/13:33/ Чайничек до сих пор пока не отдали. Если не отдадут, то это можно расценивать, как сводничество с «Ежовским». (Он «там» ходит за кипятком, и обещал купить новый.) Но никакого «Ежовского», разумеется, быть не может ни в каком дурном сне. Самого по себе, безотносительно к чему бы то ни было. А он ещё… всё рассказывает о родовых связях с КГБ. «Я с вас смеюсь». Мне, вообще-то, всё равно, были ли там «родовые связи». И мне, конечно, не привыкать, что эти клинические кретины под диктовку недоделанного «Бардашкова» держат за клиническую кретинку меня саму. Но вообще-то… Я даже «Полковника» непосредственно в приёмной ФСБ РФ… не знаю за кого держала, но усомнилась, что он — действительно ФСБ-шник, а не что это — «Барбисовинский» балаган по договорённости. А уж тут… На месте ФСБ-шников я бы обиделась за дискредитацию. (Если бы меня при этом считали хоть кем-нибудь, — да и просто факт, независимо от «моего статуса».) Хотя на самом деле я не знаю, и кто такие они, ФСБ-шники (теперь) в действительности…
В общем, меня ПРОСТО (за здорово живёшь, при том, что в субботу вечером это было однозначно спровоцировано) оставляют без СВОЕГО кипятка и чая.
КСТАТИ, здесь сегодня не работают сортиры. Опять — сплошные воспоминания о петербургском "Музее Музеев"...
Ладно, загляну на сайт и продолжу.
Итак, отключаясь от всего этого полностью, продолжаю вчерашнее.
Они помолчали. Сашка сказал с улыбкой:
— Между прочим, ты можешь прямо сейчас сказать, что ты пошутила, передумала, что сегодня у тебя не то настроение, и вообще, всё, что тебе сейчас придёт в голову. Ты можешь сказать и сделать это всё совершенно спокойно…
— Нет, раз уж так, то мы не договорили. А ты уверен, что сейчас никто нигде ничего не прослушивает?
— Сейчас — абсолютно. Всё проверено очень серьёзно. И охраняется — тоже. Причём, никакая охрана сюда не подойдёт.
— Ладно… А у тебя нет ощущения, что ты ходишь по лезвию ножа?
— Я вполне тренированный…
— Ну, хорошо. В общем, мы ещё не договорили. Понимаешь, вот прямо сейчас, сию секунду ничего быть не может…
— Алёныш, никто никуда не торопится вообще. И никто не обязан ничего продолжать и ни к чему приступать. Сейчас можно было бы вообще за грибами пойти, если бы сейчас уже были грибы… И в эти три дня тоже никто, ничего и никому не должен, равно как и через неделю, и через месяц.
— Да не собираюсь я месяц ничего ждать. Просто нужно ещё поговорить. Я не всё сказала.
— Хорошо, без вопросов. И кстати. На всякий случай. Давай договоримся сразу, и имей это в виду. Ты, конечно, понимаешь… В общем, условия этой разницы в возрасте (и твоего нынешнего возраста вообще) не дают мне морального права проявлять никакой инициативы. Не удивляйся, пожалуйста, что я её не проявлю. И не подозревай во мне вообще никакого нетерпения. Командуешь ты абсолютно и единолично, с полным правом не командовать просто ничего…
— Я поняла. В общем, так. Понимаешь… История из «той» жизни такова… Нет, ничего особенного не было, никакого криминала, и вообще, это была моя первая любовь, о которой, правда, вспоминать неохота (и не вспоминается). Но… Я вообще ничего этого по новой не хочу. Ни по-хорошему, ни по-плохому, ни по умному, ни по глупому, — я вообще хочу это обойти, чтобы меня ничего ни разу больше не касалось в принципе. Я просто не хочу знать никаких эмоций по этому поводу, ни своих, ни твоих, и вообще ничего. Я бы предпочла первый раз — вообще под общим наркозом, чтобы впечатлений не было просто никаких. А потом уже — … Блин, я не подумала, мне надо было самой заранее…
— Стоп. Не вздумай. Давай-ка, рассказывай. Ты говорила, тебе было 17, ему — 19, и это был… Откуда он взялся?
