Тебе деваться некуда, придётся меня любить...
Братислав Либертус На Русском
Понимаешь... Бывают такие ситуации в жизни,
когда не ответить взаимностью - ну никак нельзя.
Понимаешь? Нельзя. И вот это - как раз тот случай...
Так что тебе деваться некуда, - придётся меня любить...
И тебе даже сердиться на меня за это нельзя, -
что я так говорю. Вот нельзя, и всё. Так что люби....)
Люби, потому что меня нельзя не любить. Нельзя.
Это запрещено всеми законами Космоса! Слышишь?...
Чувствуешь, как нежность теплом касается щёк?...
Она - мягкая, как та подушка, на которой ты спишь.
Когда ты касаешься её - то будешь помнить обо мне, -
всякий раз, засыпая и просыпаясь... Теперь желаю,
чтобы она превратилась в пух на твоих щеках,
и тебе захотелось прикоснуться к ней ладонью...
Потрогать: какая она... на ощупь... Это - любовь...
Именно такая мне и нужна. Вот такую ты мне отдашь:
безмятежную, - как тишь, как уединение на лоне природы
под звуки дыхания карельского озера в тёплом августе...
Вот такую и я тебе отдам... оставаясь Безмятежностью,
не мешая тебе растворяться в пении лесных птиц, -
как и я растворяюсь в этой же музыке, - отдыхая...
Люби меня, потому что нету красивее улыбки, чем моя.
Она искрится в глазах, которые я прячу за ресницами, -
и молчаливо согревает теплом августовского солнца...
Люби меня, - потому что во мне скрыт потенциал,
и потому что нету обещаний, которые я озвучу.
Потому что я буду твоим зеркалом, а ты - моим...
Люби меня. Потому что иначе нельзя.
================
Hermann Hesse.
(1877-1962).Das Lied von Abels Tod
Tot in den Gr;sern liegt Abel,
Bruder Kain ist entflohn.
Ein Vogel kommt, taucht den Schnabel
Ins Blut, schrickt auf, fliegt davon.
Der Vogel fliegt durch die ganze Welt,
Sein Flug ist scheu, seine Stimme gellt,
Er klagt unendliche Klage:
Um den schoenen Abel und seinen Todesschmerz,
Um den finsteren Kain und seine Seelennot,
Um seine eigenen jungen Tage.
Bald schiesst ihm Kain seinen Pfeil ins Herz,
Bald wird er Streit und Krieg und Tod
In alle Huetten und Staedte tragen,
Wird sich Feinde schaffen und sie erschlagen,
Wird sie und sich selber verzweifelt hassen,
Wird sie und sich selber in allen Gassen
Verfolgen und quaelen bis zur naechsten Welten-Nacht,
Bis Kain endlich sich selber umgebracht.
Der Vogel flieht, aus seinem blutigen Schnabel
Schreit Todesklage ueber die ganze Welt.
Es hoert ihn Kain, es hoert ihn der tote Abel,
Es hoert ihn Tausend unterm Himmelzelt.
Zehntausend aber und mehr, die hoeren ihn nicht,
Sie wollen nichts wissen von Abels Tod,
Nichts von Kain und seiner Herzensnot,
Nichts vom Blut, das aus so vielen Wunden bricht,
Nichts vom Krieg, der noch gestern gewesen
Und von dem sie jetzt in Romanen lesen.
Fuer sie alle, die Satten und Frohen,
Die Starken und die Rohen
Gibt es nicht Kain noch Abel, nicht Tod und Leid,
Und den Krieg preisen sie als grosse Zeit.
Und wenn der klagende Vogel vorueberfliegt,
Dann nennen sie ihn Schwarzseher und Pessimist,
Fuehlen sich stark und unbesiegt
Und werfen nach dem Vogel mit Steinen,
Bis er verstummt und verschwunden ist,
Oder machen Musik, dass man ihn nicht mehr h;rt,
Weil seine traurige Stimme sie stoert.
Der Vogel mit seinem kleinen
Blutstropfen am Schnabel fliegt von Ort zu Ort,
Seine Klage von Abel toent fort und fort.
...
Песнь о смерти Авеля
Герман Гессе
Авель. Мертвец.
Каин. Бежал.
Птица... приходит.
(погружает!) Свой клюв!!
... в кровь...!!
Съёживается! (и...) Улетает.
... птица. Летит!
(через весь!) ЧестнОй мир...!!
...
... тайный. Полёт (голос...) Прерывистый...
... жалуется!! На (бесконечное...) Действо!
...
Авель красивый!
(с его...) Страхом смерти...
С Каином тёмным...
(совести!!) Вертел...!
... юности. Дни.
...
Вскоре запустит. Стрелу. В сердце Авеля....
Вскоре рассеет! Смерть и войну.
... и. Принесёт! Во все хижины города...
Смерть... и вражду.
...
Будет ли сам? Ненавидеть отчаянно...
Будет ли сам... создавать! Миры-ночь...
... в. Легком мучении (наконец...!) Каина.
