/11:57/ Перепубликую вчерашнее и сразу продолжаю. Итак.
Теперь она корила себя за то, что всё это устроила. Она сама участвовала очень во многих мероприятиях, особенно по составлению планов на дальнейшее развитие страны и по подавлению «капиталистических атак», как теперь оказалось, в основном психотехнологических (а она являлась бесценным свидетелем «того, что может быть», поскольку, помимо шифровок, не из чьей памяти информацию больше было не выудить, — КГБ-шные психологи иногда выжимали из её памяти всё, чего, казалось бы, не знала и не помнила она сама, — а на страже от них — всегда были Сашка с Генкой или ещё два-три человека «ближнего круга», — чтобы те не зарывались и не мучали её сверх самого необходимого), — так что она понимала, что, по большому счёту, сейчас было совершенно не до её личных дрязг.
Андроповский клан приходил к власти очень быстро, но и очень аккуратно, с оглядкой на ВСЁ. Западу это страшно не нравилось, и мирно сидеть и терпеть происходящее они, конечно, не собирались. Правда, теперь им совершенно по-новому и совершенно неожиданно для них показали зубы, и теперь — отнюдь не только ядерные. А после телевизионной специнформации, крайне необходимой стране, до сих пор начисто лишённой «иммунитета», и они поняли, конечно, откуда и приблизительно что теперь взялось у русских. Но это же означало начало новой интенсивнейшей работы их мозговых центров. А русские теперь тоже очень хорошо уже понимали, что дело далеко не только в противостоянии систем, а именно в противостоянии цивилизаций и в претензиях на 1/6 часть суши…
Одновременно с этим решались проблемы, что теперь в действительности необходимо делать внутри страны, — а делать нужно было, казалось, невозможное. Правда, обалдевавший в застое народ очень радостно поддержал их линию («опять!..»), но Алёна сама же всё время рассказывала, к чему именно может приводить «волна народного воодушевления и обновления» (о чём совершенно конкретно давным-давно предупреждал и Андропов). В общем, какое место во всём этом могли занимать её личные дрязги и «трудности второго переходного возраста», она понимала прекрасно.
Кроме того, «взять власть» по-настоящему — это дело вообще не простое и не моментальное. Не случайно даже в кабинете нового молодого председателя КГБ СССР по всем поводам предпринимались такие предосторожности.
Получив записку от Сашки, она, зверски помахав своим пучком волос, встряхнула головой и, как было договорено заранее для всех подобных (не рабочих) случаев, «рассеяно и небрежно» скомкала эту записку и кинула её в Сашкину корзину для бумаг, чтобы он это видел. Это означало, что он в ближайшее время, оставшись один, собственноручно её уничтожит. Именно так и она передала свою первую записку ему: зашла, «рассеяно» достала из кармана, пожала плечами и кинула в корзину. Сашка не знал, что это такое, значит, понятное дело, посмотрел…
И так было пока во всём: политические противостояния внутри страны в верхах, конечно, пока только выходили из первого шока, хотя и сильного, но рассчитывать на немедленное общенародное согласие, тем более, во властных структурах, было бы опрометчиво, тем более, что Запад, по-прежнему богатый, дремать не намеревался ни секунды. Благо, «железный занавес» оставался нетронутым. А тут — она со своими девичьими выходками…
Такими мыслями она поедом съедала себя днём, а ночью ей начинал бесконечно сниться Сашка («кино без рекламы»), — и до его внезапной белой седины, и теперь, и какой, и когда угодно… Так что, подумать, как одеться и как выглядеть, чтобы было нормально для любых поворотов событий, она при этом не забыла.
В середине третьего дня он, как уже бывало в других ситуациях, условным знаком легко побарабанил в окно — в основном, чтобы не заставать её же врасплох. Встреча произошла как обычно, тем более что он контролировал себя вообще всегда и спонтанных эмоций не допускал почти ни в каких условиях, а Алёна за последнее время уже тем более привыкла постоянно играть роль. Она думала, что он приедет в джинсах, но он одет был чуть официальнее и старательнее, «чем для дачи», — может, приехал просто в том, в чём был на работе, а может, тоже что-то продумал. «Ладно, не суть», — пролетело у неё в голове. Каким конкретно образом он добрался, она не спрашивала.
— Устроила я тебе внештатную ситуацию… — начала оправдываться она.
— Какую внештатную ситуацию? Что же теперь, и отдыхать нельзя? Открытой войны-то нет… А потом, ты сама у нас — сплошное поле брани в информационной войне. Мы же дали им понять, что ты у нас будешь в шоколаде — вот и будь, сколько душе угодно…
— А тебя во мне… в моей ситуации интересует только информационная война?
— Н-да, вот вам: «бытие определяет сознание», в чистом виде. Старше меня, а оказалась новеньком теле — трудный возраст во всей красе, хоть ты что… — миролюбиво говорил он.
— Ну, не всегда бытие определяет сознание, — иногда наоборот. Но философский семинар сейчас устраивать не обязательно.
— И то правда. На вот тебе — твёрдой колбасы и конфет. Прихватил, что под руку попалось. Ведь здесь, в доме заранее всё должно было быть на месте?..
Однако сумку он поставил у вешалки не очень маленькую. Алёна вдруг сообразила:
— Я, вообще-то, есть хочу. Не поела ещё. Пельмени будешь? Сейчас сделаю.
— Ну, пошли.
Они отправились на кухню, стали что-то доставать, ставить на плиту, готовить, а тем временем, конечно, болтали. В основном, «ни о чём». Потом уселсь в комнате, начали есть, что было, и пить кофе.
— Ты же знаешь, чудо природы, что В ТВОЕЙ СИТУАЦИИ меня волнует не только информационная война. Так что, давай, колись, что там с тобой происходит.
— Можно подумать, ты сам не понимаешь.
— Нет, я НЕ ПОНИМАЮ… Ты же всё делаешь, чтобы никто ничего не понял…
Алёна смотрела выжидательно. Он продолжил сам:
— Ладно, тебя что-то волнует, и по всей видимости, кто-то. Мы, старые зануды, тебе надоели, ты начинаешь нами тяготиться, лишний раз мы тебе теперь мешаем. Это нормально, это — жизнь. А отвязаться ты не можешь. Да и не хочешь. Не хочешь отвязаться совсем. Но у тебя появляются свои секреты, свои интересы…
— Тьфу, дурак!..
— Тогда колись. Я же не ясновидящий. (Ха-ха, — я только учусь.)
— Если ты говоришь правду, то мне можно успокоиться, что вы тотально не контролируете и не подслушиваете — и мысли, и вообще… чего вам не надо…
— «Если ты говоришь правду!..» Давай, лучше, не мучай, рассказывай, что там у тебя на душе.
— Но я не знаю, КАК это сказать, — неожиданно выпалила она, сразу же чуть ни в слезах. — А братишкой я оказалась, значит, хреновой…
— Ничего подобного. Ты же — «братишка-ДЕВОЧКА».
Сашка пересел ближе, посмотрел в глаза.
— Так, давай всё с начала. У нас были замечательные отношения у всех. Мы все были братишки, как ты и захотела. И это — получилось. Ты всегда знала, что и я, и Генка, и все наши — на твоей стороне, что бы ни было, что бы ни стряслось. Говори, и всё можно придумать, всё решить. Только для тебя. Нам этого надо и мы этого хотим. МНЕ это надо, в конце концов.
Алёна напряжённо молчала, уставившись в одну точку.
— Как мы легко разговаривали раньше!.. О чём вообще не говорят — мы легко говорили. А теперь — и на меня, и на всех нас ты стала смотреть волчонком… Ну, можно тебя потестировать на «болевые точки», (в психике твоей, конечно) попровоцировать. Но ты сама же и взбесишься, если я начну это делать: ты сама-то слишьком хорошо всё это понимаешь… Сразу же окажусь у тебя КГБ-шником хрЕновым. А ты этого и боишься, то есть, этого и ждёшь…
Он встал из-за стола, подошёл к окну, вернулся, сел опять напротив.
— Нет, ты упорно молчишь, с лицом героя Севастопольской обороны. Ладно, путь так. Ты же у нас — герой самый настоящий. Ну, набери воздуха в грудь, и поступи, как герой. Скажи, что бы там ни было. Дальше — это будут мои проблемы, и только в твоих интересах. Я тебе обещаю. Давай.
Алёна решительно встала, резко отвернулась от него, повернулась лицом к стене и нарочито отчётливо сказала в стену:
— Я не могу с тобой разговаривать и долго находиться рядом, потому что, когда я тебя вижу и чувствую рядом, я тебя хочу.
Пауза длилась секунды три. И Сашка спросил каким-то дрогнушим, растроганным даже голосом:
— Я… не ослышался?...
Алёна повторила ещё отчётливее, медленнее и твёрже:
— Я не могу с тобой разговаривать и долго находиться рядом, потому что, когда я тебя вижу и чувствую рядом, я тебя хочу.
И напряжённо застыла. Сашка пошевелился:
— Ну… Если ты этого ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочешь… То это будет прямо сейчас.
Она мгновенно оттаяла и обалдело повернулась к нему, даже в прямом смысле разинув рот. Он увидел её с разинутым ртом и засмеялся:
— А тебя приучили за всю «ту» жизнь, по крайней мере, за долгие последние её годы, что тебе симпатизируют или те, кого ты совершенно не хочешь, или полуманьяки, чем-то трясущие в психологических целях, чтобы тебя от них тошнило, а кто тебе нужен — смывается очень быстро? До такой степени, что там тебе уже искренне не нужен был больше никто? Теперь прошло немалое время нормальной жизни ЗДЕСЬ, пришло время любви, а ты привыкла ждать, что я сейчас обязательно откланяюсь и сделаю заодно тебе гадость? Нет, Алёна, так не будет. Сейчас будет ровно то, чего ты хочешь, лишь бы это действительно было так, лишь бы этого хотела действительно ты сама.
— А мне же 13 лет!..
— Уже четырнадцать. Несколько дней роли не играют.
— А за 14 лет здесь какой срок могут дать?..
— Если ты сама не постараешься, то никакого. Я прекрасно знаю, что ты прожила когда-то целую жизнь, и этого невозможно не знать, если с тобой пообщаться всерьёз, и наши это знают, и весь народ это знает…
— Какой такой «весь народ»? Ещё только «всего народа» тут не хватало!..
— Нет-нет, успокойся, — со смехом говорил он, — никакого народа тут, конечно, не будет. И разумно первое время подержать это в полной тайне. Но в полной тайне можно даже вместе жить, и если ты хочешь ЭТОГО, то я буду только рад… Бога ради, говори чего хочешь ТЫ, и мы всё придумаем так, как надо!..
— Ой, а твоя жена?..
Тут Сашка рассказал ей, что на самом деле никакой жены у него уже нет больше двух лет, что это само по себе держится в тайне, — знает только ближний круг, что это нужно, что это — условие для нормального продолжения работы без проблем. И по нему Алёна видела, что он не врёт.
— Вот потому-то тогда и произошла история, когда меня засекли,Ю привезли пьяным… Но я же живой…
И вдруг он перескочил в противоположное кресло:
— А-а-а-а!.. Какой я, оказывается, идиот!.. Но смилуйся же ты надо мной, Алёныш! — можно же было тебе так играть, чтобы из меня самого сделать такого идиота!.. Что мы только с мужиками не передумали, кого только ни перебрали… Оказывается, я!
Алёна хотела, было, что-то вставить, но он продолжил:
— Да разве могла бы тогда произойти ТА история, если бы только я это понимал!..
— Но мне было ещё меньше лет…
— Всё равно, было бы НЕ ТАК!.. У тебя на нервах я бы не играл. Ладно, малыш, пей чай. И я попью. А то у меня аж в горле пересохло.
Отхлебнув, он добавил:
— Слушай, я просто счастлив, как щенок, что это — я!. Как минимум, потому, что со мной у тебя проблем не будет точно никаких. Мы уже головы сломали, что надо будет делать с тобой и с кем-то ещё, чтобы у тебя было всё в порядке, чтобы никто ничего не наворотил… А если это я — …
— Но тебя опять волнует только это. Считай, твоя работа. А я сама-то тебе сколько-нибудь нужна?
— Теперь ты — дурочка…
(Это ещё не всё. «Сцен» здесь, разумеется, не будет. И будет концовка, зачем я это пишу.)
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
