***

Город – это всегда двое.
Ты и кто-то ещё.
Этот кто-то идёт сейчас рядом с тобой, и ты можешь знать его всю жизнь, а можешь – от силы пару часов: разница не всегда так уж велика, как может показаться со стороны. Строго говоря, бывает так, а вернее – должно быть так, чтобы её не было вовсе. Только тогда и стоит бродить по ночным городам хоть с кем-то кроме самих городов: когда тебе абсолютно всё равно, сколько времени прошло между тобой и тем, к чьему плечу ты время от времени приваливаешься, оступаясь. Случайно или не очень, по настроению.
Когда за один короткий миг ты становишься уверен, что уж теперь-то, рядом с этим вот голосом точно провалишься в тот самый желанный Город, который, говорят, и вовсе один на свете.
- Становится один, - добавляешь ты, хитро улыбаясь.
Становится один, да. Если ты сумеешь его дозваться.
Если свернёшь не туда, куда теоретически логично и нужно, а – куда-нибудь. Просто куда-нибудь, куда тебя потянет. Встанешь на перекрёстке в абсолютно любом городе, оглянёшься по сторонам и каким-то необъяснимым, но лично тебе кристально ясным двести семнадцатым чувством поймёшь, что тебе – совершенно точно вон туда. И никуда больше.
А потом – туда, и ещё вот сюда. И вот в эту подворотню, и в эту, а вон в ту, пожалуй, не надо: что-то из неё такое смотрит недоброе, сонное и сердитое, так что туда – не стоит. Не сегодня. Может быть, в следующий раз, когда подобреет. Ну, вдруг?
И тот, кто идёт с тобой рядом, если, конечно, рядом с тобой идёт кто-нибудь, отличный от собственно Города, который тоже непременно идёт, а ещё парит, катается по водосточным трубам на манер школьных перил, шуршит отсветами смеха по асфальту, разносится эхом твоих шагов, чтобы умчаться вперёд, или назад, или в вечность, так, чисто для радости, на разведку, а потом, налетавшись, снова вернуться к тебе, и взять за руку, крепко так, по-хозяйски, мол, привет, ты сегодня мой, а я – твой, и попробуй теперь возрази.
Впрочем, возражать ты даже и не думаешь. Не дурак, чай. Вернее, дурак, конечно, полный дурак, безответственный балбес, трижды проклятый ветер, тебе бы только крыши, дороги да облака, и что с тобой таким делать? Разве что летать. Правильно мыслишь. Летать вместе с тобой – именно то, что нужно.
Так вот тот, кто идёт с тобой рядом, непременно такая же пропащая душа, иначе не бывать вам в Городе ни вместе, ни врозь, улыбается. Так, чтобы ты увидел, конечно, но не сразу. Касается твоего локтя, безмолвно требуя остановиться, прислушивается, чтобы ни одного больше звука не было вокруг - никогда, навсегда, на сейчас, хотя бы на пару вздохов – и произносит очень хрипло, еле слышно, почти на грани городов и Города, так, чтобы попасть в тот единственный между вами миг, который застынет и неизбежно останется здесь навсегда:
- Ничего важнее тебя сейчас нет.
Берёт тебя за руку, крепко так, по-хозяйски, мол, привет, ты сегодня мой, а я – твой, и попробуй теперь возрази… И затаивший было дыхание Город выдыхает твоё ответное рукопожатие, и неслышное твоё: «Абсолютно ничего» гремит на всю Вечность, сколько её есть, потому что Город – это всегда двое, и с этим совершенно ничего не поделаешь.
Город – это вечность прямо сейчас.
И она без остатка делится только на двое. А точнее, не делится вовсе.

А иногда ты бываешь тихий-тихий, как твой собственный ангел-хранитель.
Уставший, сонный ангел, который был бы очень не против проснуться от чашки головокружительно терпкого чая, как это делаешь ты. Он, глядя на тебя и ощущая себя почти совсем человеком, иногда даже протягивает руку… Но в последний момент отдёргивает её: всё равно ведь не поможет, только напиток зря переводить.
Ты сидишь, опустошённый и тихий, на скрипучем кухонном стуле и слушаешь, как на улице в абсолютной тишине падает снег. Так почему-то бывает только зимой, когда даже дома кончики пальцев слегка подмерзают, и всё, чего ты касаешься, как будто колется крошечными льдинками. Когда сидеть не по-турецки невозможно: чем больше ты сжимаешься в комок, тем тебе теплее. Ты совсем один - ты, твой ангел, или вы оба, - и ты настолько не здесь, что не замечаешь, как из звенящей тишины медленно сплетаются твои крылья.
Ты устал говорить, очень устал, тебе нечего сказать и отдать, всё, что тебе нужно – согреться и проснуться, или наоборот. В произвольном, в общем-то, порядке. Каждый год ты пытаешься не засыпать на зиму, и у тебя это даже время от времени получается, но они всё-таки бывают – дни, когда ты, тихий-тихий и очень уставший от холода, надышавшийся морозным воздухом и утонувший в белизне, становишься как две капли воды похожим на своего ангела-хранителя.
Ты хранишь молчание как самое большое сокровище, улыбаешься обеспокоенным взглядам близких, не в силах объяснить им, что просто бывают вечера, когда ткань мира особенно тонка, что бы это ни значило. И что в такие вечера ты грустишь не своей грустью и пустуешь не своей пустотой. И тишина эта – не твоя, она общая, вселенская зимняя тишина, которую тебе доверили хранить. Ненадолго. Скажем, до утра. И вот ты сидишь спиной к спине своего ангела-хранителя, смутно чувствуя тепло его крыльев на своей коже… Или тепло своих крыльев на его коже: всё совсем перепуталось, и сегодня вряд ли получится разобрать, кто из вас хранитель, а кто – подопечный.
Твой ангел с наслаждением отпивает горький до немоты чай из твоей кружки, блаженно щурясь и рыжея на глазах, а ты смотришь на него молча, тихий-тихий и как будто полупрозрачный, греешь ладони одну в другой и слушаешь снегопад.

Город второй день балуется туманами, мягкими, как пуховое одеяло.
Кажется, он чем-то очень доволен и чуть ли не мурлычет, свернувшись вокруг тебя уютным белым пухом. Он выглядит так, как взбредёт ему в голову вот прямо сейчас, и со вчерашнего дня он похож на страшно довольного, хотя от этого не менее прагматичного и степенного кота, которому досталось ну очень много сметаны.

Город спрятал Чёртово колесо.
То есть вообще. Вчера вечером его не было видно даже за сто метров до - с подножия холма, на котором оно стоит. Только когда начинаешь подниматься, из ниоткуда в воздухе вдруг проявляются неподвижные кабинки. И по всем законам жанра у входа, где тебя просят подождать, пока подплывёт свободная кабинка, должно висеть объявление: "Часы работы: туманные вечера, с девяти до одиннадцати". И вот в девять кабинки чуть вздрагивают, начиная неторопливый полёт, и тех, кто случайно окажется на туманном холме со спрятанным Чёртовым колесом и всё-таки рискнёт прокатиться, должны пускать туда бесплатно, или, скажем, за улыбку. Или за запах шоколада в уголках губ. Или, например, за хвост от кометы во вчерашнем сне. Цена может быть самая разная, в зависимости от настроения смотрителя колеса.
Ты садишься наконец в кабинку (которой, разумеется, нет, ведь и колеса для всего города нет тоже, оно есть только для того, кто не поленился подняться на волшебный холм тёплым туманным вечером), вплываешь в мягкое небо и завороженно смотришь, как внизу в белой вате мигают огоньки, словно отблески ёлочной гирлянды на охапке ваты, которую бабушка всегда клала под новогоднюю ёлку вместо снега. И тебе становится хорошо-хорошо и празднично. Ты теперь знаешь, что за таинственный сюрприз затевает город в тумане, знаешь, почему он так хитро и довольно молчит.
Это радость, уют и пронзительная, горло сжимающая ценность человеческой жизни и человеческого тепла.

А на одной из второстепенных улиц над ничем не примечательной дверью висит большая зелёная вывеска из серии "и захочешь, не проглядишь". "Магия", - гордо гласит она. И, пока ты усиленно моргаешь, боясь поверить своим глазам, скромно добавляет висящей сбоку неприметной табличкой: "Фото".

Другие статьи в литературном дневнике:

• 29.06.2014. ***
• 28.06.2014. ***
• 27.06.2014. ***
• 26.06.2014. ***
• 25.06.2014. ***
• 23.06.2014. ***
• 22.06.2014. ***
• 21.06.2014. ***
• 20.06.2014. ***
• 19.06.2014. ***
• 18.06.2014. ***
• 17.06.2014. ***
• 16.06.2014. ***
• 15.06.2014. ***
• 14.06.2014. ***
• 13.06.2014. ***
• 12.06.2014. ***
• 11.06.2014. ***
• 10.06.2014. ***
• 09.06.2014. ***
• 08.06.2014. ***
• 07.06.2014. ***
• 06.06.2014. ***
• 05.06.2014. ***
• 04.06.2014. ***
• 03.06.2014. ***
• 02.06.2014. ***
• 01.06.2014. ***