(и покончит с собой...?
...
Птица... в прогулке смертельной! По миру...
(с клювом кровавым...) Летит и летит.
...
... судебный. Процесс.
Это слышит... и Каин. Авеля... мёртвого!
(слышит...
...
Это... тысячи!! Слышат!!! (под сенью небес...
...
Но...
(десять тысяч и более...!) Не услышат!! Его.
...
Вы хотите знать? (что-нибудь) О смерти Авеля...?
... или. О Каине (и его сердечных...) Слезах...?
... или. О крОви...
(что истекала...!) От многих... раненых.
... и. О... войне. Которая!!
(была...) Только. Вчера...
...
... об. Этом (они теперь...) Читают в романах.
Они все довольны... теперь (и всё хорошо!
... сильные хищники! (есть ещё...
... не Каин не Авель (и не смерть и страдания...
(хвалят войну...) Как большие возможности...
...
И (если истец...!
... птица. Над мухами...
Тогда (они называют его...) Пессимист. И...
... пессимист. Чувствует себя... сильным.
(на птицу...) Бросаясь! С камнями.
Пока не молчит и...
(ещё не исчез...
Или... делает музыку (которая не надобна...!) Вам.
Потому что (голос...) Печальный. Надоедает...
...
А (птица...!) С его! Небольшой...
Каплей крови (на клюве...) Летит...!!
Переход от пятерки к шестерке и затем к семерке - область, где действует Мессия. Бог - еще более сокровенная внутренняя часть человека. Моисей замыкается в эгоизме шестерке, Христос способен идти дальше. Господин пятерки остается в одиночестве, но до этого он был на троне в двух лицах, один из которых погибает.
4, 666 http://lit.lib.ru/i/irhin_w_j/tchetverka.shtml
В золоте, которое приходило Соломону в каждый год, весу было шестьсот шестьдесят шесть талантов золотых (3 Царств 10:14).
Соломон - представитель высшей мудрости, действующей власти этого мира, владеющий каббалой. Три шестерки - игральная кость, число зверя (собаки). Оно же число соломоновой мудрости. Иудеи - те, кто имеет к ней отношение. Патриарх Авраам объединяет три шестерки как Тетраграмматон.
Также два столба, одно море и двенадцать медных волов, которые служили подставами, которые царь Соломон сделал в доме Господнем, - меди во всех этих вещах невозможно было взвесить. Столбы сии были каждый столб в восемнадцать (= 6х3) локтей вышины, и шнурок в двенадцать локтей обнимал его, а толщина стенок его внутри пустого, в четыре перста (Иеремия 52:20-21).
Впрочем, в этом смысле не отставали от Соломона и другие земные цари. В частности, типичным антихристом считался Антиох Епифан.
Итак Антиох, похитив из храма тысячу восемьсот талантов, поспешно удалился в Антиохию, в превозношении сердца находя возможным сделать землю судоходную и море сухопутным (2 кн. Маккавейская 5:21).
Дурной смысл числа восемнадцать, связанного с миром сим, идолослужением, ясен из ряда мест Библии (см., напр., Иис.Н.24:36, Суд.3:14, 10:8). В еврейской молитве 18 благословлений; согласно Маймониду, 18 преступлений против нравственности караются смертью. За несколько лет до разрушения Храма было созвано совместное заседание двух фарисейских школ - гиллелитов и шаммаитов, получившее название синедриона 18 декретов. На нем шаммаиты добились принятия ряда отягчающих и запретительных постановлений, используя при голосовании свое большинство. Последнее было достигнутое страшной ценой: шаммаиты, вооруженные мечами, не пропускали на заседание гиллелитов (пробраться наверх удалось лишь шестерым) и убили некоторых из них.
7, 14 http://lit.lib.ru/i/irhin_w_j/mech.shtml
Обрати внимание, Всевышний сделал 7 твердей и подобно этому 7 земель и те пределы, что отделяют их на своих местах. 7 твердей вверху, 7 пределов земли вверху. Подобно этому разделяются уровни внизу - 7 твердей и 7 пределов земли. Товарищи объяснили, что земля, как коробка, одна в другой. Каждая из 7 границ земли вверху распределяются на 70 сторон, предназначенных 70 поставленным (ангелам) над 70 народами, и та земля, граница каждого народа, прилегает к святому народу Израиля: "Вот, наклонилась свисая до 60 сильных вокруг ее, из сильных Израиля" (Песн. 3:7). А десять скрыты среди них, ибо 70 свисают к Святой земле.
Поднялись двое, а встали семь как одно. (Зогар)
Семь - первая часть пути, вторая семерка - вторая часть, ее возвращение, Четырнадцать - семью два, как и семью семь - первые две части, половина лунного месяца. 49 дней - посмертное путешествие души, сменяемое пятидесятницей. Согласно Зогару, Моисей получил 49 ключей понимания из 50, а потому не смог войти в последние врата мудрости.
Давно ли, старый друг Четырнадцатистрочник,
Мы вдаль с тобой брели под пыли пеленой?
И ты на замок свой глядел, король-заочник,
Из-за наружных рвов за крепостной стеной!
**
Если что - еще много можно добавить...
Валентин Ирхин 26.07.2014 17:29 Заявить о нарушении правил / Удалить
... обрушили как из рога изобилия (по ссылкам ещё не пошла..
... читала что 17 - число Христа.
... а 666 - число человека..
Катерина Крыжановская 26.07.2014 17:36 Заявить о нарушении правил / Удалить
Думаю, что это как раз тот переход 7-8 к божественному: ! + 7 = 8.
А число человеческое - другая формулировка числа зверя (низшая природа, до семерки не дошли)...
Валентин Ирхин 26.07.2014 17:43 Заявить о нарушении правил / Удалить
... пошла читать. но в беседе интереснее.. благодарю.
Катерина Крыжановская 26.07.2014 17:46 Заявить о нарушении правил / Удалить
Вот еще методический отрывок:
В Древней Греции было семь мудрецов, однако на последнее место в семерке всегда претендовали как минимум двое. Отрывок из второй части "Фауста" (возможно, пародийный) говорит о проблеме кабиров - хтонических божеств, которые играют важную роль в теософских построениях; в финикийской религии их первоначально было семь (по числу планет), а затем был присоединен восьмой. Соответствующая числовая символика (тройка, семерка, десятка.., проявленное и непроявленное) традиционна для оккультизма.
С собой захватили мы трех,
Четвертый остался, не мог.
Он главный, его к нам не тянет,
Он важными мыслями занят...
Считалось ведь семеро их.
Куда ж подевали троих?
Никто не мог дать справок.
Идет с Олимпа слух,
Что есть восьмой, вдобавок
К семи примкнувший вдруг.
Различие числовых значений на единицу в каббалистических построениях иудаизма считается допустимым. Рука Бога может дрогнуть и зацепить соседнюю клавишу. Исторически сначала возникали порядковые, а не количественные числительные. Как объясняет буддийская абхидхарма, постоянного числа не существует, а есть переходное состояние к следующему числу. Чтобы описать такие переходные процессы, приходится останавливаться на один шаг раньше и называть число, меньшее на единицу. Никакое число не существует без следующего состояния. Объединяющий принцип тройки - четверка и т.д. Если в сакральном тексте даны рядом два числа, мысль отрывка можно выяснить через понятия избыточности и недостаточности.
Скажут они: "Трое, а четвертый у них - пес", - и скажут: "Пять, а шестой - пес", - гадая о скрытом; и скажут: "Семь, а восьмой - пес". Скажи: "Господь мой лучше знает число их. Знают его только немногие" (Коран 18:21 (22)).
В числовых рядах человек отвлекается от их происхождения, это всегда разворачивание чего-то невидимого, переход в видимые формы, рождение, появление новых действующих лиц. Начиная называть числа, мы вступаем на бесконечный путь. Тетраграмматон обращается к 12 апостолам-камням (1+3), возникает пятый, шестой, разделение вавилонской башни (72 = 6х12), семьдесят языков... Чтобы сохранить хоть какую-то определенность, нужно иметь недостаточность в рассуждении.
Между шестым и седьмым происходит переход от земного к небесному. Отрицание первых двух рождает третьего, первых трех - четвертого... В запредельном мире постоянно идет отречение, отражения, перевороты... Дерево мудрости перевернуто.
Валентин Ирхин 26.07.2014 17:55 Заявить о нарушении правил / Удалить
... огромные объёмы ("нельзя перепрыгнуть через своё тело :)
"Зажги свечу, чтобы найти жемчужину..
"Никакое число не существует без следующего состояния ("всё течёт всё изменяется") Как это верно.. но тогда если всё меняется.. то всё живое! И Бог.. тоже меняется?
Катерина Крыжановская 26.07.2014 18:42 Заявить о нарушении правил / Удалить
Да, всеобщий принцип относительности, нет ничего устойчивого, постоянного - благородные истины Будды...
Здесь диалектика. Бог, Сущий - это всё, и в то же время Он непостижим, почти Ничто, Несуществующее (Дионисий). У Него "нет изменения и ни тени перемены” (Иак.1:17), но Он в самой мощной динамике, которая однако не во времени (времени для Него нет, всё сразу...).
Валентин Ирхин 26.07.2014 18:55 Заявить о нарушении правил / Удалить
... как это огромно.
(но вы понимаете всё это я сразу не прочитаю..
... а как строилась книга? Похоже здесь бесконечный ряд афоризмов..
(выстроенных с позиции автора..) А чем руководствовался автор выстраивая так :) А... не иначе?
Как вы вмещаете это всё в свою жизнь.. не скучно ли вам? Как этим пользуетнсь...
... ведь. Движитель жизни - желание. И если оно гаснет... теряется смысл пребывания.. здесь..
Знаете я сначала почитаю ваши стихи.
Катерина Крыжановская 26.07.2014 19:03 Заявить о нарушении правил / Удалить
К сожалению, это все черновики, цитаты - опорные пункты, между ними дорожки (порядок важен!), надо много писать и объяснять, сил не везде хватает. Более оформленное начало-введение с оправданиями: http://lit.lib.ru/i/irhin_w_j/index_4.shtml
Это действительно большой груз. Но уж точно не скучно :)
Смысла очень много, а вот силы нам отмерены... (
А читать не надо торопиться :)
Валентин Ирхин 26.07.2014 19:15 Заявить о нарушении правил / Удалить
Спасибо за улыбку.. :)
Да силы..
Сэнди
Уильям Вордсворт (1770-1850)
Родник «Прыжок оленя»
Hart-Leap Well
The Knight had ridden down from Wensley Moor
With the slow motion of a summer's cloud,
And now, as he approached a vassal's door,
"Bring forth another horse!" he cried aloud.
"Another horse!"--That shout the vassal heard
And saddled his best Steed, a comely grey;
Sir Walter mounted him; he was the third
Which he had mounted on that glorious day.
Joy sparkled in the prancing courser's eyes;
The horse and horseman are a happy pair;
But, though Sir Walter like a falcon flies,
There is a doleful silence in the air.
A rout this morning left Sir Walter's Hall,
That as they galloped made the echoes roar;
But horse and man are vanished, one and all;
Such race, I think, was never seen before.
Sir Walter, restless as a veering wind,
Calls to the few tired dogs that yet remain:
Blanch, Swift, and Music, noblest of their kind,
Follow, and up the weary mountain strain.
The Knight hallooed, he cheered and chid them on
With suppliant gestures and upbraidings stern;
But breath and eyesight fail; and, one by one,
The dogs are stretched among the mountain fern.
Where is the throng, the tumult of the race?
The bugles that so joyfully were blown?
--This chase it looks not like an earthly chase;
Sir Walter and the Hart are left alone.
The poor Hart toils along the mountainside;
I will not stop to tell how far he fled,
Nor will I mention by what death he died;
But now the Knight beholds him lying dead.
Dismounting, then, he leaned against a thorn;
He had no follower, dog, nor man, nor boy:
He neither cracked his whip, nor blew his horn,
But gazed upon the spoil with silent joy.
Close to the thorn on which Sir Walter leaned,
Stood his dumb partner in this glorious feat;
Weak as a lamb the hour that it is yeaned;
And white with foam as if with cleaving sleet.
Upon his side the Hart was lying stretched:
His nostril touched a spring beneath a hill,
And with the last deep groan his breath had fetched
The waters of the spring were trembling still.
And now, too happy for repose or rest,
(Never had living man such joyful lot!)
Sir Walter walked all round, north, south, and west,
And gazed and gazed upon that darling spot.
And climbing up the hill--(it was at least
Four roods of sheer ascent) Sir Walter found
Three several hoof-marks which the hunted Beast
Had left imprinted on the grassy ground.
Sir Walter wiped his face, and cried, "Till now
Such sight was never seen by human eyes:
Three leaps have borne him from this lofty brow,
Down to the very fountain where he lies.
"I'll build a pleasure-house upon this spot,
And a small arbour, made for rural joy;
'Twill be the traveller's shed, the pilgrim's cot,
A place of love for damsels that are coy.
"A cunning artist will I have to frame
A basin for that fountain in the dell!
And they who do make mention of the same,
From this day forth, shall call it HART-LEAP WELL.
"And, gallant Stag! to make thy praises known,
Another monument shall here be raised;
Three several pillars, each a rough-hewn stone,
And planted where thy hoofs the turf have grazed.
"And, in the summer-time when days are long,
I will come hither with my Paramour;
And with the dancers and the minstrel's song
We will make merry in that pleasant bower.
"Till the foundations of the mountains fail
My mansion with its arbour shall endure;--
The joy of them who till the fields of Swale,
And them who dwell among the woods of Ure!"
Then home he went, and left the Hart, stone-dead,
With breathless nostrils stretched above the spring.
--Soon did the Knight perform what he had said;
And far and wide the fame thereof did ring.
Ere thrice the Moon into her port had steered,
A cup of stone received the living well;
Three pillars of rude stone Sir Walter reared,
And built a house of pleasure in the dell.
And near the fountain, flowers of stature tall
With trailing plants and trees were intertwined,--
Which soon composed a little sylvan hall,
A leafy shelter from the sun and wind.
And thither, when the summer days were long,
Sir Walter led his wondering Paramour;
And with the dancers and the minstrel's song
Made merriment within that pleasant bower.
The Knight, Sir Walter, died in course of time,
And his bones lie in his paternal vale.--
But there is matter for a second rhyme,
And I to this would add another tale.
PART SECOND
THE moving accident is not my trade;
To freeze the blood I have no ready arts:
'Tis my delight, alone in summer shade,
To pipe a simple song for thinking hearts. 0
As I from Hawes to Richmond did repair,
It chanced that I saw standing in a dell
Three aspens at three corners of a square;
And one, not four yards distant, near a well.
What this imported I could ill divine:
And, pulling now the rein my horse to stop,
I saw three pillars standing in a line,--
The last stone-pillar on a dark hill-top.
The trees were grey, with neither arms nor head;
Half wasted the square mound of tawny green;
So that you just might say, as then I said,
"Here in old time the hand of man hath been."
I looked upon the hill both far and near,
More doleful place did never eye survey;
It seemed as if the spring-time came not here,
And Nature here were willing to decay.
I stood in various thoughts and fancies lost,
When one, who was in shepherd's garb attired,
Came up the hollow:--him did I accost,
And what this place might be I then inquired.
The Shepherd stopped, and that same story told
Which in my former rhyme I have rehearsed.
"A jolly place," said he, "in times of old!
But something ails it now: the spot is curst.
"You see these lifeless stumps of aspen wood--
Some say that they are beeches, others elms--
These were the bower; and here a mansion stood,
The finest palace of a hundred realms!
"The arbour does its own condition tell;
You see the stones, the fountain, and the stream;
But as to the great Lodge! you might as well
Hunt half a day for a forgotten dream.
"There's neither dog nor heifer, horse nor sheep,
Will wet his lips within that cup of stone;
And oftentimes, when all are fast asleep,
This water doth send forth a dolorous groan.
"Some say that here a murder has been done,
And blood cries out for blood: but, for my part,
I've guessed, when I've been sitting in the sun,
That it was all for that unhappy Hart.
"What thoughts must through the creature's brain have past!
Even from the topmost stone, upon the steep,
Are but three bounds--and look, Sir, at this last--
O Master! it has been a cruel leap.
"For thirteen hours he ran a desperate race;
And in my simple mind we cannot tell
What cause the Hart might have to love this place,
And come and make his deathbed near the well.
"Here on the grass perhaps asleep he sank,
Lulled by the fountain in the summer-tide;
This water was perhaps the first he drank
When he had wandered from his mother's side.
"In April here beneath the flowering thorn
He heard the birds their morning carols sing;
And he, perhaps, for aught we know, was born
Not half a furlong from that self-same spring.
"Now, here is neither grass nor pleasant shade;
The sun on drearier hollow never shone;
So will it be, as I have often said,
Till trees, and stones, and fountain, all are gone."
"Grey-headed Shepherd, thou hast spoken well;
Small difference lies between thy creed and mine:
This Beast not unobserved by Nature fell;
His death was mourned by sympathy divine.
"The Being, that is in the clouds and air,
That is in the green leaves among the groves,
Maintains a deep and reverential care
For the unoffending creatures whom he loves.
"The pleasure-house is dust:--behind, before,
This is no common waste, no common gloom;
But Nature, in due course of time, once more
Shall here put on her beauty and her bloom.
"She leaves these objects to a slow decay,
That what we are, and have been, may be known;
But at the coming of the milder day,
These monuments shall all be overgrown.
"One lesson, Shepherd, let us two divide,
Taught both by what she shows, and what conceals;
Never to blend our pleasure or our pride
With sorrow of the meanest thing that feels."
Харт-прыжок Ну
... вниз от Уэнзли Мур. Примчался Рыцарь!
(от медленного плывущих...) Летних облаков...
К приблизившейся двери. И вассалу (крикнув...!
"О выведи другую лошадь!" (вслух...
"Еще коня!" - И крик вассал слышал!!
И... миловидно-серого! Скорее оседлал.
Сэр Уолтер оглядел его (а он!) Был третьим.
(к тем предыдущим!) В этом славном дне...
Сверкали радостью... глаза коня...
... счастливой парой. Лошадь-всадник!
Но... тем не менее печальна тишина...
... а сэр Уолтер! Будто сокол! Ладный!!
Разгром сегодня утром покинул зал сэра Уолтера,
Это, как они скакали сделал эхо ревут;
Но лошадь и человек исчез, всех и каждого;
Такая гонка, я думаю, никогда не видел прежде.
Сэр Уолтер, беспокойный как метались ветра,
Звонки на несколько усталых собак, которые еще ;;остаются:
Бланш, Свифт, и музыка, благороднейший из их вида,
Следуйте, и до усталого горной штамма.
Рыцарь hallooed, он повеселел и CHID их на
С проситель жестов и upbraidings корме;
Но дыхание и зрение неудачу; и, один за другим,
Собаки растягиваются среди горного папоротника.
Где толпа, шум из гонки?
Горны, что так радостно было взорван?
- Это погоня это выглядит не как земной погоню;
Сэр Уолтер и Харт остаются одни.
Бедный Харт трудится вдоль горы;
Я не буду останавливаться, чтобы сказать, как далеко он бежал,
Не буду упоминать, какой смертью он умер;
Но теперь рыцарь видит его лежащим мертвым.
