***

Алла Тангейзер: литературный дневник

/12:31/ Начинаю печатать со вчерашнего рукописного черновика, потом — посмотрим.
(Текст от 10.08.2014, воскресенье.)
Ах, какая неожиданность, — кто бы мог подумать! — интернета сегодня в «воскресном» зале нет. Денег — тоже ни копейки, так что пишу от руки.
Тема-то — старая, уже начатая, да и сам эпизод уже был описан. <Кстати, вот прямо сейчас — во «Вспышке» я его не нашла. Или стёрли, или я здесь и не писала, оставив «на потом» для определённой сюжетной линии, либо вообще писала «Полковнику» — ДО всех этих публикаций, — возможно, что и названному уже телеведущему. В «Репортажах» я тоже нашла только множественные намёки на тот эпизод, его упоминания. Что ж, тем более, — расскажу заново.>


Итак, день моего сорокалетия, июнь 2006 года, вторая Москва. Дня за три-четыре до того «Полковник» сообщил мне, что из той комнаты, которую я снимала с одной женщиной в самом ближайшем Подмосковье, надо немедленно съехать. Я уже и сама чувствовала, что прессинг со стороны постоянных жильцов, их друзей и сотрудников на рынке, где я тогда работала, начался неимоверный, ЕСТЕСТВЕННО, с элементами сексуального подавления, пока только психологического, но сильного, — чувствовалось, что к моему сорокалетию готовятся вовсю, и надо уходить. «Полковник» тогда так и сказал, первый, едва я вошла: «С квартиры съезжайте немедленно. Своими силами там уже не справиться». С женщиной, с которой я снимала комнату, была договорённость, чтобы в случае ухода кого-либо из нас, второго необходимо было предупредить минимум за две недели, а лучше — за месяц, поскольку деньги мы вносили вдвоём, и на второго человека не должна была внезапно лечь и вторая часть оплаты, либо он не должен был тоже внезапно оказаться на улице, — имел бы время найти другую пару для оплаты комнаты. В тот вечер как раз нужно было вносить деньги вперёд, соседка их уже внесла, дома её не было, и я отдала свою долю за следующий месяц — чтобы никто не предъявлял мне претензий и не имел причин разыскивать. Уйти я намеревалась наутро, поскольку в Подмосковье, хотя и самом ближнем, в ночь уходить вникуда было нежелательно. (Вечерние электрички уже не ходили, да и у меня, ещё совершенно не готовой тогда к бродяжничеству, был огромный, неподъёмный баул.)
В ту ночь я сидела в комнате без света, закрывшись изнутри на ключ, не выходила даже в туалет, обойдясь банкой на застеклённой лоджии, и слушала с кухни ТАКИЕ разговорчики жильца и соседа-съёмщика, что думала даже иметь под рукой на столе — большой кухонный нож…
Как ни странно, тот сосед-съёмщик, которого во 2 части «Вспышки», ранее — часть 2(I), я назвала «Алексей из Подмосковья», который был непрост до запредельного уровня, перевоплощался в любой момент, не как актёр даже, а как, действительно, чёрт из «Мастера и Маргариты » — от интеллигента до слесарюги-забулдыги, не очень умевшего читать, и пр., — этот сосед-съёмщик, как ни странно, выступая, конечно, союзником жильца, гасил, тем не менее, его нехороший пыл и «держал» ситуацию. (У меня ещё тогда, не только по этому поводу, но по разным, не однажды мелькала мысль, не был ли он сам эфэсбэшником, приставленным сюда для аккуратного контроля. Но, возможно, он просто был умнее остальных и понимал, что дело иметь приходится, похоже, не со мной… Не знаю.)
Утром я смылась, еле дотащившись с тем баулом до общаги, где мы раньше познакомились с той соседкой, договорилась там пока оставить вещи. Там было многое, включая плейер и пр., главное же — учебники: немецкого, ещё из Германии, к которому я привыкла, и итальянского, очень удобный, с кассетами, поскольку я просто мечтала всегда выучить этот язык, который звучит для меня сам по себе, как музыка. Позднее, как я писала, все вещи из баула украли, выдав мне его пустым и сохранив только иконки и православные брошюрки, поскольку «их нельзя выкидывать»: «Это — всё равно, единственное, что тебе теперь понадобится»…) Я тогда ответила, что ЭТО — не понадобится мне вообще никогда, — и в тот день (момент) окончательно ушла внутренне и внешне из православия и — подальше от религии как таковой, «хлопнув дверью». Кстати, монах и сотрудник того монастыря, где я перед тем месяца полтора работала на кухне (ночуя по-прежнему на том «моём первом вокзале», поскольку этот монастырь был мужской), и куда сейчас договорилась перетащить неподъёмный баул на денёк, ЗНАЛ ЗАРАНЕЕ, чего я и представить себе не могла, что он окажется пустым, кроме иконок и церковных брошюрок… Но это было уже месяца через три после сорокалетия, уже после всей эпопеи с монастырями.
