***

Тихо и темно. Темно и тихо. Тихо, тихо. И темно.
Плещется тишина, прозрачная, прохладная весенняя речная вода .
Окно распахнуто настежь, и через него в дом неслышно льётся майская ночь, непривычно тихая, звенящая, неподвижная.
В ней чего-то отчаянно не хватает, в этой ночи.
И двое девочек, лежащих тихо-тихо в своих постелях, слушают.
Они уже не первую ночь подолгу молча лежат, слушают и ждут.
Сгорают от нетерпения, но очень тихо, не шелохнувшись, лежат в темноте и прислушиваются.
Может, сегодня? Вдруг наконец-то сегодня?..

А лето, которое притаилось за краешком тучи, пряча лукавую улыбку в уголках глаз, очень внимательно слушает, как отчаянно громко стучат в нетерпении их сердца, как чешутся их пятки, потому что им ужасно хочется пробежаться наконец босиком по траве, как серебристо звенят на майском небе близкие звёзды…Лето очень хорошо, может быть, лучше всех знает этих двух девочек, ведь они каждый год так ласково и доверчиво первыми на всём свете заглядывают ему в глаза. И именно поэтому оно сейчас здесь. Ведь, в самом деле, должны же они наконец услышать то, чего так долго ждали.

Занавеска на окне, столько времени – шутка ли, целую зиму – как назло неподвижная, едва заметно шевельнулась. Может, просто показалось?Или не показалось? Занавеска шевельнулась ещё раз, прошелестев мягкими кисточками по подоконнику. Неужели?!.
И тут…да, тут подул ветер. Тот самый тёплый, уютный, задорный ветер, который, если вытянуть руки, накрывает твои ладони крепким летним рукопожатием. Тот самый, за которым обязательно приходит первая гроза. Но это потом. А сначала…

…Лето улыбнулось уже у самого окна,одёрнуло лёгкое зелёное платье, поправило упавшую на нос рыжую прядку, вздохнуло глубоко, ровно и счастливо. И…

…Под окном запел соловей. Он неспешно и с удовольствием распевался, пробуя на вкус это новое, ошеломительное, нежно-вишнёвое лето. А по комнате, завернувшись каждый в своё одеяло, уже как можно тише крались к окну двое девчонок, не до конца ещё веря в это всепоглощающее, огромное, в это новое лето, которое только что и вправду началось именно за их окном. Ведь так всегда бывает – целую долгую зиму, целую надрывно-трепетную весну ждёшь лета, до него так долго, ужасно, невыносимо долго… А потом оно наступает в один миг, и ты, так привыкший ждать, сначала даже не можешь поверить. Но да – оно действительно здесь, вон, бредёт по лужайке, задорно подсвистывая первому соловью, улыбается, слушая бешеный стук сердец замерших в оконном проёме девочек, и очень по-человечески подпрыгивает вдруг на одной ноге, поджав вторую, делая вид, что прыгает классики.
А сестрёнки тихонько влезают на подоконник, удобно уcтроившись на мягких одеялах, и слушают, слушают, слушают, не в силах ни заговорить, ни даже двинуться лишний раз, чтобы не пропустить это долгожданное, наполняющее каким-то безотчётным, сияющим, летящим счастьем их души. Это – огромное новое лето впереди, самое его начало. А лучше и нет ничего не свете. Абсолютно ничего, нет-нет.

