Все лето небо было затянуто угрожающими серыми облаками, из которых не пролилось ни капли дождя.
Адель собрала чемоданы еще в июне и оставила их прямо в общей прихожей, напротив входной двери. Там они и простояли до сентября, тяжелые и неуклюжие прямоугольники потертой искусственной кожи.
Соседи спотыкались о чемоданы в потемках, чертыхаясь, сама Адель порвала три пары чулков, зацепившись за застежки, но наотрез отказалась спрятать их в кладовку. Адель твердо решила уехать из города. Она уже с десяток раз садилась на проходящий поезд, кое-как втиснув чемоданы в проход между сидениями, проезжала четыре станции, но на пятой вспоминала, что забыла дома какую-то важную мелочь: школьное фото или тюбик любимой помады, и возвращалась на встречном поезде.
Однажды Адель вернулась, потому что, уходя, забыла выключить утюг. Она все время боялась пожаров, потопов и коротких замыканий. Иногда Адель просыпалась среди ночи и босиком кралась на кухню, проверить, не капает ли из крана вода. В некоторые из этих экспедиций ей удавалось заметить серые тени, бросавшиеся врассыпную при ее приближении. В доме все падало, как будто сила земного притяжения действовала в нем сильнее, или сама Адель страдала особой формой неуклюжести: рассыпался на пол горох и крупная соль, глиняная салатница выскальзывала из рук и с грохотом катилась в дальний угол кухни, однажды упала люстра, перепугав Адель до смерти, но красивее всех разбивались винные бокалы - они еще в воздухе рассыпались мелким хрустальным дождем.
В доме жили шорохи. Они поселились на чердаке задолго до Адели и ночью спускались по лестнице, проникали в человеческие жилища и принимались рыться в шкафах. После их визитов Адель частенько недосчитывалась шелковой блузки или одного носка - шорохи питали слабость к натуральным тканям, а носки крали исключительно по одному.
Входные двери были капризны и страдали склерозом - иногда их подолгу приходилось уговаривать, прежде чем они разрешали повернуть ключ в замочной скважине, стены были ужасными сплетницами, газовая колонка будила жильцов утренними приступами кашля, но в остальном...
В остальном в доме вполне можно было жить, только повесить бы на окна легкие занавески в разноцветную полоску, пол устелить плетеными ковриками, а с голого крюка в потолке, оставшегося после гибели люстры, спустить новогоднюю гирлянду. Но до этого Адель додумалась гораздо позже, когда в ее жизни появилась Рыжая.
Рыжая заметила Адель первой: она как раз совершала обход владений, когда мимо нее пулей пронеслась растрепанная и решительная Адель, волоча за собой по земле два стареньких чемодана. Рыжая прижала уши и выгнула спину ей вслед - кошачьей принцессе не понравилось нервное "бум-бум" чемоданов.
Когда они встретились в следующий раз, чемоданы уже не прыгали на камнях мостовой, а пристыженно жались к ногам Адели - в этот раз им не удалось проехать и пяти станций.
Рыжая лежала на обочине дороги, у самой бровки, там, где полчаса назад ее сбила машина. Вороны уже начали издали интересоваться мертвой кошкой, но Адель опередила их: она достала из чемодана чистую наволочку и завернула кошачье тельце. С похоронами Адель решила повременить до вечера, чтобы лишний раз не спорить с соседями, ревниво оберегавшими скудный клочок плохо растущего газона за домом, именуемый палисадником.
В сумерках она стащила из дворницкой подсобки самую легкую лопату, кое-как вырыла неглубокую и неаккуратную ямку, и вернулась домой за кошкой. Дверь долго не поддавалась и о чем-то требовательно скрипела, а когда ее наконец удалось открыть, Адель увидела, что рыжая кошка лежит не на полу в прихожей, где она ее оставила, а на подоконнике.
Осторожно, стараясь не выдать себя неуместным шумом, Адель прокралась к окну и рассмотрела зверька поближе: кошка несомненно спала - ее усы шевелились , живот двигался в мерном ритме, вверх-вниз и даже уши время от времени дергались, как будто отгоняли невидимые пылинки. Адель оглянулась по сторонам в поисках объяснения. Кошка, сбитая днем маленьким зеленым кабриолетом - вороны могли бы это засвидетельствовать, спала сладким кошачьим сном у нее на подоконнике. Адель нерешительно улыбнулась, погладила кошку указательным пальцем по голове и задернула шторы, как будто остатки сумеречного света могли потревожить спящую.
Утро началось с грохота и криков: дворник искал пропавшую лопату, соседи возмущались из-за ямы в палисаднике, газовая колонка зашлась в новом астматическом приступе.
Рыжая приоткрыла левый глаз, по тигриному зевнула во всю пасть, пружинисто потянулась и собиралась было уже исчезнуть, как умеют исчезать только кошки: мелькнуть гибкой тенью на чердак, а оттуда на крышу и дальше в царство водосточных труб, черных ходов, шумных мусорных баков и тайных ходов, но решила бросить прощальный взгляд на Адель.
Адель спала на диване, в чем была, неудобно вывернув шею и сбросив на пол куцый плед, она часто дышала, как будто не успевала за своими снами и выглядела замерзшей и одинокой.
Рыжая разбиралась в людях: она повидала разных, хороших и плохих, счастливых и несчастных. В прошлых кошачьих жизнях она каталась довольным колобком по просторному крестьянскому двору в Нормандии, где коровы давали сливки, вместо молока, воровала тощую рыбешку из-под носа у продавцов на Каирском базаре, ночевала во дворцах и в дворцовых конюшнях, присутствовала при темных и тайных ритуалах, которые женщины совершали глухими ночами, втайне от мужей. Рыжая с первого взгляда умела отличать вспышку гнева от жестокости, жалость от доброты и любовь от притворства. У каждого человека, считала Рыжая, своя болезнь: некоторые лечатся горькими порошками и постельным режимом, другие - далекими путешествиями, ярким солнцем, шумом моря, а иные нельзя излечить ничем, кроме искреннего кошачьего тепла.