А ещё тогда, только уйдя из квартиры и уехав из Подмосковья (в Москву), абсолютно без денег, впервые ушла вникуда. Но речь не о том.
К «Полковнику» в приёмную ФСБ я тогда зашла, его самого застала, но он «как раз должен был уехать на неделю». Денег он мне не давал никогда, но назвал монастырь, «куда можно пока обратиться» (начало тогдашней «монастырской эпопеи»), и пока распрощался, предложив, правда, пирожков, которые я почему-то не взяла, не чувствуя себя на тот момент голодной и не зная, что предстоит (а опыта бродяжничества ещё не было).
В предложенный им монастырь поблизости я не попала (тогда на меня там только странно посмотрели), так что ушла опять (и уже действительно) вникуда. Но может, эфэсбэшники и не так уж были уверены в себе (о чём никогда бы не сказали), и поставить меня в тот день в ситуацию ВНЕ какого-либо замкнутого пространства казалось им самым надёжным, чтобы заставить меня пережить тот день, физически и эмоционально, а то и психически…
В день сорокалетия прессинг со стороны ВСЕГО моего окружения, начиная с «тогдашнего вокзала» и заканчивая толпой на улице, начался запредельный. Даже переходили границы «психологической войны»: могли выбить сумку из рук, и пр. Возможно, потому, что с утра моего сорокалетия у них не получился «блиц-криг», и они от этого осатанели. А я — объявила голодовку (всерьёз), о чём письменно сообщила в приёмной ФСБ (без «Полковника»).
Под конец того дня, когда я была уже на грани нервного срыва, встречные-поперечные доводили уже и просто выражениями лиц, но именно — глядя на меня в упор с соответствующим выражением, даже нередко оглядываясь. («Голем». Но тогда я ещё не знала ни этого слова, ни вообще чего-либо об информационно-психологической войне. Заявление в ФСБ РФ в Москве в начале 2006 года я подавала по поводу возможного преследования меня и родителей со стороны каких-либо сект, — надо же было как-то объяснять себе происходящее…) В то время, к вечеру, я уже почти «дошла», но тут, как я считаю, «помогальщики», в виде очевидно чужих мыслей, но в моей собственной голове, начали умиротворяюще уговаривать: «Не смотри на них. Просто вообще не смотри. И всё будет в порядке». Вот тогда-то я и стала учиться ходить (БЫТЬ) на улице, никого не видя. И действительно, всё устаканилось, я успокоилась, пришла в чувство.
Не помню, — кажется, в тот день действительно отмечался ещё какой-то праздник, и вечером был ещё изрядный салют (или фейерверк, но большой, по всему городу). Вот тут я и подхожу к самому главному, ради чего я всё это сейчас и рассказываю ещё раз. Я села покурить в сквере, демонстративно спиной к роскошному фейерверку, — переждать. (Видимо, туда и «направили». Это ведь только сам «Голем» считает, что они ходят именно туда, куда сами хотят, и решают, думают именно то, что сами решают и думают… Ну, пусть считают, — дело хозяйское.) И вот там произошло нечто странное, чего я не поняла тогда совсем. Сквер было совершенно пустым, — лишь поодаль от меня топтался человек, то ли ждал кого-то, то ли… Не знаю. Он был достаточно молодой (да и мне было ровно 40) и русоволосый, светлый. Очень полный, хотя и не до степени американского ожирения, — классический увалень с характерной походкой. И был он странно похож на Ульриха, моего свёкра, — того самого настоящего Тангейзера (Tannhaeuser). Я стала теряться в догадках, к чему бы это. (Меня он очевидно имел в виду, но не подходил и не обращался.) Лицо я, правда, совсем близко не видела, но походка — один в один, как у Ульриха, тоже полного, — манеры, движения, борода (только светлая), посадка головы — точь-в-точь. Я не сомневалась, что мне этим что-то хотят сказать, но не понимала, при чём здесь Ульрих. Единственное, что приходило в голову — что это был «день неприятностей», и мне подсунули «его», поскольку отношения с ним всегда были натянутыми (я его вообще однозначно не любила, кстати, как и Олаф, когда он вырос и увидел отношение того к его матери, моей свекрови, — в общем, я его воспринимала недругом, благо, недалёким, хотя как потом оказалось, на поверку жестоким и с поддержкой неких структур, возможно, масонских, тем более, что немецкие масоны позднее фигурировали в истории с Олафом, — а они ценят древние фамилии и происхождение). Вот я и решила, что мне, вероятно, подбросили ещё одно неприятное напоминание, хотя я чувствовала, что это объяснение — как-то слабовато (да ещё и под салют)… Если уж мне устраивали неприятности, то вдруг — Ульрих в Москве, да безотносительно к чему бы то ни было… Как-то это — слишком уж «из пушки — по воробьям»… Но грузиться ещё и этим мне в тот день не хотелось, — хватит уже…
