***
/16:35/ Сегодня я добралась совсем поздно. Всё меняется, и я теперь уже, видимо, действительно собираюсь «на выход» (вообще).
С другой стороны, много думать и не надо было: я же писала, что у «Ежовского» — какое-то очень серьёзное прикрытие. Так и есть. Но для меня это ничего не значит и ничего не меняет: и не связаться с ним было невозможно (он же с самого начала не собирался появляться без маски, — его перекошенную физиономию я стала видеть ой, как не скоро, — и кроме того, это — очередной план, отнюдь не его, и сразу противостоять таким вещам действительно невозможно), и терпеть его дольше — тоже не было никакой возможности: мне редко, кто так остохреневал, как он… (Но если в «общении» с «Молдаванином», у которого было «ля» и «нах» через слово, это ещё казалось более или менее предсказуемым, то здесь — я никогда, конечно, не смотрела на «Ежовского», разинув рот, с ним было многое более или менее понятно, но на его начальную псевдоинтеллигентность, обалдев в «этом» кругу, купиться (в плане более интенсивного общения) было совершенно реально. (Я не знаю, что он про меня там мелет, и знать не хочу, — об этом я, кажется, сказала уже исчерпывающе…)
Так вот, у него — очень серьёзное прикрытие, и сказалось это сразу же. Вчера, отправившись на вечернюю кормёжку «у паровоза», я сразу узнала, что он на тот «ночлег» не ездит, и решила съездить одна. Он в тот раз, когда смылся с моими сумками, говорил мне «жалобно», что если я не стану с ним ездить, то он один переберётся на другой такой же «ночлег», куда ездить сложнее в плане метро, — тогда я подумала, что это мог быть и намёк, поскольку «со мной всё уже пошло не по плану», он мог уже и думать отвязаться, и вот, напомнил мне про «запасной вариант» («не вздумай»), и сказал, куда он денется, если я не стану ездить с ним. Видимо, так оно и было, и «жалобным голосом» он вещал отнюдь не случайные вещи, только он «забыл предупредить», что мне этого, нынешнего «несанкционированного ночлега» — тоже больше не видать.
Смена была «хорошая», но «знаковые фигуры» на кормёжке повели себя отстранённо, и на раннем «паровозе», кажется, в большинстве даже не поехали. В общем, меня «хорошая смена» разбудила и выставила вниз, на первый этаж. С какими-то запредельными, в основном, личностями. «Знаковой фигуры» там, среди них, я не видела ни одной.
Но было ещё интереснее. Между делом пригрозили, что будут катать пальцы, и после некоторого размышления, после перекура, я вдруг сообразила, что мне бы это было как раз очень кстати (бояться-то мне нечего: «ничего такого» я не делаю). Вернулась, и чуть поговорив с одним незнакомым типом, явно опытным в таких вещах, я (и по его совету тоже) сама спустилась в подвальчик полиции, дождалась некоего чина на входе, и попросила откатать мне пальцы («Мало ли, фигура-то для вас — подозрительная…») Как бы не так. (Что я тоже уже предположила.) «У нас нет на вас запроса, — а просто так мы не можем». (Как будто они это не делают — при каждом удобном случае при задержании бомжей и без всяких запросов…) В общем, моя перспектива, похоже, совсем ясна. Объясню для непонятливых.
Кстати, не сказала ещё одно. Ещё на кормёжке мимо прошёл тоже тип, но бюргерского вида, и, зыркнув на меня, в мобильник внятно заговорил: «Не захотела она домой ехать — вот и попала в дурку»… Я там сразу одному «знаковому» (похожему на мента) сказала: «Вот, опять угрожают», — и пересказала. Но это — к слову.
Про пальцы. Если бы пальцы откатали прямо сейчас, то они попали бы в базу. А это — моя идентификация. Никакая «двойничиха» мной себя уже не объявит. (Но — думаю, что теперь — поздно. Даже если мне их откатают, они могут попасть уже вовсе не в базу, — а там появятся чёрти чьи. После моей смерти и кремации хрен кто будет чего доказывать, когда у них будет «двойничиха», то есть, «я сама»…
И вот, моя перспектива, которая и так уже была более или менее ясна, но теперь — кажется, однозначна.
Возможно, что «двойничиха» с «моим» (недействительным) паспортом (для дураков, — не для правоохранителей, — но «общественное мнение» готово) гуляет по славному Петербургу уже давно. Если туда приеду я (что и планируется упорно), то меня там, скорее всего, от чего-нибудь «полечат». Как это может выглядеть — я уже насмотрелась с избытком. В общем, сначала отключится башка, потом тихо помру. Но этого никому не скажут, поскольку «я» останусь живая (возможно, действительно не очень здоровая «двойничиха», да ещё после какой-нибудь «потери памяти» действительно будет считать, что это — я, «только она не помнит»). Кстати, ровно то же возможно, и если я здесь прыгну под поезд, и даже со всеми документами, но полиция этого «никому не скажет», и в славном Петербурге «я оживу» в ипостаси той же двойничихпи. Поскольку «народу» сейчас в нынешнем его состоянии лепи, что хошь, то и сомнений ни у кого не возникнет ни в чём, и ничего проверять, подозревать, и ни до чего докапываться никто и не начнёт.
Я, кстати, не разрешаю никаких отпеваний, никому ничего не прощаю, никаких проклятий не снимаю и не собираюсь. Но «элита» прекрасно знает, ка жизнь устроена (это они только нам мозги конопатят), они прекрасно знают, что после физической смерти не бывает ровным счётом ничего, поэтому их вообще не интересует моё прощение-непрощение, проклятие-непроклятие, — им надо «народу» впарить, что всё состоялось «как надо», что я «всех простила и покаялась», — а «народ» это так устроит, что где там гниёт или развеян мой настоящий прах, и кого я там прощала, в кого там верила-неверила, они даже задумываться не начнут. (На чём и стоит всё нынешнее управление миром.) И текстов этих читать никто не будет.
Так что пальцы мне никакие не откатают: у «двойничихи»-то они не совпадут, — а если теперь уже и откатают, то ни в какую базу они уже всё равно не попадут, или туда попадут сразу же, заранее — «двойничихины». Я-то этого всё равно не проверю. И никто проверять не станет, потому что мира ЛЮДЕЙ не существует уже довольно давно. (Если кто у меня ещё спросит, во что я верю, то — вот в это. Потому что реальным на сегодня вижу вот это, и ничто другое.) А если это не так — откатайте пальцы, да так, чтобы ни у меня, и ни у кого не оставалось сомнений, что в базе — именно мои. Но это — так, а посему никто, никакая доблестная полиция ничего подобного не сделает.
На сегодня уже и достаточно. Скажу только, что до сих пор я ещё и ходила, кроме рюкзака, со страшенной сумкой на колёсиках, «подаренной» «Ежовским», — а носить-то всё в чём-то надо. Как я теперь сообразила, это было в рамках «программы» превращения меня в тётку: и зимняя куртка была «из той же оперы». Когда он её принёс, вроде, очень приличную, он сказал, что это — 46-й размер. Я поправила сразу: 56-й! — так и было, но смотрелось это само по себе сносно, кроме того, что я опять была не собой, а хрен знает, кем (видимо, «двойничихой»). Кстати, в том же духе (не новое) мне тётки подари нечто ещё при жизни отца (в конце), а он ещё тоже отреагировал тогда с сомнением: «Чего это они? Чего им надо?» — и в этом я приехала в третью Москву, а потом мне стали назойливо напоминать («посторонние люди»), что вот, тёти — куртку подарили, — я её тогда сразу выкинула, если не сожгла. Эту я теперь уже тоже не ношу, но вот, избавилась от сумки на колёсиках (когда дошло — лучше никакой), и вообще, очень хочется сорвать с себя эту «Ежовскую» шкуру (барбивсовинско-тёткинскую). Но пока ещё холодно (совсем не долго), глупостей делать не буду. Тем более, что ничего особо лучше мне могут уже и не дать. Вот, сказала я, что не люблю варёный лук, — так теперь суп стали часто варить такой, что я сколько ем, столько и лук оттуда вынимаю (а я действительно не могу его есть: у меня рефлекс подкатывает, — мама рассказывала, что и после блокады те, кто не мог есть пенки от молока и варёный лук, не ели их даже с голодухи, — это что-то большее), и всё это очень похоже на Петербургский «Музей Музеев»: только я говорила, что у меня — не совсем аллергия, но «сложности» с мёдом, так «подарок» к 8 марта лично мне весь делали на медовых компонентах, и пр.
В общем, и голодом могут запросто заморить «под видом здоровой луковой пищи» (и пр. в том же духе), и шмоток могут больше не дать (мне предыдущих ботиночек, которые пришлось резать на сандалии, хватило), и что угодно. В Петербург я, разумеется, не поеду. Здесь помру — я уже сказала, что это тоже могут легко обыграть. Сумасшедшей объявить — запросто: не они же преступники, в самом-то деле!.. А вообще-то, этот мир стал таким, в котором в любом случае нечего хотеть: «люди» одинаковые, думают одинаково, говорят одинаково, и «наслаждаться» предлагается их солнышками и зелёными травками… Захлопнулся, похоже, «муравейник», и входа отсюда всё равно никуда больше нет: ничто реальное больше не вызывает желания и стремления туда пойти, там оказаться и там быть.
Кстати, тут же встретила «Свету», когда с утра спала в зале ожидания. Работу мне «подкидывать» она и не рвётся, — да и какая сейчас работа, когда всё схвачено мёртвой хваткой!.. Особенно сейчас. Я бы, кстати, переждала бы чуть, пока уляжется, да поискала бы, — но оно может и не «улечься», и у них «горит» выполнить план поскорее. В общем, выходов у меня нет, а плести — всё равно, все будут, что велено, по плану. Об остальном — молчу. (Не всё же вам говорить.) Но — ничего принципиально другого и нет.
Да, и ещё кстати. Как я сказала «Свете», всё начинает смертельно надоедать. Она, было, обрадовалась, что я в Петербург соберусь. Я ей рассказала (уже и раньше рассказывала), как средняя папина сестра когда-то радостно говорила: это сейчас ты чего-то там ещё хочешь. (!) А вот возраст выйдет — успокоишься. Мне в 50 лет, например, было всё равно, где жить».
Но «Свете»-то я сказала, что люди по природе своей — разные (когда-то, до «муравейника», так и было), и ей в 50 было всё равно, ГДЕ жить, а мне, с этой усталостью (искусственной, нагнетённой бригадами СС) в МОИ 50, становится далеко не всё равно, где жить, но всё более равно, ЖИТЬ ИЛИ НЕ ЖИТЬ. Некуда идти, и мир ЭТОТ нынешний видится омерзительным, со всеми его тётями и дядями. И уж что касается воспоминаний о Петербурге, то он мне тоже всегда смертельно надоел — сразу, как только я о нём вспомню. Со всеми его тётями, дядями, вербованными «друзьями», «Барбисовиными» и пр. Я прекрасно всё помню, и вижу: там (что я видела на излёте своего там пребывания, когда добивали отца) — стало ровно то же, что теперь здесь. Мир теперь — катастрофически одинаковый, и только так и будет. Меня там ждут точно такие же тёти, как и здесь, только ещё и претендующие на мою квартиру… А мне всё это смертельно надоело, как в анекдоте про тёщу:
— Тёща?! Здравствуйте! Вы к нам надолго?
— А, пока не надоем.
— Что, и чайку не попьёте?
Вот, так же мне надоел весь тот Петербург, который я знала в последние несколько лет, — едва его (и всех там) только вспомню. И, похоже, надоедает (так же) остальной НЫНЕШНИЙ мир: «Что, и чайку не попьёте?..»
Конечно, они могут попытаться засунуть в дурку (не признать же, что я говорю правду и в чём-то права!..). Но это, во-первых, см. выше, во-вторых — это в любом случае — то же, что убить, или хуже. Эпопея 2003 года ВСЕ точки над «ё» расставила. Но мне бояться нечего, потому что нечего — ни находить, ни терять. Это уже не тот мир, в котором что-либо может быть по-разному. /18:50/
(Сегодня, от начала даты и до времени ухода включительно:
слов – 1 853,
знаков без пробелов – 9 315,
знаков с пробелами – 11 356.)
.
Другие статьи в литературном дневнике:
