Дождь нынче до нитки меня измотал,
а после смотал в клубок.
Под воду почти что ушёл квартал,
и серый волчок под бок
вот-вот и подкатит из-за угла,
имея благую цель –
согреться в том месте, где я легла,
свернувшись клубком, в постель.
Запрыгнула в форточку рыба-сом –
от сырости завелась.
Наверное, всё-таки это сон.
И выспаться надо всласть.
А сом безобразно разинул рот,
чтоб съесть меня. Почему?
Но поезд мой сон набирает ход,
состав не догнать сому –
теперь не проглотит он нас с волчком,
не слопает – чёрта с два!
Меня затруднительно съесть молчком.
Но могут убить слова.
В вагоне так много висит зеркал –
ловушек для темноты.
В них кто-то знакомый сейчас мелькал,
но снова не ты. Не ты.
Колёса грохочут на стыках рельс,
по стёклам бежит вода.
Куда мы с волчком совершаем рейс?
Куда я теперь, куда?
Я в Киев – за дядькой и бузиной –
будильник не заводя.
И Боженька солнечное вино
вливает в хрусталь дождя.
Ей было сто лет. А ему сто три года.
Их встречи случались в любую погоду
и чаще всего почему-то по средам.
Он просто звонил, говорил: «Я приеду?»
Вот как-то по средам всегда приезжалось.
И даже когда вдруг она простужалась,
встречались они несмотря на простуду,
поскольку она обещала: «Не буду
дышать на тебя!», но, хоть это ужасно,
дышала. Никак не могла надышаться.
И даже – друг друга они целовали…
К ним мальчик в кафе выходил со словами:
«Садитесь, ваш столик сегодня свободен!»
И это случалось при всякой погоде,
и всё отступало – дела и болезни –
ведь каждая встреча могла быть последней:
сто лет и три года, конечно, не шутки.
Они не хотели терять ни минутки.
Объятия – много теплее, чем пледы.
Они были счастливы каждую среду.
В сто лет как-то глупо влюбляться, жениться.
Но годы бежали от них вереницей.
Объятия – много теплее, чем шали.
Встречались они. И дышали. Дышали.
Я знаю твой адрес, и даже на карте Гугля
по крыше твоей частенько гуляю «мышкой» –
а может быть, кошкой – хожу по горячим углям –
хожу раскалённой кошкой по гулкой крыше,
гуляю сама по себе – хороши прогулки…
Потом хлопочи и залечивай мне ожоги,
теряя, меня находи, как иголку в стоге,
пиши и звони, уговаривай и угукай.
Я знаю твой адрес – в нём есть дорогие буквы –
там мягкая «эл», что мной навсегда любима.
Твой дом заболочен, и красные клювы клюквы
хватают за пятки души идущих мимо,
а те и не видят… Я там никогда не езжу,
я только скольжу по экрану летучей мышью
и кошкой сажусь на краю раскалённой крыши,
когда уж совсем одолеют тоска и нежность.
Она звонила ему из ванной –
такой задумал её Создатель…
А он солдатик был оловянный –
из мирной жизни, но вот – солдатик.
Она звонила ему из ванной
в дурацком розовом полотенце.
А он солдатик был оловянный,
и он впустил её голос в сердце.
Она звонила ему из ванной,
и низкий голос звучал фаготом.
Она звала его не в нирвану,
она звала его выйти в город.
Беседа их получалась рваной.
Ах, в город вышли они бы уж бы!
Но он солдатик был оловянный
и знал всё время, что он на службе.
Она звала его не в нирвану –
она звала его выпить кофе,
но он солдатик был оловянный,
и он остался сидеть в окопе.
…Потом стояла она, курила
свои вишнёвые сигариллы…
А в это время, сорвав погоны,
он сам звонил ей по телефону.
Но телефоны в ответ молчали.
Он понимал, что смертельно ранен,
и гнал машину из дальней дали,
почти дороги не разбирая –
он гнал машину к её подъезду –
сквозь все кордоны его пустили.
Она стояла, смотрела в бездну –
в окно пустынной своей квартиры.
Он вспомнил сказки, он верил в фею,
почти молился: «Жива бы только!»
Вот так ходили они в кофейню.
У них был даже любимый столик.
Дразнили, желая напиться моими слезами,
в кулак взять пытались ладонью – нечистой и липкой –
но дудки! Так вот. Мне сказали, сегодня сказали,
что в жизни твоей я играю последнюю скрипку.
Пусть буду я скрипкой, пусть буду я скрипкой последней,
пусть буду всегда называться словечком «другая»,
пусть буду ступенькой, скрипящей в ночи этой летней,
а если уж скрипкой – в Прощальной симфонии Гайдна –
в той самой – её исполняют всегда со свечами.
Их гасят одну за другой с окончанием партий.
Уйдут музыканты во тьму – как на лодках отчалят.
И скрипочка только – твой демон и нервотрепатель –
и скрипочка только, покуда свеча догорает,
ещё поиграет – тебе одному поиграет.
Ромео, Ромео, давай убежим –
подпилим решётки, нарушим режим!
Давай будем вместе. Мы любим, мы вправе!
Пусть даже заколют потом и отравят.
Мой Гамлет, тоскливо под слоем воды.
Плывут надо мной пароходы и льды.
Сказал: «В монастырь». Только я не смогла бы.
А так не хотелось быть странной и слабой!
Отелло, не надо! Хрустят позвонки…
Мне жаль умирать от любимой руки.
Во что ты поверил? В фантом, небылицу –
и сразу душить, предлагать помолиться?!
Ромео, Отелло и Гамлет в одном
флаконе, который всё время вверх дном,
ты мой, не страшны нам ни яд, ни рапиры!
Играем, играем, играем Шекспира.
Чтоб быть с тобой, чтоб волшебство
текло стремительно по венам,
была я деревом с листвой
и голым деревом согбенным.
Была я фразой «бобик сдох»,
последним днём, случайным шансом…
Мне приходилось – парадокс –
во что-то вечно превращаться –
то в след царапины, то в йод,
то в голод-мор, то в чудо-скатерть,
а как-то – даже в самолёт,
где ты был лётчик-испытатель.
Мне приходилось чушь молоть,
из шёлка делаться, из стали…
И вот теперь послал Господь
одно из новых испытаний –
теперь я камень, дорогой.
Тебя целую постно в щёку.
Ах, я могла бы быть другой –
из шёлка, пальцевого щёлка,
я твой подкосный моноплан,
а не наземная улитка!
Но мне иной навязан план –
лежать и ждать – какая пытка! –
пока слова не оживут,
окаменело и застыло
лежать, уткнувшись лбом в траву,
прикрыв ладонями затылок.
Как будто мы сняли квартиру на долгое лето –
в ней всё пропадает – ключи, кошельки, сигареты,
слова, алфавит, что нам дали Кирилл и Мефодий.
Мы всё в ней теряем – и только друг друга находим.
Как будто мы сняли квартиру – в ней всё убегает –
иголка от нитки – в сомнениях, шить ли (как Гамлет),
футляр – от очков удирает коварно и резво,
а кофе, твой кофе на завтрак – сбегает из джезвы!
Как будто мы сняли квартиру – и нас затянуло…
В ней всё левитирует: только что рядом со стулом,
сложив два крыла, приземлились летевшие джинсы...
Но им на полу даже лучше, пожалуй, лежится.
Как будто мы сняли квартиру на долгие лета –
«на длительный срок» – до последнего в песне куплета,
как будто мы сняли квартиру – ура и угу нам! –
чтоб жить в ней до ямы, до общей ограды чугунной…
А иногда мы уплываем в море,
и моем там лицо, и руки моем,
и шёпотом друг с другом говорим –
и нас уносит – видимо, Гольфстрим.
Вода нас принимает, обнимает –
без тапочек, часов и прочих маек.
Мы так с тобой рифмуемся – без рифм!
И шёпотом друг с другом говорим.
И хочется отдать весь прошлый опыт
за наш заплыв и серебристый шёпот,
живя – от колыбели до внучат –
на суше, где всегда на нас кричат.
В мои-то годы... в роли бедняка...
В твои - беглянкой... Вот, представь и смейся...
(Александр Чулков)
-----------------
Твои штаны – на латке латка.
Пиджак – в чём держится душа?
Укроет нас с тобой палатка
за неименьем шалаша.
Мы собирать начнём коренья
и на костре сушить грибы,
и бормотать стихотворенья –
за неуменьем строить быт.
Я вскипячу на ужин воду
и на твоём усну плече.
Мы будем счастливы свободой –
за невладением ничем.
И ярче, чем снегирь на ветке,
светиться будет наша страсть –
за неугаданность ответов
и не-соломку, где упасть.
Манжеты белоснежные в крови
желаний, убиенных на корню.
Ни батюшка не знает, ни раввин:
я снюсь тебе одетая и ню.
Я снюсь тебе и в профиль и анфас,
снюсь стоя, лёжа, сидя и паря.
Мулла и ксёндз не ведают про нас.
И иногда я думаю, что зря:
уж лучше бы, собравшись вчетвером –
мулла с раввином, батюшка и ксёндз –
услышали, как кошки недуром
орут, врываясь в твой медвяный сон,
где я стою, лежу и к окнам льну,
в шелку, сатине, ситце и во льне,
сижу, парю, одетая и ню…
Так вот, любой священник в этом сне
увидел бы не грех, а тонкий луч,
похожий на протянутый канат,
что сброшен кем-то сверху, из-за туч,
на твой кирпич, бетон и ламинат.
И эти все служители богов
сказали бы тебе: «Ты что?! Живи,
с рубашки со смирительной споров
манжеты белоснежные в крови».
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