А в последующие дни до меня дошло: мне подсовывали… «Олафа», моего мужа. Но те, кто это делал, не знали, что Ульрих — не отец его, а отчим, — и Олаф вообще никак не мог быть на него похож. Намёк на молодого Ульриха я видела отчётливо, даже сомнений не возникло, — только не было понятно, зачем это надо, тем более что Олаф относительно него был не так уж молод, в сыновья не годился, — всего-то на 12 лет младше… Мать его была на 8 лет старше нового мужа (хотя тот усыновил двоих её детей очень давно, в их не самом раннем, но — в детстве).
А вот на родного отца, рано умершего (тоже история, которая видится сейчас «нехорошей», очень отдающей псевдоестественными смертями, с которыми пришлось столкнуться теперь немало), на родного отца Олаф очень-очень похож, на удивление. (Я видела много фотографий.) Тот был как раз худощав (что бы было дальше – не известно, поскольку умер он молодым, но родной его брат, которого я видела, в плане телосложения — просто нормальный), — худощав на моей памяти всегда был и сам Олаф. Он стал с годами немножко здороветь, но — просто нормально, обычно, как всякий мужчина. Родной отец был поклонником Пресли, носил причёску в его духе (а его брат, отец того парня, двоюродного брата мужа, с которым мы ездили в Лондон, — он есть здесь на фотографиях, — рок-музыкант), любил гонять на мотоцикле, как в юности и Олаф. И тут как раз, в свою очередь — полное сходство с родным отцом: тоже и фигура, и лицо (хотя у Олафа — лицо почему-то чуть пошире, но всё — именно в родного отца), и выражение лица, и волосы у него были русые, и, насколько можно судить по фотографиям — пластика… Кроме того, походка у Олафа всегда была характерной (я знаю причину), и уж перепутать с ульриховой её нельзя было никак.
Но вот уже после нашего семейного разрыва Олафом стало что-то твориться. Намёк на странную полноту появился, но тогда — ещё только намёк. Судя по фотографиям, ненормально полнеть он вдруг начал после знакомства с последней известной мне его женой, той самой, из немецкой масонской ложи, бывшей женой бургомистра довольно крупного города. (После развода мы хорошо общались, и я успела по «мылу» получить от него письмо с фотками. Там была даже она, так что представление я имею.) Я, вообще-то, давно говорила, что управлять можно и физиологическими реакциями, и комплекцией (включая детали). И ещё тогда я подумала, не делают ли из Олафа «настоящего Тангейзера»… И всё же, ТАК поменять походку?.. Нет, — речи нет. Куда делась та характерная черта, эту походку у него определявшая? Это-то не изменишь. Нет, исключено. В общем, на тогдашних фотках (до 2002 года), хоть и непривычно, совершенно неожиданно толстый, но это был — однозначно он, и перепутать здесь нельзя. А в московском сквере болтался однозначно не он. Кому это надо, зачем?.. И до сих пор удивляет это его стопроцентное исчезновение, вместе со всеми родственниками и знакомыми, вместе с их телефонами и со всякой возможностью узнать хоть что-нибудь, даже через посольство, где я была, — хотя бы факт: жив ли?.. (Мама-то у него умерла, — это я знаю.)
Кстати, у Ульриха был родной брат, Райнер. Вот это — совсем другой Тангейзер. Весёлый, добродушный, не в пример более умный, — отношения с ним у нас всегда были хорошие. Но… бездетный, — они с женой усыновили мальчика. А у Ульриха был и родной сын, то ли внебрачный, то ли от какого-то очень раннего брака, лет в 18. Я его даже видела: они с женой приходили в ту семью (свекрови) — знакомиться. Вот этот — действительно тоже похож на отца, Ульриха. И этот — как раз «американского ожирения»… Темно-(черно-)волосый, заумный, невесёлый, отстранённый. Но на него намекать смысла не было: виделись мы один раз, общения и контактов не возникло никаких…
В общем, «совсем уж странности» начались после появления «масонской жены». Почему я и стала думать, что из него обязательно «надо было» сделать «ульрихового сына», «настоящего Тангейзера»… Но он-то, насколько я знаю, этого не хотел, Ульриха воспринимал не очень всерьёз, родного отца собирался помнить и помнил… В общем, большего я не знаю. Очевидно одно — мозги конопатят по меньшей мере мне (а зачем бы это было нужно, если бы дело было только во мне?..)
В той истории самой по себе — очень много вопросов: и странная (ВСЁ-ТАКИ!..) ранняя смерть родного отца, и история свекрови — поведение в ней Ульриха (в какой-то момент он как будто опомнился, но относительно вскоре её и похоронил)… И вот это исчезновение — как в воду.