Демонтаж, то, он прислонился шипа;
У него не было последователем, собака, ни человек, ни мальчика:
Он не щелкнул кнутом, ни дул в свой рог,
Но смотрел на добычу с молчаливого радости.
Рядом с шипом, на котором сэр Уолтер наклонился,
Стоял его немой партнера в этом славном подвиге;
Слабый, как ягненок час, что она yeaned;
И белый с пеной, как будто с скалывания мокрого снега.
По его стороне Харт лежал растягивается:
Его ноздри коснулся пружину под холме,
И с последним глубокой стоном его дыхание было за уши
Воды весной дрожали еще.
И сейчас тоже рад за упокой или отдыха,
(Никогда не имел живой человек такую ;;радостную много!)
Сэр Уолтер шли со всех сторон, север, юг, и запад,
И глядел, глядел на этой дорогой месте.
И восхождение в гору - (это было, по крайней мере
Четыре Roods из чистой восхождения) сэр Уолтер найдено
Три несколько копыт знаки которых охотились Зверь
Если бы оставили отпечаток на травянистой земле.
Сэр Уолтер вытер лицо, и крикнул: "До сих пор
Такой взгляд не был увидеть человеческим глазом:
Три прыжки родила ему с этой высокой лоб,
Вплоть до самого фонтана, где он лежит.
"Я буду строить удовольствие-дом на этом месте,
И еще маленький беседка, сделал для сельского радости;
'Твил быть сарай путешественника, детская кроватка паломника,
Место любви для девиц, которые застенчивый.
"Хитрый художник я должен кадр
Бассейна для этого фонтана в лощине!
И они, кто славим то же самое,
С этого дня, будем называть его HART-LEAP ХОРОШО.
"И, галантный Олень! Сделать хвалит твои известно,
Еще один памятник должен здесь быть поднят;
Три несколько столбов, каждый неотесанным камнем,
И посадил, где твои копыта трава уже паслись.
"И, в летнее время, когда дни длинные,
Я приду сюда с моим Paramour;
И с танцорами и песней менестреля
Мы будем веселиться в этом приятном беседке.
«До основания гор неудачу
Мой особняк с его беседке пребудет; -
Радость из них, кто до сих поля Swale,
И им, кто живет среди лесов Юр! "
Тогда домой, он пошел, и покинул Харт, мертвый,
С задыхаясь ноздри растягивается над источником.
- Скоро же рыцарь выполнять то, что он сказал;
И далеко и широко слава его сделал кольцо.
Эре трижды Луна в ее порт был управляемый,
Чашка из камня получил жизнь хорошо;
Три столпа грубым каменным сэра Уолтера на дыбы,
И построил дом удовольствия в лощине.
И возле фонтана, цветы рослые высокой
С задней растений и деревьев переплелись, -
Какие только состоит немного Сильван зал,
Листовые укрыться от солнца и ветра.
И туда, когда летние дни были длинными,
Сэр Уолтер привел свою интересно любовник;
И с танцорами и песней менестреля
Сделано веселье в течение этого приятного беседке.
Рыцарь, сэр Уолтер, умер в течение времени,
И его кости лежат в отцовской долине. -
Но есть независимо от того, на второй рифмы,
И я на это хотел бы добавить еще один рассказ.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Движущихся аварии не моя торговля;
Чтобы заморозить кровь у меня нет готовых искусства:
'Это мой восторг, один в летней тени,
Для трубы простая песня думать сердца. 0
Как я от Хос в Ричмонд сделал ремонт,
Случилось, что я видел стоящим в лощине
Три осины на трех вершинах квадрата;
И один, не за горами четыре ярда, рядом колодец.
То, что это импортируется я мог плохо божественное:
И, потянув теперь обуздать свою лошадь, чтобы остановить,
Я видел три столпа, стоя в линии, -
Последний камень стойки на темном вершине холма.
Деревья были серые, с ни оружие, ни головы;
Половина впустую квадратного насыпь рыжевато-зеленый;
Так что вы просто могли бы сказать, как я сказал,
"Здесь, в старом времени рука человека моего был."
Я посмотрел на холме и далеких,
Более печальный место не сделал никогда обследование глаз;
Казалось, что весна-пришло время не здесь,
И Природа здесь были готовы к распаду.
Я стоял в различных мыслей и фантазий потерянных,
Когда один, который был в одежде пастуха одет,
Подошел полый: - ему я приставать,
А что это место могло бы быть, я тогда спросил.
Пастух остановился, и в тот же история, рассказанная
Что в моей бывшей рифмы я репетировал.
"Веселый место", сказал он, "в древние времена!
Но что-то беспокоит его сейчас: место это чертовски.
"Вы видите эти безжизненные пни древесины осины -
Некоторые говорят, что они буки, вязы другие -
Это были беседка; и здесь особняк стоял,
Тончайшая дворец ста сферах!
"Беседка делает свой ;;собственный состояние, рассказывают;
Вы видите камни, фонтан, и поток;
Но, как к великому Lodge! Вы могли бы также
Охота полдня для забытой мечты.
"Там ни собака, ни телки, лошади, ни овцы,
Будет облизал губы в течение этого чашкой камня;
И часто, когда все крепко спят,
Эта вода Станет ли посылать на плачевный стон.
"Некоторые говорят, что здесь убийство было сделано,
А кровь взывает к крови: но, со своей стороны,
Я догадался, когда я сидел на солнце,
Это все было для этой несчастной Харт.
"Какие мысли должны через мозг существа имеют прошлое!
Даже из самого верхнего камня, на крутых,
Есть, но три границы - и смотрите, сэр, в этот последний -
Владыко! это был жестокий скачок.
"В течение тринадцати часов он побежал отчаянную гонку;
И в моей простой виду, что мы не можем сказать
Что за причина Харт, возможно, придется очень нравится это место,
И прийти и сделать смертном одре возле колодца.
"Вот на траве, возможно, спит он опустился,
Убаюканный фонтана в летний прилива;
Эта вода была, пожалуй, первым он пил
Когда он бродил из стороны его матери.
"В апреле здесь под цветения шип
Он услышал птиц их утренние гимны петь;
И он, пожалуй, нечто мы знаем, родился
Не половина фарлонг из этого само-же весной.
"Теперь, вот ни травы, ни приятным оттенком;
Солнце на скучнее котловине никогда не светило;
Так будет, как я уже не раз говорил,
До деревьев и камней, и фонтан, все ушли ".
"Седоголовый овчарка, что говоришь ты хорошо;
Малый отличие заключается между твоей веры и шахты:
Это Зверь не незамеченными природе упал;
Его смерть оплакивали сочувствие божественного.
"Существо, то есть в облаках и воздуха,
То есть в зеленых листьях среди рощ,
Поддерживает глубокий и благоговейный уход
Для безобидный существ, которых он любит.
"Удовольствие-дом пыль: - позади, и прежде,
Это не общие отходы, нет общего мрак;
Но природа, в свое время, еще раз
Должен здесь поставить на ее красотой и цвету.
"Она оставляет эти объекты к медленному распаду,
То, что мы есть, и были, может быть известна;
Но в то пришествия мягким день,
Эти памятники все будет заросло.
"Один из уроков, овчарка, давайте два разрыва,
Преподавал и тем, что она показывает, и то, что скрывает;
Никогда не смешать наше удовольствие или нашу гордость
С печалью подлым вещи, что чувствует себя ".
Сэнди
Часть первая
Охотясь в Уэнсли, Рыцарь прискакал
Неспешно, словно облако в зените,
К усадьбе, где живёт его вассал,
И крикнул: «Мне коня скорей смените».
«Скорей смените!» - был под этот крик
Осёдлан конь, быстрейший и атласный;
Сэр Уолтер на него взобрался вмиг:
На третьего за этот день прекрасный.
У рысака в глазах восторг блестит,
Скакун и всадник – нет счастливей пары,
Хотя сэр Уолтер соколом летит,
Печальной тишины слышны удары.
Из замка сэра Уолтера с утра
Под грохот эха ускакала свита;
Исчезли кони, люди со двора,
Такой не помнят скачки боевитой.
Сэр Уолтер, неуёмный как борей,
Позвал собак, уставших от погони,
Бланш, Свифт и Мьюзик, чистых вы кровей,
Скорей за мной на этом горном склоне.
Ату! Ату! Их рыцарь подбодрил
Просящим жестом и суровой бранью;
Но все собаки выбились из сил,
И улеглись под горною геранью.
Но где толпа и скачки суета?
Где горны, что в лесах перекликались?
- Всё ж неземной была погоня та;
Сэр Уолтер и Олень одни остались.
По склону тяжко двигался Олень,
Я не скажу, как далеко бежал он,
И не скажу, как умер он в тот день;
Но мёртвым пред охотником лежал он.
Спешился Рыцарь на колючий дрок:
Своих собак и спутников не клича,
Не бил хлыстом он, не гудел в рожок,
Но радостно осматривал добычу.
А близ него стоял, примяв траву,
Его немой напарник в славном деле,
Дрожащий, что ягнёночек в хлеву,
Весь в белой пене, как в снегах метели.
Лежал Олень недвижно в стороне,
Коснувшись родника своей ноздрёю,
Последний вздох он подарил волне
Источника с журчащею струёю.
Своей безмерной радостью влеком,
(Никто не получал такой награды!)
Сэр Уолтер всё бродил, бродил кругом,
И всё бросал на это место взгляды.
И поднимаясь по холму теперь
На тридцать ярдов, три следа раздельных
Нашёл он, их преследуемый Зверь
Оставил на земле в прыжках смертельных.
Лицо сэр Уолтер вытер, и вскричал:
«Ещё никто не видел ту картину,
Чтоб в три прыжка скакнул Олень со скал
К источнику, в лесистую долину.
Дворец утехи я построю тут
С беседкой пасторальною, зелёной;
Паломникам и странникам приют,
Чертог любви для девы непреклонной.