— Но вообще-то, это был одноклассник «Бардашкова», с которым я ещё даже знакома тогда не была, — только с его первой женой, и тогда ещё будущей. В компании «Хмельницкой», с которой мы, как только я тогда закончила школу, вдруг опять подружились: она заговорила со мной на крыльце дома…
— Мне вообще всё понятно. Но ты расскажи.
— Нет, понимаешь, им всем было тогда 19 лет, а мне — 17…
— А когда она залезла с вашими ключами в вашу квартиру, ты вообще училась в четвёртом классе. Только теперь Скачок во времени произошёл раньше, и это не повторилось: вашей семьи там уже не было, а тамошнее взрослое гнездо было раздавлено практически сразу. Хотя и они многого не знали, — а как это делается, прекрасно знаешь ты. Я понимаю, что ты хотела сказать: это организовали тогда не дети и не молодёжь. И то, во что они превратились, они были превращены, конечно, извне, — другое дело, что это оказалось возможным. Я давно уже знаю, что там у вас творилось. Счёты сводить никто ни с кем не собирается, тем более — за то, чего в этом отрезке после Скачка ещё просто не было и никогда уже не будет. И то, что этот «Бардашков» разбился во время угасания Вспышки, тоже роли не сыграло уже никакой. Это всё понятно. Но всё это вошло в твоё сознание как ТВОЙ многолетний опыт, и с ТВОИМ сознанием делать что-то… Нет, делать с ним никто ничего не будет… Ладно, пока просто говори. Я понимаю, что ВСЁ это было не детской и не юношеской инициативой, — можешь не объяснять и не доказывать. И я понимаю, что за всем этим «отсутствием криминала» стоит профессиональная работа, отнюдь не житейского происхождения и качества. Давай, маленький, рассказывай всё, как есть.
С сашкиной помощью (вроде воззваний к героизму) рассказывала она довольно долго. Он между делом объяснил, что раньше просто не трогал этой темы, но понимал, что и тут неизбежны какие-то пласты, для которых просто ещё время не подошло, — теперь пора. Но закончился этот разговор её прежним утверждением:
— Я не хочу, чтобы было по-другому, я не хочу, чтобы теперь было хорошо, — я хочу, чтобы этого просто не было, чтобы теперь меня это вообще не коснулось никак. Я просто вообще не хочу никаких эмоций, ни своих, ни твоих, ОТ НИХ меня тошнит, даже от хороших. «Хирургия» — отдельно, любовь — отдельно. Придумай что-нибудь, вроде «общего наркоза», а потом будем отрываться по полной лет пять, и посмотрим, что дальше.
— Есть, товарищ командир. Придумывать буду прямо сейчас. А ты помогай, если тоже что-то придумаешь… А может, просто нормально, как положено… Блин, я понимаю, что ты себя не переломаешь, что там — если хочешь, ПРОГРАММА, — а чем дольше решение затягивается, тем больше ты будешь набирать негативного опыта… И от самОй любой работы по преодолению программы тебя тоже просто психологически вырвет… Значит, моя задача — придумать «общий наркоз». Причём, быстро, потому что всё это время ты будешь в нервяке…
— Так, я уже придумала. Понимаешь, нажраться — нельзя (ты дал бы мне это сделать несмотря на «малолетство», — пью же я шампанское по праздникам). Но тут нажраться надо было бы, по возможности, в усмерть, а это значит — потом отходняк… В общем, тоже сплошной негатив, рожа опухшая… А я вот о чём подумала. В «будущем» был такой препарат, — воры его очень любили. Ни отходняков, ничего, а сон — намертво. Просыпаешься, как новенький, — она назвала.
— Есть он у меня… Не здесь, конечно. Но завтра — схожу, принесу… — Сашка на всякий случай врал: этот препарат входил в его постоянный НЗ с собой — именно на ВСЯКИЕ случаи.