А если учесть, что «двойника» я видала не только его, то тем, кто соображает, должно быть понятно моё беспокойство по поводу того, что «двойничиха» приготовлена и мне, тем более, что говорит об этом немало. Зачем — не знаю.
Кстати, надо ещё напомнить о роли здесь «Бардашкова», который (помимо МНОГОГО прочего) приехал к нему в Германию из Америки, «они три дня пили», а ПОСЛЕ ЭТОГО Олаф, с которым сохранялись прекрасные отношения несмотря на развод, вдруг РЕЗКО перестал меня понимать, — у него изменилась реакция на вещи, раньше само собой разумевшиеся…


В общем, мне давно очевидно, что ВЕСЬ этот нынешний мир построен на лжи, что человеческая жизнь (особенно такая «мелочь», как её содержание) действительно не стоит больше ни гроша, и…


Ведь шахматные же пешки!
И кто-то играет в нас.
Кто? Боги благие? Воры?
/Марина Цветаева. «Поэма конца» — хотя у неё это и «просто» о любви.../


А если подробнее, то:


…Так смертники ждут расстрела
В четвертом часу утра


За шахматами… Усмешкой
Дразня коридорный глаз.
Ведь шахматные же пешки!
И кто-то играет в нас.


Кто? Боги благие? Воры?
Во весь окоем глазка —
Глаз. Красного коридора
Лязг. Вскинутая доска.


Махорочная затяжка.
Сплёв, пожили значит, сплёв…


В общем, «вот, как-то так». Это я — о НЫНЕШНЕМ мире, который пророс тоже не вчера. А я такой мир — не приемлю и не приму. И всё, что будет когда-либо сказано (показано, — в смысле негативно отобранных или подделанных фоток и пр., а то и ещё и каких-нибудь «видеозаписей», особенно, если всё это связано с «моими» «характером» и «внешностью» по ИХ СЦЕНАРИЮ) — ВСЁ это тенденциозная ложь, нужная в каких-то грязных целях. «Липовая жизнь липовой личности». Лучшего определения я с тех пор этой «своей» «жизни» не дала.


«Опять хочу постараться» об актуальном больше не писать, положив на него с прибором. Хочу делать свои конкурсные вещи и свою «Вспышку». Это — ХОЧУ. А что уже там сейчас опять будет — поглядим. На сегодня — всё. /18:07/



Решила, всё-таки, показать то, что находится сразу из написанного об этом ранее:


1) Дневники, Репортажи:
05.03.12
20.05.2012
24.08.2012 (предпоследний абзац)
17.12.2012
17.05.2013.
14.08.2013 (предпоследний абзац)
16.08.2013 (последний абзац)
27.08.2013
2) «Вспышка»:
Часть 1 (Ближе к самому концу, абзац со слов: «Алёна вспоминала всё это теперь, в третьей Москве, после 2010-го, услышав откровение о «родственниках»)
и
Часть 2 (Во время разговора с Анатолием — об «Алексее из Подмосковья»).


Теперь – всё на сегодня. /18:56/



/19:49/ Как бы не так. Хотела, было, уже идти, но «помогальщики» завернули. Ладно, — посижу ещё часок.
Кстати, раз уж вернулась, и надо о чём-нибудь писать. Их развлекуха, одна из любимых (саентологическая в первую очередь, но теперь — и всего «Голема»): так или иначе привести (спровоцировать, внушить, и т.п.) кого-нибудь к определённым действиям, а потом — «поступить по справедливости» (типа «саентологической этики»), «отомстить» за то, что инициировали сами же… Правда, надо сказать. Что «рядовые» часто искренне не в курсе: они видят только результат внушения или провокации («действия человека»), искренне негодуют и радостно мстят, чувствуя себя «борцами за справедливость» или «чистоту рядов»… А ради того, чтобы спровоцировать, доводить могут не то, чито до белого каления, но и действительно до чего угодно. Яркий пример (не сомневаюсь ни секунды) — Слава Галкин, — вероятно, последний светлый актёр…
Так же теперь делается и "большая политика".
Ладно, тут всё равно ничего не успеешь. Опять скоро пора идти. Что и сделаю. /20:22/


.



Другие статьи в литературном дневнике: