***

Гордые оба - знаю.
Вместе - как на войне.
Только - усмешка злая -
Выбора просто нет:

С новыми - не забыться,
Новых - не полюбить.
Мне без тебя не сбыться.
Мне без тебя не быть.

Сколько ни будь с другими
Да ни дразни судьбу -
Вот оно - твое имя,
Словно клеймо на лбу.

- Девочки, - сказала мисс Броди, - вы должны упражняться сохранять на лице спокойствие. Это одно из главных достоинств женщины - спокойствие, в радости и в несчастьи. Посмотрите на Мону Лизу!”
Мюриэл Спарк “Лучшие годы мисс Джин Броди”

Всё оказалось так просто. Отбросив все условности, ты посмотрел в глаза требовательным зовущим взглядом, нежным, настойчивым движением взял за локти, притянул к себе и поцеловал. И всё вокруг показалось бессмысленным. Всё, кроме тебя. Кроме твоих тёплых губ, с горьким привкусом мускатного вина. Кроме твоих голубых глаз, с серыми крапинками лесного озера. Кроме твоих рук, нежных, таких родных, таких настойчивых. Кроме твоей бархатной кожи, с голубыми прожилками пульсирующих вен.

Где-то очень глубоко, в душе, на самом её дне, лёгким, едва уловимым щелчком, треснула тонкая ледяная корочка. Сеточка мелких витиеватых узоров не выдержала напора и стала взрываться. Так взрывается верхушка вулкана под толстым слоем векового льда. Робкие потоки огненной лавы растеклись по венам. Колкие брызги до боли обожгли натянутую кожу. Не надо больше слов. Не надо мыслей.

Все слова, мысли смешались и превратились в единый, чувственный вздох двух несовершенных созданий. Всё, что случилось раньше, до этого мгновения, показалось неправдой. Так бывает.

Так бывает, когда очень-очень-очень долго карабкаешься по склону горной вершины к призрачной цели. Ты совершаешь бесчисленное множество шагов, оступаешься, выбираешь единственно правильный путь, идёшь по нему. Но когда приходишь к заветной цели, оказывается, что всё было бессмысленным, ориентир изначально был избран неправильно. Стиснув до боли зубы, ты идёшь дальше, снова оступаешься, снова карабкаешься, снова достигаешь цели и снова разочарованно махаешь головой: «Не то, опять не то…» И так до бесконечности.

На долгом пути твоё сердце покрывается лёгкой корочкой льда – там, на горных вершинах дует промозглый ветер, с неба осыпаются колючие кристаллы снега. Неудачные попытки восхождения замораживают душу, разочарования сковывают робкие потуги вырваться из ледяного плена, и ты привыкаешь. Ты понимаешь, что так должно быть. Что нет призрачного счастья, что нет той вершины, которая твоя… только твоя…

Ты начинаешь строить вокруг себя баррикады. Твой ясный ум производит математические расчёты, и ты с необыкновенной точностью высчитываешь длину, ширину и толщину стен, растущих вокруг тебя. Вокруг твоего ледяного сердца. И до сих пор всё шло по плану. Никто не смог преодолеть препятствие, перепрыгнуть через барьер и разрушить стены.

Кто ты такой? Что ты наделал? Как ты мог? Как ты посмел? Одним-единственным уверенным движением ты с лёгкостью сокрушил ледяную баррикаду. Тысячи-миллионы маленьких вулканчиков стали взрываться под толстым слоем тоски и безысходности. Зажурчали игривые потоки талого снега. Сквозь тонны темной, застывшей в беге лавы стал пробиваться тонкий зелёный росток надежды.

Ты подошёл слишком близко. Так близко, что можешь уловить моё дыхание. Можешь снять солёную слезу с ресницы. Поцеловать в уголок губ. Поймать пальцами дрожащую вену. Взглядом обжечь кожу. Ты искусно, как опытный пианист, играешь на моём теле мелодию любви. Ты играешь так, как будто знаешь ноты. Ты знаешь эти ноты. Ты знаешь меня. Ты знаешь, что должен держать меня крепко-крепко, потому что если ослабишь объятия на микросекунду, то не доберёшься до своей цели. Потому что ты подошёл слишком близко. Ближе, чем мне бы хотелось. Ближе, чем я могу тебе позволить. Потому, что не смогу дышать… без тебя…