Он продолжал:
— Но как ты себе это представляешь: "Пациент, сейчас мы введём вам наркоз… то есть сами выпьете…" — жуть какая-то… Ладно, подумаем. Слушай, а может, без таких приколов? Всё-таки, я на что-то способен… как тебе сказать…
— Я НЕ ХОЧУ. Я хочу… с препаратом.
— Й-й-йесть!
И, помолчав, вздохнул:
— Явление природы есть явление природы. Твои фокусы, с самых неожиданных сторон, не кончатся никогда. Хотя, прости: эти фокусы — как раз не твои. Ладно.
— Значит, завтра принесёшь? — спросила Алёна, и в глазах у неё появилось заметное оживление.
— Значит, принесу. Но, боже мой, что я буду делать над бесчувственным телом?.. Я же импотентом стану… Нет, нет, ладно, всё. Не стану, и это — мои проблемы. Раз уж я на это соглашаюсь — значит, я и разберусь. Значит, завтра. Но если передумаешь — говори сразу.
— Я ничего не передумаю точно.
— Ну, смотри.
А в голове у него неизбежно мелькнуло: «Ну, Алёна не подставит, но через неё — не с обирается ли меня, действительно, кто-нибудь подвести под статью? Это мог бы быть такой скандал, приди кто-нибудь в нужный момент — мало не покажется. И председателю КГБ СССР — крышка навсегда. …Ну, значит, будет так. Делать-то, всё равно, больше нечего, и эту её проблему, действительно, надо перерубить раз и навсегда, и как можно быстрее, — ничего не тянуть. Да нет, не придёт сюда никто, если только ядерная война не начнётся, хм. Ладно. Значит, так.»
— Ну что, все проблемы пока решили? Хочешь, вина выпьем?
— А здесь есть? Я не видела…
— Я прихватил с собой на всякий случай, — у меня есть. Но ты точно хочешь именно этого? Хоть подписку с тебя бери…
— Я точно хочу именно этого.
— И уже не терпится?
— Вроде того.
— Ну, потерпи до завтра. А пока, и правда, вина выпьем. Кофе там ещё есть?
— Навалом. Но давай сейчас — просто вина.
Сашка вышел на кухню, вернулся с казёнными фужерами, в которые уже было налито немного вина.
— А если мы сейчас целоваться будем, ты сможешь больше ничего сейчас не делать? До препарата?
— Конечно. Но если сама надумаешь — можем, что угодно.
— НЕТ! Как я сказала, только так.
— Ну, и всё.
Когда Алёна очнулась <для себя — это тоже подробно, как и очень многое другое в этих сюжетах> она выдала Сашке всё, что когда-либо умела, знала, и на что была способна (даже он со всем своим опытом знал и пробовал не всё)…
Через четыре дня Чистяков явился на работу «из командировки с задержкой». Генка оставался как заместитель. В экстренных случаях связь была предусмотрена, но их не было. Возможная задержка на день была оговорена заранее.
Проходя на совещание он мельком шепнул: «Я в невменяемом состоянии. Страхуй, если что.» Но держался как всегда, изображая, на всякий случай, неважное настроение и озабоченность. Когда они вышли поговорить в надёжное место, от посмотрел на Геннадия совершенно другим взглядом. Тот тихонько спросил: что там было-то? Девственность не потеряли ещё раз?
Сашка ответил театрально твёрдым тоном:
— Девственность потерял — я.
— Многообещающе…
— Перетопчешься. Но я боюсь, что Алёна приедет — по её счастливому виду будет всё понятно. Не только счастливому, — она вся как преобразилась… А нам только этого не хватало… Надо исключить слухи и догадки, надо что-то придумать. Объяснить этот её цветущий вид, отвлечь на что-то внимание… Хорошо, что у неё как раз день рождения. Но я, дурак, и из головы это всё потерял. Времени уже не осталось. Съезди-ка к ней с нашей Екатериной, может, обсудите что, придумаете заранее?..А посвящать её нельзя… У меня сейчас вообще голова не соображает.