К августу небо опустилось еще ниже, оно как будто прижало собой город и люди послушно сгибались под его тяжестью, передвигались медленными, старческими шагами и разговаривали шепотом.
Адель расправляла плечи только когда вырывалась из толпы грустных горбунов и ныряла в темную прохладу своей прихожей, где ее ждала дремлющая на собранных еще с июня чемоданах Рыжая.
Адель с тоской смотрела на чемоданы, а Рыжая подмигивала ей круглым оранжевым глазом и лениво помахивала хвостом, как бы говоря “подожди, еще не время”. Тяжелым августовским вечером куда проще было поменять жмущие городские туфли на домашние тапочки, подставить голову под прохладные, чуть пахнущие хлоркой, струи и сидеть до полуночи у окна в одной ночной рубашке, прислушиваясь к проезжающим через город поездам и шаря пальцами в теплой кошачьей шерсти. - “Как ты думаешь, все будет хорошо?” - Спрашивала Адель, сама толком не понимая, что она имеет ввиду. Рыжая отвечала ей утробным мурлыканием, в котором Адель различала “не волнуйся” и “обязательно”.
Когда август, а с ним тяжелое небо, сонный город, соседские голоса и вторжения ночных шорохов стали совершенно невыносимы, Рыжая решила, что пора. Для начала она распотрошила оба чемодана и выбросила оттуда тяжелое, ненужное и все вещи, в складки и швы которых люди любят прятать свои сожаления и страхи.
Потом она проводила Адель на вокзал: в этот раз они не бежали, а шли, медленно и с достоинством и легкие чемоданы уже не касались камней мостовой. Адель хотела купить два билета, но оказалось, что проходящий поезд забит под завязку и ей с Рыжей пришлось удовольствоваться местом возле окна во втором классе, спиной к ходу поезда. - “Вы не могли бы со мной поменяться? Только на пять станций?” - попросила Адель усатого пожилого господина, занявшего сидение напротив. Господин великодушно согласился и пять станций Адель и Рыжая ехали, глядя через пыльное стекло на постоянно меняющуюся линию горизонта и не оглядываясь назад.
А потом начались новые пейзажи.
Они выныривали из-за спины, задерживались на несколько мгновений перед глазами и отставали от поезда. Рыжая заснула, свернувшись теплым шаром у Адели на коленях, за ней задремала сама Адель, а когда она проснулась, за окном мелькали незнакомые холмы и овцы, рассыпанные по их склонам как белые бусины.
Место напротив занимал уже совсем другой человек, добросовестно уткнувшийся в газету.
Она снова заснула, снова проснулась и разбудила кошку, чтобы вместе посмотреть на огромные белые ветряки, выстроившиеся от края до края горизонта. Адель купила в вагоне-ресторане картонный стаканчик горячего чая и выпросила в него дольку лимона. Она не обратила внимания, в какой точке пути поезд встретился с дождем, а когда заметила, то больше удивилась, чем обрадовалась ему: ей раньше не приходило в голову, что в то же самое время, когда сама она мучилась в городе от скупой летней жары, где-то недалеко землю поливали щедрые струи. - “Разве это справедливо?” - Пожаловалась Адель кошке. Рыжая могла бы ответить, что в этом и есть высшая справедливость - знать, что каждую минуту твоего существования, где-то на земле идет дождь, светит солнце или смеется кто-то тебе незнакомый, но сделала вид, что занята вылизыванием передней лапы.
Иногда они проезжали целые деревни с аккуратными церквями и скучающей детворой, гроздью повисшей на полосатом железнодорожном шлагбауме. - “Уже скоро?” - вполголоса спрашивала Адель у Рыжей и, не получив ответа, снова смотрела в окно.
На рассвете, без подсказки, она поняла, что уже скоро.
Адель с Рыжей выскользнули из купе, бесшумно, не потревожив спящих соседей, как это умеют женщины и кошки, и в тамбуре дождались очередной станции.
Рыжая хорошо разбиралась в городах, она с первого взгляда видела, что скрывалось за их вывесками, разноцветными ставнями, черепичными крышами и кружевом балконов. Она различала в свежем утреннем воздухе сладкое дыхание детей, которым в честь выходного разрешили спать подольше, запах сливочного масла и поджаренного хлеба, чистых простыней и мятной зубной пасты - запах невинности и ленивого счастья.
Сонная розовощекая девушка за стойкой вокзального кафе обрадовалась странной паре. Она угостила Рыжую сливками, а Адели подала чашку густого черного кофе и вчерашнюю жесткую булочку. Торопливо, как будто боялась, что ее перебьют, не дослушав, девушка рассказала им, как найти центр города, где найти подходящее жилье и как лечить насморк настойкой из апельсиновых корок. - “Пообещайте мне время от времени заходить на чашку кофе,” - попросила девушка и на прощание робко почесала Рыжую за ухом.
В маленьком городе, название которого никто из проезжавших не затруднялся запомнить, все лето дул настырный южный ветер. Как радивый пастух он отгонял далеко за горизонт редкие облака, до режущей глаза синевы полировал высокий небесный купол. В городе не было ни души, способной оказать ветру сопротивление. Он шелестел пожелтевшей по краям листвой, хлопал ставнями, нашептывал кумушкам странные сны, от которых часто билось сердце и потели ладони, шуршал мелким гравием вдоль тротуара,
по которому легкими шагами шли рыжая кошка и женщина,
без усилия несущая в каждой руке по потертому кожаному чемодану.