Умелый мастер чашу возведёт
Для родника под лиственною сенью!
И в тот же день, придя к нему, народ
Названье даст - РОДНИК «ПРЫЖОК ОЛЕНЯ».
Храбрец Олень! дабы твоя судьба
Во славе оказалась не забыта:
Поставлю я три каменных столба
Там, где содрали дёрн твои копыта.
И тёплым летом здесь, где пахнет хмель,
Устрою бал своей Прекрасной Даме;
И будут танцы, будет менестрель,
В беседке будут игры вечерами.
Пока не рухнут основанья гор,
Дворец с беседкой будут всем желанны; -
Тем, для кого жилище - Юрский бор,
И тем, кто пашет в Свэйле неустанно».
Он повернул домой, его Олень
Лежал у родника к воде ноздрями.
- Исполнил Рыцарь, что сказал в тот день.
И слава понеслась над городами.
Луна три раза пряталась в чертог, -
И чашу получил родник отныне;
Поставить три колонны Рыцарь смог,
Дворец утехи выстроил в лощине.
У родника высокие цветы
С деревьями сплелись, прижав к ним донца, -
Создав приют лесистый, где листы
Укроют всех от ветра и от солнца.
И тёплым летом здесь, где пахнет хмель,
Устроил Рыцарь бал Прекрасной Даме;
И были танцы, был и менестрель,
В беседке были игры вечерами.
Но сэр Уолтер умер - наш герой,
В семейном склепе он лежит под вязом.
Есть тема сочинить мне стих второй,
Сопроводив его другим рассказом.
Часть вторая
Я о несчастьях не пишу стихов,
Кровь леденить – то не моё искусство,
Но летом на свирели я готов
Играть для тех, в ком разум есть и чувства.
Я в Ричмонд направлялся на коне,
И увидал стоящих три осины
На трёх углах квадрата, в стороне
Ещё одна – у родника лощины.
Значенье их узнал бы я навряд;
Остановившись на скале укромной,
Узрел я три столпа, стоящих в ряд, -
Последний на вершине виден тёмной.
Унылые деревья без ветвей;
Квадратный холмик с жухлою травою;
Как может вы, сказал я без затей:
«Давным-давно здесь было всё живое».
Оглядывал я холм со всех сторон,
Печальней места я не видел ране;
Казалось, здесь весны неслышен звон,
Природа подошла к смертельной грани.
Я там стоял, бесплодных полон дум,
Когда старик в пастушеской одежде
Поднялся вверх, и я, услышав шум,
Спросил его, а что здесь было прежде.
Пастух поведал тот же мне рассказ,
Что в первой части смог зарифмовать я,
Сказав: «Веселье было здесь не раз,
А нынче здесь на всём лежит проклятье.
Стоят осины мёртвые кругом;
А может буки – все обрубки эти:
Они беседкой были; рядом дом -
Дворец прекрасней всех дворцов на свете!
В беседке той ни кроны, ни листвы;
Вот и родник, и каменные плиты;
А во дворце полдня могли бы вы
Вести охоту за мечтой забытой.
Нет ни собак, ни тёлок, ни коней,
Из родника желающих напиться,
У тех, кто крепко спал, ещё мрачней
Сон становился от такой водицы.
Убийство было здесь совершено,
Кровь жаждет крови; может не напрасно
Решил, на солнце греясь, я давно,
Всему причина – тот Олень несчастный.
Что думал он, с кого он брал пример!
Когда от самых верхних скал по круче
Он сделал три прыжка – и, гляньте, сэр,
Последний был, о, чудо! сколь могучий.
Отчаянно бежал он целый день;
Не мог понять я, по какой причине
Любил то место загнанный Олень,
И смерть обрёл у родника в лощине.
Здесь он поспать ложился на траву,
Был убаюкан летнею волною,
И первый раз воды пил синеву,
Близ матери тропой идя лесною.
В апреле под терновником густым
Он слушал птиц, рассвет встречавших звонко;
Возможно, здесь родился он грудным,
От родника почти что в полфарлонга.
Теперь здесь ни травы, ни тени нет;
В низине грустной солнце не сияет;
Я говорил, так будет много лет,
Природа в этом месте умирает».
«Седой пастух, ты хорошо сказал;
Но мы различны нашим пониманьем:
Когда Олень особенный здесь пал,
Он был оплакан горним состраданьем.
Ведь Дух, что устремился к облакам,
Что проникает рощи и низовья,
Относится к безвинным существам
С благоговейной отческой любовью.
Дворец утехи – тлен: тогда, потом,
Но это всё ж не светопреставленье;
Природа вновь одним весенним днём
Проявит здесь и прелесть, и цветенье.
А все столпы исчезнут в свой черёд,
Что видим мы, о чём когда-то знали;
Когда же день спокойствия придёт,
Все монументы зарастут в печали.
Один урок! но поделён на два,
Природа учит явно нас и скрыто:
Чтоб с муками живого существа
Спесь и утеха не были бы слиты.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