— Так, понятно, друг любезный. Теперь надо прикрывать и вытаскивать вас обоих. Насчёт Екатерины — подумаю, но съездить к Алёне — мне быстренько надо. Нужно самому увидеть и понять, с чем имеешь дело… Дальше-то что?
— На первые годы — в той квартире, помнишь? — ход надо сделать. А дальше уже жизнь покажет.
— Ты с такими приключениями потом никакого Андропова не заменишь. Влетишь где-нибудь.
— Ну, во-первых, тут — серьёзнее, — мы же не просто с девочкой дело имеем, — тут у нас сама по себе — война, где из Алёны хотели сделать или ферзя, или пешку там, не суть… А во-вторых, если я всё это обойду, вылавирую, то может, я-то, как раз, и на месте Андропова что-то сумею… Да и прямо сейчас надо много чего суметь. Не нужно от жизни бегать, тем более, от той, которой мы оба с тобой сами жизнью обязаны.
— Я об этом никогда не забываю. Я перенервничал, как там у вас, чем кончится.
— Классно у нас.
— Ну, и понеслись работать. Сейчас — включай мозги на полную.
Вот, это — один из большого множества эпизодов, которыми я живу, это то, о чём я думаю, что меня волнует, хотя во «Вспышку» это включать как раз и не планирую.
Теперь — к чему я это рассказала, хотя я и увлеклась, и наговорила гораздо больше, чем собиралась. Конечно, эпизод переживаемый тогда на скамейке был короче, и то, что я хочу сейчас сказать, попало это примерно на тот момент, когда Сашка говорит, что любить он хочет её в любом качестве, в котором она захочет, хоть кем.
Не знаю, кто насколько сталкивался с подобными вещами (иначе в них не поверить, а широко их не афишируют), но тем или иным способом некоторые мысли могут слышать. Видимо, всего содержания (хотя бы вот этого, не говоря о фантастической сути скачка и пр.) слышавшие не знали, а среагировали только на мои «мечты» (с их точки зрения) вот «о такой любви». И идёт мимо меня парень лет 25-ти с мобильником, зыркнул в мою сторону, и говорит насмешливо в мобильник (как раз, спустя пару минут непосредственно после того эпизода): «Ну, здесь — кисельные берега!..»
Я его, конечно, пропустила, а потом бурчу себе под нос, «отвечая»:
— Кисельные или не кисельные, но ТЕБЯ ТУДА НИКТО НЕ ЗВАЛ!!! Тебе это никто не предлагает и, тем более, не навязывает!!! И не надо пытаться мне рассказывать, как в жизни «бывает», а как не «бывает», — я сама в два раза дольше твоего на свете живу! Придурок, ты не понимаешь: это — совсем не то, «чего бы я хотела в жизни». Это — то, где я ЖИВУ, прямо сейчас. И тебе там делать нечего. ТЫ МНЕ МЕШАЕШЬ. Сознательно и целенаправленно.В составе огромной назойливой «мухи»!
В общем, хочу сказать, что я просто отказалась от этого нынешнего мира, и не хочу в нём жить, тем более, что есть, где мне ЖИТЬ помимо. А в нём всё равно ничего не будет. ЭТУ страну я Россией не воспринимаю, нынешнее «человеческое сознание» бесит так, что я не хочу иметь с ним дело, и ничего ЗДЕСЬ не жду в принципе, тем более, что мне НЕ СКУЧНО. Да ещё и пишу. (Может быть, живые люди здесь ещё и остались, но лично я их не знаю, я с ними не общаюсь, я от них изолирована, а думаю, что и вообще — всё сейчас по-другому, для меня неприемлемо. Или бессмысленно.)
Как сейчас принято говорить, «вот, как-то так»… Если Вы ответите и натолкнёте на мысль — может, скажу и больше. Пока — просто немножко устала.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
