На "Стихах" мне наудаляли ответов авторов на мои рецензии и замечания, - кажется, вместе с рецензиями. Я видела их в другом месте, не набирая пароли. Сейчас их нет!
/20.15./ Опять пишу текст в одном месте, публиковать буду в другом. Время ставлю на момент моего появления в месте публикации.
Последняя неделя прошла у меня в «испанских сапожкАх». Я взяла их, померив, но тогда ноги были спокойные. Немножко отёк — и я начинала ходить в них почти с криком, пока чуть не расхожусь… (Отёк неизбежен при такой нагрузке и при крайне редкой возможности спать лёжа, а не сидя.) Кроме того, там была немыслимая колодка, да и немыслимый материал, включая искусственный мех, — материал неживой, не дышащий и принципиально не разнашивающийся. Сегодня, наконец, получила другие — из самых примитивных внешне, но элементарно удобных. (Размер даже и не больший, поскольку выбирать было не из чего, но сразу — совсем другое дело.) Правда, ноги — убитые, болят даже мышцы, поскольку ходить в предыдущих приходилось как-то неестественно, с изрядным лишним напряжением, да и мозоли фантастические (я их уже вскрывала, и брызгал фонтанчик), так что теперь день-другой уйдёт на их «реабилитацию», но уже понятно, что история практически позади. А то я старалась лишний раз и просто не ходить, например, вчера.
Кстати, вопреки моим опасениям, день сегодня — хотя и «праздничный», но не выходной. Слышала тут, как назвали этот «праздник», — я думала, что это — из серии «бродяги шутят», но потом слышала то же самое из вполне приличных, бюргерских уст, включая женские. Так что, видимо, так его называет вся страна. У меня принципиальных возражений нет, но писать не буду.
В прошлую (не в эту) ночь я написала в черновике
НЕЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.
Спровоцировали меня вечером появиться на Ленинградском вокзале. Все эти годы я избегала даже близко там появляться, хотя бывать на Трёх вокзалах приходилось и приходится. Вечером тоже была в тех краях и согласилась зайти посидеть в тепле до его ночного закрытия. Меня отправили даже одну. Когда я зашла и села — вокзал как вокзал. Чуть повылизаннее и, вроде, помодерновее других, но и только. Я села, даже задремала. Разбудили, когда нужно было освобождать верхний этаж (внизу, в принципе, можно было сидеть ещё час-полтора). Но меня в душе так прошило болью, что я вылетела оттуда, как пробка из бутылки, и долго шла по улице даже на травмированных ногах, стараясь не останавливаться и ни о чём не думать.
Ещё когда меня разбудили и я сообразила, что нахожусь именно на Ленинградском вокзале, а не на каком-либо другом (чтобы понять это спросони, потребовались какие-то секунды), то сначала мгновенно произошло, наверное, именно то, чего от меня и хотели (люди, через которых делаются подобные вещи, не всегда в курсе, что к чему, но это не важно): у меня промелькнула ностальгия по дороге в Питер. (Я же в Москве — с 2000 года с двумя большими перерывами, и первая и вторая Москва так у меня и прошли — в поездках на выходные почти каждый месяц и с еженедельными, а то и дважды в неделю звонками родителям, — я воспринимала это как нечто естественное и нормальное.) И вот тогда меня и прошило: там же БОЛЬШЕ НИКОГО НЕТ.
Дорога в Питер всегда была именно (а во второй Москвы — только) дорогой в родительский дом. Всякие тамошние друзья давно уже ПЕРЕСТАЛИ БЫТЬ, — какое-то время кто-то из них ещё оставался «чем-то на безрыбье», но давно прошло и это, особенно после кошмарного «общения» с ними, когда умерла мать и умирал отец. (См. мои стихи «Монолог ссыльного» и «Сон раба», — оба они именно обо мне самой в СПб, — это МОИ СОБСТВЕННЫЕ ощущения и эмоции, отнюдь, конечно, не в связи с самими родителями. Мне писали в рецензиях что-то о моей способности сопереживать, — так нет, это — не сопереживание кому-то, а просто о себе самой — там.)
Не знаю, может ли меня кто-нибудь понять, особенно в ЭТОМ нынешнем мире. Впрочем, какая мне разница, — я пишу ради себя самой, — просто чтобы писать. Так вот, я никогда не планировала жить вместе с родителями, с детства мечтая о полной личной свободе. Которую они, вообще-то, и не очень ограничивали, но их острые переживания за меня всегда сковывали в обычной жизни, — от таких переживаний В ПОВСЕДНЕВНОСТИ хотелось держаться подальше. Но одновременно с этим мне всегда было очень важно, чтобы они (самые близкие, безусловно любящие и любимые в смысле наличия какой-то ЖИВОЙ неразрывной связи), — мне всегда было ОЧЕНЬ важно, чтобы они БЫЛИ, чтобы я знала об этом и ОЩУЩАЛА их живое существование в мире — душой, кожей, не знаю, чем ещё, но ощущала и могла «проверить» это ощущение с звонками, приездами, нигде и никем не повторяемой душевной теплотой, угощениями меня — у них, а их — у меня (в Германии, например) и т.п. При их жизни я это говорила, и даже, помнится, тост поднимала…
Теперь там был ещё и кот, единственный в жизни мой кот (после целого детства аллергии на живую шерсть), который тоже невыразимо, необыкновенно любил и ждал. Кто его видел и «общался» с ним — помнит, что кот был необыкновенный, одновременно огромный, при этом же — удивительно «интеллектуальный», с необычными, заметными миндальными глазами… Если бы у меня была возможность где-то жить, я, конечно, всегда мечтала его забрать (и долго верила, что это ещё будет, пока не кончилось ВООБЩЕ ВСЁ). Но возможности где-то жить — не было, — из СПб я умчалась во вторую Москву, именно ощутив предельную невозможность жить и находиться там, в СПб (мерзость тотального контроля, вмешательства в жизнь, постоянной явной или подспудной травли, особенно в ЭТОМ городе, смевшим быть родным, усиливала ту постоянно ощутимую невыносимость), — и мне всегда было ОЧЕНЬ жаль, что родители не соглашаются и никогда уже не согласятся тоже оттуда уехать… Однако связь с родителями и даже с котом оставалась неразрывной, и мне было до боли важно то, что все они В ПРИНЦИПЕ ЕСТЬ, что рано или поздно всё ещё так или иначе обратимо.