Иногда он ужасно жалел, что не родился морем.
Ну в самом деле, ведь раз можно родиться кошкой, божьей коровкой, травинкой, ветром, в конце концом, значит, можно, наверное, и морем? И, может быть, кто-нибудь время от времени рождается морем – ведь у моря есть душа, но ни одна душа не выдержит столько веков на одном месте. Значит, иногда они меняются, как часовые, и кто-нибудь на свете рождается …морем.
Порой ему снилось, что он – море, бескрайнее тёплое море, ласковое и мудрое, и такое глубокое-глубокое, что вся его глубина ну никак не может уместиться в человеческом сознании, её невозможно себе представить. Он дремлет, лениво щекоча берегу пятки, смотрится в небо и мерно дышит в такт с чем-то огромным и вездесущим. Он гоняет по ладони то одно цветное пятнышко, то другое, перебрасывая его с кончика уха на кончик большого пальца правой ноги, и слушает, как оглушительно стучат сердца этих маленьких и хрупких, которые зачем-то собрались на этом пятне и ждут, когда же он наконец отдаст их берегу где-то у своего левого плеча. Он смотрит на берег, не в силах понять, как могут такие хрупкие и тонкие жёлтые дома, которых на его дне поместится несравнимо больше, стоять столько лет и не рушиться, он удивляется им и благословляет – они ведь так долго уже соседи, что успели породниться. Он любит сквозь шорох полуденного неба слушать гул голосов . То ли тех, кто сидит на берегу, не в силах поверить, что вот это всё, это огромное, бесконечное и синее-синее - всё это на самом деле есть, им в их далёких больших городах море может разве что сниться...То ли тех, кто смотрит на всё это немного со стороны и не может поверить, что этот странный, испуганный, суматошный и такой в сущности старый мир – всё ещё прекрасен…
А потом он просыпался и весь день потом как будто не дышал, а шумел волнами тихо-тихо, так, что никто не слышал. Он иногда думал, что, может быть, просто ошибся кто-то, очень давно и глупо ошибся, потерял его душу по дороге куда-то откуда-то, и он родился человеком, хотя должен был, обязательно, непременно должен был бы – родиться морем. И, ложась спать, он каждый вечер загадывал одно-единственное желание: чтобы его, так глупо потерянного, всё-таки нашли…
Однажды он пришёл в гости к другу, они хотели выпить чаю и поговорить о чём-то, кажется, очень важном…А у друга уже была гостья – когда он вошёл, она сидела на подоконнике и смотрела во двор, где только-только начали рассказывать свои долгие зимние сны проснувшиеся травы. Она подняла на него глаза – они были невыразимого зеленовато-бирюзового цвета, как морская вода…И…
И всё. С тех пор они больше не расставались – он и она. Они ловили руками солнце, в дождь пили горячий шоколад и каждое лето ездили к морю. Она улыбалась своими невероятными глазами и говорила ему: «Ты – моё море». А он обнимал её крепко-крепко и тихо, так, чтобы никто кроме неё не слышал, шумел бирюзовыми волнами о далёкий южный берег.

Однажды мне приснился больной ребёнок. Вот просто так, ни с того, ни с сего: я сидела в кресле, закутавшись в тёплый клетчатый плед, пила чай с мелиссой и жасмином и смотрела в окно, где тёплый весенний дождь звонко смеялся, здороваясь с новорождёнными листочками, помогая им проснуться, сладко потянуться и засиять нежно-зелёным. Я немного замёрзла и грела руки о большую чашку в горошек, наслаждаясь непоседливым хвостиком пара, вдыхая его осторожно, потихоньку, чтобы не спугнуть…
Я допила чай, поставила чашку на стол, прикрыла глаза – всего на секундочку – и заснула. И мне приснился больной ребёнок.
Девочка. Она сидела, завернувшись такой же, как у меня, плед, и что-то читала. Рыжие пряди спускались на плечи из завязанного на затылке хвостика. Она казалась самой обычной девчонкой, но я откуда-то точно знала, что она больна. И болезнь её – непростая, но, увы, частая. Она не верит в жизнь.
Девочке было лет двенадцать, и она читала Марка Твена. Зачитывалась, как я сама когда-то, бессознательно чертила что-то на песке большим пальцем правой ноги, поправляла сползшие подтяжки и грызла травинку…Потом доходила до конца страницы, вспоминала, что всё это – всего лишь книга, вздыхала тяжело переворачивала листик и снова погружалась в жизнь по ту сторону обложки. Она была счастлива, эта рыжая больная девочка с очень белой кожей – она, кажется, никогда не была на солнце. Только читала о нём. Читала, что под первым весенним солнышком на нос высыпают веснушки. Читала, что можно ходить босиком по траве и таскать яблоки из соседского сада. Как на васильковом небе выводят причудливые узоры ласточки, и как легко дышится в грозу…Да, она очень много читала, эта больная рыжая девочка.
Она вдруг подняла голову и увидела меня. Не испугалась, только удивилась чуть-чуть, но потом улыбнулась. Наверно, подумала, что я - что-то вроде книжного персонажа, появилась тут понарошку и через пару минут растаю в воздухе.
- Как здорово, что ты пришла, -сказала она, быстро листая книгу. – Расскажи мне, что такое… «лес»? В энциклопедии написано, что это когда много деревьев, но по-моему, странно, что все так много пишут просто о заборе из деревьев. Должно же в нём быть что-то особенное…
Она немножко смутилась собственной наглости, но глаза горели – ей, видно, давно было любопытно, а спросить не у кого.
- Лес, - я сажусь на пол около её кресла, обхватываю руками колени и мечтательно улыбаюсь. – Лес – это замечательная штука. Это живая тишина. Шорох листьев и разноголосый щебет птиц прямо над головой. Нежданный овраг, поросший папоротником и черникой, и вереск на опушке, и рыжие шляпки лисичек в покрытой росой траве, и чуть горьковатая земляника, и исцарапанные ноги, и локти в крапиве…
Она смотрит на меня, не в силах закрыть рот – изумлённо, недоверчиво.
- В какой книжке ты всё это прочитала?
- Ни в какой. Но я могла бы написать эту книжку. Ты разве не знала, что книги пишут люди, такие же, как я и ты?
Она помотала головой. Знала, конечно, просто не задумывалась никогда всерьёз.
- Пойдём, я покажу тебе.
Я схватила её в охапку. Она пыталась вырваться, но что такое чувство самосохранения против любопытства для девчонки двенадцати лет? Так, воздушный шарик.
Я не знала, где выход в этой комнате без окон и дверей, просто шагнула прямо в стену, и стена исчезла под моим сердитым взглядом. Потом ещё одна и ещё, пятая, седьмая…Как же глубоко она забралась! Но я очень-очень рассердилась и одним пинком разнесла последнюю, самую толстую стенку.
Спустила девочку на траву, босиком – а она сделала два шаг и остановилась, не в силах поверить. Боялась идти дальше – вдруг и этот мир из книжки, и эта рыжая, сильная – исчезнет, и снова будет комната без окон и тусклая лампа. Больно же всё-таки.
А потом она споткнулась. Или поскользнулась на мокрой траве, не знаю. Но она упала – прямо в крапиву, коленку обожгла и локти… Я уже думала, как бы половчее её схватить, чтобы обратно не убежала, а она…она вдруг подняла голову и рассмеялась – звонко, заливисто, счастливо. Потому что всё – настоящее. Трава, щекочущая босые ступни, жалящая крапива и греющее солнце. Настоящее!
Несколько часов мы с ней бегали по поляне и спотыкались, залезали на деревья и падали с них, перемазывались в земле и не могли оторваться от веток цветущей сирени…А потом она заснула. Просто очень устала, потёрла кулачками глаза и за минуту заснула, свернувшись клубочком в высокой траве. Я поцеловала её в покрывшийся веснушками рыжий нос и вдруг вспомнила, что я – сон.
И проснулась. В своём стареньком мягком кресле напротив распахнутого окна. А за окном была первая весенняя гроза.
И я вылетела туда – босиком, в лёгком платьице, без зонта или хотя бы шляпы – плевать. Лишь бы не сидеть за этим толстым слоем стен, лишь бы не забыть, что это такое на самом деле – гроза.
Я кружилась, жмурилась от лёгкости и света, танцевала что-то, ловила молнии на раскрытые ладони, как птиц…
Я могла бы написать об этом книжку. Может быть, даже очень хорошую книжку. Но я не буду. Почему? Попробуйте – сами поймёте.

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.06.2014. ***
• 28.06.2014. ***
• 27.06.2014. ***
• 26.06.2014. ***
• 25.06.2014. ***
• 23.06.2014. ***
• 22.06.2014. ***
• 21.06.2014. ***
• 20.06.2014. ***
• 19.06.2014. ***
• 18.06.2014. ***
• 17.06.2014. ***
• 16.06.2014. ***
• 15.06.2014. ***
• 14.06.2014. ***
• 13.06.2014. ***
• 12.06.2014. ***
• 11.06.2014. ***
• 10.06.2014. ***
• 09.06.2014. ***
• 08.06.2014. ***
• 07.06.2014. ***
• 06.06.2014. ***
• 05.06.2014. ***
• 04.06.2014. ***
• 03.06.2014. ***
• 02.06.2014. ***
• 01.06.2014. ***