Генри Миллер. Время убийц. Этюд о Рембо.
Здесь лишь предисловие к великоленой книге Генри Миллера о творчестве вообще, о поэте Артюре Рембо и о творчестве самого Г. Миллера.
Перевод c английского А. Зверева
В октябре прошлого года исполнилось сто лет со дня рождения Рембо. Во Франции эта годовщина была отмечена весьма пышно. Знаменитым писателям мира предложили совершить паломничество в Шарлевилль, где он появился на свет. Праздновали с размахом, как событие национального значения. А Рембо, наверное, перевернулся в гробу.
После смерти Рембо различные произведения из его обширного наследия переводились на многие языки, включая турецкий и бенгали. Имя его звучит всюду, где еще жива поэзия, живы духовные искания. За последние годы число его поклонников выросло невероятно, а количество работ, посвященных его жизни и творчеству, увеличивается с каждым часом. Едва ли найдется другой поэт нашего времени, который пользовался бы таким же вниманием и почитанием.
На английском языке, помимо «Озарений» и «Сезона в аду» , вышли только отдельные стихотворения. И даже в этих немногочисленных переводах с неизбежностью проявилось разнообразие толкований поэзии Рембо. Однако, при всей затрудненности и неуловимости его стиля и хода мысли, Рембо все же не непереводим. Другой вопрос, как достойно воссоздать его творчество на английском языке. Нам еще предстоит породить поэта, который сумеет сделать для Рембо на английском то, что сделал Бодлер для стихов По, или Нерваль для «Фауста», или Морель и Ларбо для «Улисса».
Попутно замечу, что этот скромный этюд был написан десять лет назад, как раз вследствие того, что мне не удалось перевести «Сезон в аду» так, как хотелось. Я все еще лелею надежду передать этот текст на языке, максимально приближенном к «негритянскому» французскому самого Рембо. Авторы «Подлинных блюзов» или кто- нибудь вроде Лорда Бакли куда ближе к Рембо - хотя они сами о том и не подозревают,- чем те поэты, которые боготворили его и ему подражали.
Сейчас только начинают понимать, что совершил Рембо, и не только в поэзии, но и в языке. Причем, как мне кажется, понимают скорее читатели, нежели писатели. По крайней мере, в нашей стране. Почти все современные французские поэты испытали на себе его влияние. Собственно, можно даже сказать, что французская поэзия двадцатого века обязана Рембо всем. При этом никому пока не удалось превзойти его в дерзости и изобретательности. Единственный из ныне живущих поэтов, кто способен вызвать у меня наслаждение и трепет, хоть отчасти напоминающие те, что вызывает Рембо, это Сен-Жон Перс. (Любопытно, что его «Ветры» Хью Чизхолм перевел здесь, в Биг-Суре.)
Приводимый ниже текст первоначально был напечатан в 9-м и 11-м номерах ежегодника «Нью дайрекшнс». С тех пор он выходил на французском и немецком; оба перевода были опубликованы в Швейцарии, стране, которую едва ли кто связывает с гением Рембо. В данной книге части поменялись местами. Надо, вероятно, добавить также, что я хотел написать еще две главы; потом я от этой мысли отказался.
Пo моему искреннему убеждению, сейчас как никогда Америке необходимо познакомиться с этой легендарной личностью. (То же по праву относится и к другому удивительному французскому поэту, столетие со дня самоубийства которого исполнилось в январе; это Жерар де Нерваль.) Никогда еще самому существованию поэта не угрожала такая опасность, как сегодня. В Америке этот вид и впрямь находится на грани полного исчезновения.
Когда Кеннет Рексрот узнал о безвременной смерти Дилана Томаса, он тут же откликнулся стихотворением, озаглавив его «Не убий».
Написанное под наплывом чувств и не предназначенное для публикации, оно тем не менее мгновенно разошлось и было переведено на несколько языков. Если у кого - то возникнут сомнения относительно судьбы, уготованной обществом поэту, дайте ему прочесть это «Поминовение» валлийского барда, написавшего «Портрет художника в щенячьем возрасте».