И вот здесь, после коротко промелькнувшей ностальгии по самОй дороге в Питер, прошило страшное воспоминание, страшное осознание: там никого нет и больше никогда уже не будет. Живя так или иначе в Москве, я не забывала об этом, но старая привычка ощущать, что «они — где-то там», а также привычка фантазировать, теперь — о скачке в прошлое, притупляли боль, позволяли загнать её куда-то очень далеко вглубь, учитывая то, КАК всё произошло, КАК никто оказался даже не оплаканным, поскольку органически невозможно было давать волю эмоциям, когда окружали ЭТИ (питерские и пр.) «люди», и никогда не давала забыть о себе мерзость тотального контроля, который и сейчас никуда не делся, но сейчас у меня есть хоть какая-то возможность не чувствовать себя в аквариуме перед какими-то погаными, мерзкими тварями типа кое-кого из тамошних соседей, осуществлявших тот контроль и омерзительно смевших «управлять событиями», — и пр. Тот же «Бардашков», смевший по телефону из Чикаго подчёркивать свою посвящённость в ситуацию, как будто он оттуда видел меня в моём доме в камеру видеонаблюдения (это ещё не рассказано, но, кстати, возможно, так и было, — во всяком случае, в том академическом микрорайоне очевидно присутствовали какие-то именно спутниковые дела, — в заявлении в ФСБ на 42-х страницах в начале 2006 года я это упоминала, рассказывая о 2003-м)...
(То-то, мне не дают ничего дорассказать о «Пупсевиче» в моей первой Москве, что неизбежно должно вылиться в рассказ о «Бардашкове».)
Так вот, после короткой, моментально проскочившей ностальгии по дороге в Питер, болью прошило ощущение, осознание, что там никого нет и БОЛЬШЕ УЖЕ НИКОГДА НЕ БУДЕТ. И я, как могла на тех убитых ногах, неслась с этого Ленинградского вокзала, очертя голову.
И практически сразу пришло ещё одно осознание и ощущение — что окажись я там, передо мной (вместо родных и любимых, в отношениях с которыми что бы ни проскакивало, но «всё всегда перемелется, мука будет», поскольку главным оставалось ПОДЛИННОЕ РОДСТВО) возникнут все тамошние ПОСТОРОННИЕ «люди» (всегда бывшие посторонними, никогда не пускавшими меня всерьёз в свою жизнь и никогда не способные, да и взаимно не очень-то желавшие стать частью моей), а также модифицированные бывшие друзья, изменившиеся и изменённые до неузнаваемости и почти открыто участвующие в осуществлении какого-то сценария, какой-то моей психологической обработки, в свою очередь являющейся сплошным и непрекращающимся психологическим насилием.
Кстати, что касается «родственников», братьев-сестёр отца, то они, «всё забыв», могут и вполне искренне недоумевать по поводу моих опасений, «от всей души желая только добра», — но я хорошо помню, НАПРИМЕР, как они когда-то искренне звали нас с мамой в деревню (отдохнуть, подышать воздухом, расслабиться, походить в лес), как звали и других невесток с дочерьми, и всё это, я уверена, было совершенно искренне и без задней мысли, но стоило на это купиться — всё кончалось паническими отъездами раньше срока в нервах и при острейшем желании не приезжать туда больше никогда… Ничего такого в жизни не произошло, чтобы не предполагать бесконечного повторения и безо всякой деревни…
Здесь и сейчас происходит то же (вокруг меня задействуются по возможности все),
Но люди здесь — действительно посторонние (изначально!!!), а значит, сами по себе не способные причинить столько боли, и в конце концов, не становящиеся преградой моему накаченному уже пофигизму. Ну а потом, как я писала когда-то, сами улицы Москвы безотносительно к людям — приятны и, по крайней мере, сами по себе не вызывают негатива в отличие от тоскливых, душу высасывающих улиц, видов и «красот» Петербурга, самих по себе вызывающих волчий вой.
Я бы могла приехать в СПб, зная наверняка (и не сомневаясь), что это нужно для подготовки моего переезда оттуда навсегда, чтобы что-то оформить, забрать с собой то, что мне дорого, если что-то ещё, конечно, там осталось. Я могла бы поехать туда и на родительское кладбище (чем этот город и является для меня вообще), зная, что хоть меня там никто и не встретит, но что я еду, пусть так, но именно к ним, чтобы опять уехать оттуда СРАЗУ. Но та и другая вероятность на сегодняшний день не просматривается, в то время как любая другая поездка ТУДА воспринимается опасной, и это восприятие — ОСТРОЕ.
А Ленинградский вокзал я теперь постараюсь обходить ещё дальше.
На этом «нелирическое отступление» можно закончить и вернуться в следующий раз к своей теме, опять прерванной.
На сегодня — ухожу. /20.30./
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