Август почти кончился. По городу медленно плыло первое прохладное дыхание осени, яркая зелень листвы потускнела, а потом деревья вспыхнули буйным пламенем, горы и холмы зарумянились, заиграли всеми красками, а пшеничные поля побурели. Дни потекли знакомой однообразной чередой, точно писарь выводил ровным круглым почерком букву за буквой, строку за строкой.
Как-то раз Уильям Форестер шагал по хорошо знакомому саду и еще издали увидел, что Элен Лумис сидит за чайным столом и старательно что-то пишет. Когда Билл подошел, она отодвинула перо и чернила.
— Я вам писала, — сказала она.
— Не стоит трудиться — я здесь.
— Нет, это письмо особенное. Посмотрите. — Она показала Биллу голубой конверт, только что заклеенный и аккуратно разглаженный ладонью. — Запомните, как оно выглядит. Когда почтальон принесет вам его, это будет означать, что меня уже нет в живых.
— Ну что это вы такое говорите!
— Садитесь и слушайте. Он сел.
— Дорогой мой Уильям, — начала она, укрывшись под тенью летнего зонтика. — Через несколько дней я умру. Нет, не перебивайте меня. — Она предостерегающе подняла руку. — Я не боюсь. Когда живешь так долго, теряешь многое, в том числе и чувство страха. Никогда в жизни не любила омаров — может, потому что не пробовала. А в день, когда мне исполнилось восемьдесят, решила — дай-ка отведаю. Не скажу, чтобы я их так сразу и полюбила, но теперь я хоть знаю, каковы они на вкус, и не боюсь больше. Так вот, думаю, и смерть вроде омара, и уж как-нибудь я с ней примирюсь. — Мисс Лумис махнула рукой. — Ну, хватит об этом. Главное, что я вас больше не увижу. Отпевать меня не будут. Я полагаю, женщина, которая прошла в эту дверь, имеет такое же право на уединение, как женщина, которая удалилась на ночь к себе в спальню.
— Смерть предсказать невозможно, — выговорил наконец Билл.
— Вот что, Уильям. Полвека я наблюдаю за дедовскими часами в прихожей. Когда их заводят, я могу точно сказать наперед, в котором часу они остановятся. Так и со старыми людьми. Они чувствуют, как слабеет завод и маятник раскачивается все медленнее. Ох, пожалуйста, не смотрите на меня так.
— Простите, я не хотел… — ответил он.
— Мы ведь славно провели время, правда? Это было так необыкновенно хорошо — наши с вами беседы каждый день. Есть такая ходячая, избитая фраза — родство душ; так вот, мы с вами и есть родные души. — Она повертела в руках голубой конверт. — Я всегда считала, что истинную любовь определяет дух, хотя тело порой отказывается этому верить. Тело живет только для себя. Только для того, чтобы пить, есть и ждать ночи. В сущности, это ночная птица. А дух ведь рожден от солнца, Уильям, и его удел — за нашу долгую жизнь тысячи и тысячи часов бодрствовать и впитывать все, что нас окружает. Разве можно сравнить тело, это жалкое и себялюбивое порождение ночи, со всем тем, что за целую жизнь дают нам солнце и разум? Не знаю. Знаю только, что все последние дни мой дух соприкасался с вашим и дни эти были лучшими в моей жизни. Еще о многом надо бы поговорить, да придется отложить до новой встречи.
— У нас не так уж много времени.
— Да, но вдруг будет еще одна встреча! Время — престранная штука, а жизнь — и еще того удивительней. Как-то там не так повернулись колесики или винтики, и вот жизни человеческие переплелись слишком рано или слишком поздно. Я чересчур зажилась на свете, это ясно. А вы родились то ли слишком рано, то ли слишком поздно. Ужасно досадное несовпадение. А может, это мне в наказание — уж очень я была легкомысленной девчонкой. Но на следующем обороте колесики могут опять повернуться так, как надо. А покуда непременно найдите себе славную девушку, женитесь и будьте счастливы. Но прежде вы должны мне кое-что обещать.
— Все что угодно.
— Обещайте не дожить до глубокой старости, Уильям. Если удастся, постарайтесь умереть, пока вам не исполнилось пятьдесят. Я знаю, это не так просто. Но я вам очень советую — ведь кто знает, когда еще появится на свет вторая Элен Лумис. А вы только представьте: вот вы уже дряхлый старик, и в один прекрасный день в тысяча девятьсот девяносто девятом году плететесь по Главной улице и вдруг видите меня, а мне только двадцать один, и все опять полетело вверх тормашками — ведь правда, это было бы ужасно? Мне кажется, как ни приятно нам было встречаться в эти последние недели, мы все равно больше не могли бы так жить. Тысяча галлонов чая и пятьсот печений — вполне достаточно для одной дружбы. Так что непременно устройте себе, лет эдак через двадцать, воспаление легких. Ведь я не знаю, сколько вас там продержат, на том свете, — а вдруг сразу отпустят обратно? Но я сделаю все, что смогу, Уильям, обещаю вам. И если все пойдет как надо, без ошибок и опозданий, знаете, что может случиться?
— Скажите мне.
— Как-нибудь, году так в тысяча девятьсот восемьдесят пятом или девяностом, молодой человек по имени Том Смит или, скажем, Джон Грин, гуляя по улицам, заглянет мимоходом в аптеку и, как полагается, спросит там какого-нибудь редкостного мороженого. А по соседству окажется молодая девушка, его сверстница, и, когда она услышит, какое мороженое он заказывает, что-то произойдет. Не знаю, что именно и как именно. А уж она-то и подавно не будет знать, как и что. И он тоже. Просто от одного названия этого мороженого у обоих станет необыкновенно хорошо на душе. Они разговорятся. А потом познакомятся и уйдут из аптеки вместе.
И она улыбнулась Уильяму.

Рей Бредбери. Вино из одуванчиков

Другие статьи в литературном дневнике:

• 31.03.2014. ***
• 30.03.2014. ***
• 29.03.2014. ***
• 28.03.2014. ***
• 27.03.2014. ***
• 26.03.2014. ***
• 25.03.2014. ***
• 24.03.2014. ***
• 23.03.2014. ***
• 22.03.2014. ***
• 21.03.2014. ***
• 20.03.2014. ***
• 19.03.2014. ***
• 18.03.2014. ***
• 17.03.2014. ***
• 16.03.2014. ***
• 15.03.2014. ***
• 14.03.2014. ***
• 13.03.2014. ***
• 12.03.2014. ***
• 11.03.2014. ***
• 10.03.2014. ***
• 09.03.2014. ***
• 08.03.2014. ***
• 07.03.2014. ***
• 06.03.2014. ***
• 05.03.2014. ***
• 04.03.2014. ***
• 03.03.2014. ***
• 02.03.2014. ***
• 01.03.2014. ***