Статус и положение поэта - я употребляю это слово как в широком, так и в его строгом смысле,- неопровержимо свидетельствуют об истинной жизнестойкости нации. Китай, Япония, Индия, Африка, первобытная Африка - здесь поэзия по-прежнему неискоренима. Нам же в нашей стране явно не хватает - а мы даже не сознаем, что нам его не хватает,- фантазера, вдохновенного безумца. С каким мерзостным ликованием, когда приходит пора забросать землей тело поэта, мы сосредоточенно твердим об одном - о «неприспособленности к жизни» этой одинокой личности, единственного настоящего бунтаря в прогнившем обществе! Но ведь как раз такие люди и придают глубокий смысл затасканному словечку «неприспособленность». В статье о «Baudelaire politique», опубликованной в «Beaux- Arts» 25 января 1955 года, Морис Надо пишет следующее: «Dans Mon Coeur Mis a Nu il veut 'faire sentir sans cesse (qu'il se sent) etranger au monde et a ses cultes'. C'est le monde de la bourgeoisie dont 'la morale de comptoir' lui 'fait horreur', 'un monde goulu, affame de materialites', infatue de lui- meme et qui ne s'aperpoit pas qu'il est entre en decadence, un monde que dans une singuliere prophetie il voit de plus en plus 'americanise', 'voue a 1'animalite, 'ou tout ce qui ne sera pas 1'ardeur vers Plutus sera repute'un immense ridicule'».(«В «Моем обнаженном сердце» он хочет «дать почувствовать, что он беспрерывно ощущает себя чуждым этому миру и всем его культам». - то мир буржуазии, чья «мораль прилавка» «внушает ему ужас», «мир алчный, жадный до ценностей материальных», самодовольный и не замечающий того, что он уже вступил в полосу упадка, мир, который с удивительной пророческой прозорливостью он видит все больше и больше «американизирующимся», «обреченным на скотское состояние», «когда всё, что не отмечено жаждой богатства, будет считаться бесконечно смешным». /Здесь и далее, кроме случаев, оговоренных особо, французские тексты даются в переводе Мориса Ваксмахера./)
Пророческий дар у ведущих поэтов девятнадцатого века, да и двадцатого тоже, поразителен. В отличие от Блейка и Уитмена, чье творчество проникнуто восторгом прозрений поистине космического масштаба, поэты более позднего, нашего времени обитают в дебрях темного леса. Такие провидцы, как Иоахим Флорский, Иероним Босх, Пико делла Мирандола, жили и творили, осененные волшебным видением - вторым пришествием Христа; оно и теперь кажется мучительно и обманчиво близким - как никогда прежде; впрочем, в сознании наших современников его вытеснило наваждение всеобщей и полной гибели. В водовороте надвигающейся тьмы и хаоса - подлинного тоху- боху - сегодняшние поэты замыкаются в себе, замуровывают себя в лабиринтах загадочного языка, который становится все более и более невнятным. И по мере того как один за другим глохнут и замолкают их голоса, страны, породившие их, со всей решимостью бросаются навстречу гибельному року.
Работа убиения - ибо такова ее суть - скоро подойдет к концу. Все глуше звучит голос поэта, и история теряет смысл, и предвестие эсхатологического катаклизма врывается новым пугающим заревом в сознание человека. Только теперь, на краю пропасти, есть возможность понять, что «всё, чему нас учат,- обман». Доказательства правоты этого сокрушительного тезиса легко найти в любую минуту в любой области: на поле боя, в лаборатории, на фабрике, в печати, в школе, в церкви. Мы целиком живем в прошлом, вскормленные мертвыми мыслями, мертвыми вероучениями, мертвыми науками. И засасывает нас в свою пучину именно прошлое, а не будущее. Будущее всегда принадлежало и всегда будет принадлежать - поэту.
Вполне возможно, что, бежав от мира, Рембо сберег свою душу от судьбы куда худшей, чем та, что уготована была ему в Абиссинии. Вполне возможно, что «La Chasse Spirituelle» («Духовная охота»), если ее когда- нибудь отыщут, даст необходимый ключ к этой тайне. Вполне возможно - кто знает? - в ней обнаружится недостающее звено между «Сезоном в аду» и тем «Рождеством на Земле», которое некогда было реальностью для юного мечтателя.
Символическим языком души Рембо описал все, что происходит сейчас. На мой взгляд, нет противоречия между его видением мира и жизни вечной, с одной стороны, и тем, как воспринимали их великие обновители веры, с другой. Уж сколько раз нас призывали создать новое представление о небесах и земле, начать все сначала; пусть мертвые хоронят своих мертвых - мы станем жить братьями во плоти, претворим «Рождество на Земле» в жизнь. Снова и снова нас предупреждали, что если жажда новой жизни не станет для всех до единого основным их устремлением, земное бытие навсегда останется Чистилищем или Адом, не более. Перед нами стоит один главный вопрос - сколь долго можем мы откладывать неизбежное?
Подумать только: Рембо, в сущности еще мальчик, ухватил мир за шиворот и встряхнул хорошенько - что тут можно сказать? Разве в самом появлении Рембо на нашей земле нет чего- то столь же чудесного, как в просветлении Гаутамы, или в приятии Христом крестных мук, или в миссии, выпавшей на долю Жанне Д'Арк? Толкуйте его творчество как угодно, объясняйте его жизнь как вздумаете, все равно нам не искупить своей вины перед ним. Будущее целиком принадлежит ему, пусть даже и не будет никакого будущего.
Генри Миллер
1955 Биг- Сур, Калифорния
Arthur Rimbaud
Poesies. Derniers vers. Les illuminations. Une saison en enfer
Артюр Рембо
Стихи. Последние стихотворения. Озарения. Одно лето в аду
"Литературные памятники". М., "Наука", 1982
Издание подготовили Н. И. Балашов, М. П. Кудинов, И. С. Поступальский
Перевод M. П. Кудинова
I
После Потопа
Как только угомонилась идея Потопа, заяц остановился среди травы и
кивающих колокольчиков и помолился радуге сквозь паутину.
О драгоценные камни, которые прятались, цветы, которые уже открывали
глаза!
На грязной улице появились прилавки, и потянулись лодки по направлению
к морю, в вышине громоздящемуся, как на гравюре.
Кровь потекла - и у Синей Бороды, и на бойнях, и в цирках, где божья
печать отметила побледневшие окна. Кровь и молоко потекли.
Бобры стали строить. "Мазаграны" дымились в кофейнях.
В большом, еще струящемся доме дети, одетые в траур, рассматривали
восхитительные картинки.
Хлопнула дверь - и на площади деревушки ребенок взмахнул руками,
ребенок стал понимать флюгера и петухов колоколен под сверкающим ливнем.
Мадам *** установила фортепьяно в Альпах. Шла месса, и шли церемонии
первых причастим в соборах.
Караваны тронулись в путь. И Великолепный Отель был построен среди
хаоса льдов и полярной ночи.
С тех пор Луна стала слышать, как плачут шакалы в тимьянных пустынях, и
слышать эклоги в сабо, чье ворчанье раздается в садах. Затем в фиолетовой
роще сказала мне Эвхарис, что это - весна.
Пруд, закипи! Пена, беги по мостам и над лесом! Черный покров и органы,
молнии, гром, поднимитесь, гремите! Воды и грусть, поднимитесь и возвратите
потопы!
Потому что с тех пор, как исчезли они, - о скрывающиеся драгоценные
камни, о раскрывшиеся цветы! - наступала скука. И Королева, Колдунья,
которая раздувает горящие угли в сосуде из глины, никогда не захочет нам
рассказать, что знает она и что нам неизвестно.
Другие статьи в литературном дневнике:
