Тамара - это у нас в Заречье кремень-девка. Не по красоте первой была, нет. Были и позвонче, и поярче. А вот по характеру ей равных не сыскать. Глаза серые, смотрят прямо, не мигая, будто в душу твою заглянуть пытаются. Слово у нее - твердое, как камень. Если сказала - сделает. А уж если что решила, так ее с пути не свернешь, хоть трактором тащи. Жила с отцом-бобылем, хозяйство на ней было - образцовое. Корова ухожена, в огороде ни соринки, в доме все блестит. Мужики на нее заглядывались, да побаивались. Такая спуску не даст, под каблук загонит, и не заметишь как.
И вот эта самая Тамара, наша «боевая», влетает ко мне в медпункт осенним днем. Не входит, а именно влетает, так что дверь чуть с петель не слетела. Щеки горят, платок на затылок сбился.
- Семёновна! - говорит с порога, и голос звенит от досады. - Сил моих нет на это безобразие глядеть! Дай мне что-нибудь от нервов, а то я пойду и выскажу все, что думаю!
Я аж опешила. Тамару из себя вывести - это надо постараться.
- Что стряслось-то, Тамара? Отец опять за сердце схватился?
- Да при чем тут отец! - махнула она рукой. - Вадим Кашин! Пропадает ведь мужик, на глазах пропадает!
А, вот оно что. Вадим этот, Кашин, вернулся в село из города с год назад. Уехал туда парнем веселым, балагуром, а вернулся - будто тень от самого себя. Озлобленный, молчаливый, поселился в старом бабкином доме, что уже в землю врос, и ходил по селу, ни на кого не глядя. Говорили, обманули его там, и с работой, и с любовью. Ну, бывает. Только Вадим совсем скис.
А тут еще, как на грех, зачастила к нему Светлана из соседней Березовки. Девка видная, модная, смех как колокольчик. Она к нему придет, походит, носиком поведет: «Ой, Вадим, у тебя тут паутина», «Ой, а забор-то совсем упал». А он, дурень, перед ней расстилается, из последних сил пытается ей угодить. Начал дом свой латать, один корячится, а толку-то? Там за что ни возьмись - все сыплется.
- Он ведь из-за нее жилы рвет, Семёновна! - кипела Тамара, расхаживая по моему кабинету, да так, что половицы скрипели. - А она только хихикает! Он ей про душу, а она ему про новые туфли! Смотреть тошно! Дом вот-вот рухнет, а он там обои выбирает, чтобы ей, фифе, угодить! Непорядок это!
- А тебе-то что за дело, Тамара? - спрашиваю я осторожно. - Чужая жизнь.
Она остановилась как вкопанная и посмотрела на меня своим прямым, пронзительным взглядом.
- Жалко, - отрезала она. - По-человечески жалко. Помню я его другим. Он мне в детстве змея бумажного смастерил, выше всех в деревне летал. А сейчас что? Тряпка. Неправильно это. Надо помочь.
Я только головой покачала. Ну и характер. Не «люблю-не могу», а «неправильно, надо помочь». Вот такая у нее любовь, деловая, строгая.
И ведь помогла. Только по-своему.
На следующий день она подкараулила у магазина деда Егора, нашего плотника, мужика основательного, но ленивого. Я как раз за хлебом шла, видела. Встала перед ним, руки в боки.
- Дед Егор, - говорит, - разговор есть.
- Какой разговор, Тамара? Дела у меня.
- Дела подождут. Ты мне скажи, у тебя шифер с прошлого года не остался?
- Ну, остался листов пять, а тебе на что?
- Не мне. Кашину. Крыша у него - решето. Надо подлатать. Завтра с утра пойдешь к нему. Скажешь, мол, лишний остался, забирай за полцены. А разницу я тебе отдам.
Дед Егор аж крякнул от удивления.
- Это еще почему?
- Потому что так надо, - отрезала Тамара. - Мужик пропадает, а вы все мимо ходите. Или по-вашему это порядок?
И так на него посмотрела, что дед Егор только затылок почесал и согласился. Через день смотрю - он с двумя помощниками уже на крыше у Вадима возятся. Вадим сначала отнекивался, а потом сдался.
Дальше - больше. Тамара у нас целую тайную операцию по спасению рядового Кашина развернула. Завсклада Семеныча так обработала, что тот «случайно» нашел у себя на складе «ничейный» мешок цемента и сам же Вадиму его и привез. Потом организовала мужиков, чтобы помогли ему забор поправить. Сама руководила, как заправский прораб: «Тут копай, а тут ровнее ставь!»
Все это - тайком от Вадима. Он-то думал, это мир не без добрых людей, соседи помогают. И от Светланы, конечно. Та только приходила на все готовое, губки бантиком складывала и говорила: «Ну вот, уже лучше».
Самое интересное было с едой. Вадим готовить толком не умел. И вот стала у него на крыльце каждое утро появляться кастрюлька. То борща наваристого, горячего, то каши пшенной с тыквой, дымящейся. Он сначала думал, Светлана. Спросил ее. Она так на него посмотрела, будто он ей предложил корову доить.
А это наша Тамара. Встанет в пять утра, наготовит на две семьи, и пока никто не видит, отнесет ему. Не из романтических вздохов, нет. У нее логика была железная: чтобы мужик работал, он должен быть сыт. Точка. Я как-то раз увидела, как она крадется к его дому в предрассветных сумерках, поставила кастрюльку, перекрестила дверь и быстро назад. Не оглядываясь.
Вадим на глазах менялся. Отъелся, посвежел, плечи расправил. В глазах появился прежний озорной блеск. С мужиками стал здороваться, работать с азартом. Дом его преобразился, зажил, задышал. Даже цветы на подоконнике появились - это Тамара ему горшок с геранью на крыльцо поставила. Без записки. Просто как факт.
А сама она… Она не таяла и не сохла, как другие бы на ее месте. Нет. Она ходила по селу еще более строгая, еще более собранная, будто несла на своих плечах ответственность за весь мир. Только я видела, как вечерами она сидит на своем крыльце, смотрит в сторону Вадиминого дома, где горит свет, и в глазах ее - не тоска, а какая-то сложная дума. Будто она решает трудную задачу.
Кульминация грянула на Покров, на сельском празднике. Все село гуляет, столы ломятся. Вадим наш - первый парень. Рубаха накрахмалена, со Светланой под ручку ходит, сияет. И вот встает он, значит, рюмку поднимает и говорит тост.
- Хочу сказать спасибо всем, кто помог! - говорит он громко. - Настоящие у нас в Заречье люди! А тебе, Светочка, - поворачивается к ней, - спасибо за веру и вдохновение!
Светлана цветет и пахнет, принимает похвалы. А дед Егор, который уже хорошо принял на грудь, этой несправедливости стерпеть не смог. Поднялся, шатаясь.
- Эх, Вадим! Телок ты, а не мужик! - пробасил он на всю площадь. - Какое вдохновение? Какая Света? Ты вот ей спасибо скажи!
И тычет пальцем в Тамару, что стояла поодаль у старой березы.
- Это ее работа! Это она нас всех, в кучу собрала! Она за твой шифер платила! И борщи тебе по утрам не твоя фифа носила, а Тамара! Вот кто твой главный вдохновитель, понял?
Тишина на площади стала звенящей. Светлана вспыхнула, как спичка, что-то прошипела Вадиму и гордо удалилась. А Вадим… он стоял и смотрел на Тамару. Будто пелена с глаз у него спала. Он смотрел на нее так, словно видел впервые в жизни.
А Тамара? Она не сжалась, не убежала. Лицо ее залилось краской, губы сжались в тонкую линию. Это был удар по ее гордости. Ее тайну, ее личное дело выставили на всеобщее обозрение. Она развернулась так резко, что цветастый платок слетел с плеч на землю, и, не оглядываясь, не поднимая его, пошла прочь с площади. Твердым, чеканным шагом.
На следующий день я ждала драмы. Но все случилось иначе. Тихо и просто. Вадим не пошел к ней с цветами или извинениями. Он пришел к ее дому с ящиком инструментов. Молча подошел к крыльцу, которое давно покривилось, и принялся его чинить.
Вышла Тамара, встала на пороге, руки скрестив на груди.
- Что делаешь? - спросила она строго.
- Порядок навожу, - ответил он, не поднимая головы. - Неправильно это, когда у хорошей хозяйки крыльцо скрипит.
Он работал весь день. А она то вынесет ему кружку кваса, то тарелку с обедом. Молча. Они почти не разговаривали. Но это было и не нужно. Он чинил ее крыльцо, а на самом деле - строил мост к ее сердцу. Он говорил с ней на единственном языке, который она по-настоящему уважала, - на языке дела.
Вот так и началось их счастье. Не с громких слов, а со скрипа рубанка и запаха свежих стружек.
Так что же это получается, милые мои? Что любовь бывает не только тихой и жертвенной, но и вот такой - строгой, деловой, немного сердитой, но невероятно надежной? Как вы думаете, какая крепче будет?
Ваша Валентина Семёновна.
Записки сельского фельдшера
Я работаю медсестрой в хосписе. За четыре года здесь многое повидала. Отделение небольшое, коллектив слаженный и дружный. Сюда привозят проводить свои последние дни тех, кто неизлечимо болен и нуждается в постоянном и специфическом уходе.
Самое ужасное в моей работе - осознавать, что выход для пациентов нашего отделения лежит через длинный и узкий коридор прямиком в холодную камеру морга.
Там смолкают голоса. Исчезают тени. Теряют смысл все претензии, притязания и давние, избитые молью слова. Забываются и неизлеченные временем и прощением обиды. Перед лицом смерти равны все, и бедные, и сильные мира сего. Встречает мрачное пространство смерти беспросветная и безголосая подруга тишины - темнота. Но, несмотря ни на что, у всех у нас есть надежда на хорошее будущее, которой я делюсь с людьми.
До сих пор учусь не привязываться к умирающим и не принимать близко к сердцу судьбу каждого своего пациента. Ещё не научилась, и, думаю, вряд ли смогу.
Как-то к нам в отделение доставили тяжелобольного пожилого мужчину в возрасте восьмидесяти шести лет. Рядом возле него находилась импозантная, интеллигентного вида дамочка, супруга этого пациента. Такая интересная женщина, которую не назовёшь «бабулей». Она всё суетилась возле своего мужа – то поправит ему простынь или пижаму, то переставит на тумбочке чашку, тарелку или бутылку с водой.
Часто женщина сидела на стуле, прислонив к нему трость и читала мужу вслух какую-то книгу. Он уже плохо видел и слышал, и дремал с закрытыми глазами, но рука его неизменно лежала в руке жены.
- Зачем вы ему читаете, ведь ему трудно сосредоточиваться и воспринимать ваши слова – говорили даме наши вездесущие и любопытные санитарки.
- Я читаю мужу книги, ну, те, которые мы раньше вместе рассматривали с нашими детьми, пока они не научились сами это делать – говорила она и заботливо приподнимала голову мужа, когда он пил воду из поилки - и, я думаю, ему это нравится.
Иногда женщина ночевала в палате с мужем на соседней кровати, хотя это и было запрещено правилами нашей клиники, но она так трогательно складывала свои морщинистые руки домиком, что у меня язык не поворачивался, чтобы запретить ей остаться.
Ночью, когда я заходила в палату проверить, как там дела, я заставала эту женщину за тем, что, она всё укрывала и укутывала супруга двумя одеялами и натягивала ему на ноги тёплые носки.
- Ему холодно – тихо говорила она – руки и ноги просто ледяные! Я растираю ему каждый палец, чтобы согреть. Пожалуйста, помогите мне найти горячую воду для грелки!
Я покорно шла и грела воду, а она меня со слезами в голосе благодарила.
Затем дама сидела в темноте и смотрела, как спит её супруг. Я её не раз спрашивала, зачем она это делает? Вот её ответ:
- Понимаете, душечка, я слежу за его дыханием. Иногда мне кажется, что я его не слышу. Тогда я кладу голову ему на грудь и слушаю, как бьется его сердце. Я всё понимаю. Знаю, что он скоро оставит меня, но мне так хочется, чтобы он ещё пожил. Жаль, что поделиться с ним своим здоровьем и своими днями жизни я не могу – ответила женщина и грустно улыбнулась.
- А как вы познакомились с мужем и сколько лет вы уже вместе? – спросила я.
- Женаты мы пятьдесят лет, и, вы не поверите, мне кажется, что только вчера он зашёл в магазин, где я расставляла на полки разный товар. Кулёк с мукой выскользнул у меня из рук, и мука рассыпалась на пол! В воздухе летали белые частички, словно снежинки. Они падали мне на волосы, плечи, и одежду, а я стояла, и как зачарованная и смотрела на это чудо!
- Какая же ты неповоротливая! – закричала на меня директор магазина – я вычту у тебя из жалованья стоимость этого товара.
Я повернулась на крик и увидела его, своего Константина. Он стоял у двери и смотрел на меня.
- Я заплачу за муку – сказал он директору.
- Какая вы хорошенькая! Как снежная королева! Я помогу вам всё убрать! Не переживайте – и он подошёл к прилавку.
Так мы и познакомились. Костик тогда работал помощником адвоката, а я была продавщицей в гастрономе. Моя семья жила очень скромно, мы едва сводили концы с концами. Денег не хватало даже на самое необходимое.
- Помню наше первое свидание – Мария Петровна продолжила свой рассказ – я пришла в стареньком драповом пальто, которое было заметно мало мне и в изрядно поношенных сапожках, которые достались мне по наследству от старшей сестры. На улице было холодно и жёсткий ветер и мороз кусал нас за щёки. Казалось, у меня замёрзли не только руки, но и душа тоже. Костя завёл меня в кафе, где я впервые попробовала настоящий кофе с очень вкусными пирожными. Затем мы пошли в магазин женской одежды, и он купил мне новые кожаные сапоги с блестящими пряжками! Я ещё никогда не видела таких красивых сапожек, тем более, первой не носила новую обувь, всегда донашивала за кем-нибудь.
- Это вам – сказал Костик – а то у вас ноги в этих старых развалюхах мёрзнут. Нельзя допустить, чтобы вы заболели.
Я прижала к груди его подарок и заплакала.
- Ну чего, вы, Машенька! Не надо. Это всего лишь обычные сапоги. Вам в них будет тепло. Я не хочу, чтобы вы больше плакали! Разве, что от счастья, и то совсем чуть-чуть!
- Он так нежно смотрел на меня, что я растаяла, как тает снежинка в его тёплых руках. Через несколько месяцев мы поженились. И знаете, Леночка, я ни на минуту не пожалела о своём выборе. Муж помог мне, и я закончила педагогический институт и затем работала в школе. У нас двое прекрасных детей. Свою задачу – дать детям хорошее воспитание, мы выполнили. Мы научили их жить самостоятельно. Они – наша гордость. Пока я способна себя и мужа обслуживать, я их не беспокою, сама справляюсь. Далеко они от нас живут, в другой стране.
Я посмотрела на эту женщину с восхищением! Никакие препятствия не смогли заставить её душу очерстветь. Она прямо светилась от счастья, когда рассказывала мне свою историю любви! Поверьте, у меня на душе стало так тепло.
Каждое утро Мария Петровна делала для мужа пюре из киви, хотя он уже не мог его есть.
- Ну зачем вы с таким упорством приносите ему еду! – говорила ей санитарка – лучше сами поешьте. Вот, посмотрите на себя в зеркало, совсем бледная стали.
- Что вы, голубушка! Я совсем не голодная. А пюре из киви Костик так любит! Вот он поспит немножко, и попросит, а у меня всё уже готово.
Вечером, когда я поняла, что Константин Львович скоро умрёт, я отослала Марию Петровну домой. Мне очень не хотелось, чтобы она увидела его уходящим.
- Поспите спокойно дома, а завтра принесёте опять пюре из киви для вашего супруга – сказала я и закрыла дверь палаты.
Ночью мужчина тихо умер. Два часа, как положено, он провёл в комнате один. На рассвете мы отвезли его в морг.
Утром с неизменным пюре в контейнере пришла Мария Петровна и зашла в пустую палату. Женщина опустилась на колени и положила голову на подушку, где совсем недавно покоилась голова её мужа.
- Подушка ещё тёплая – сказала она – кто теперь будет согревать мою душу?
Я подошла к Марии Петровне. Обнявшись, мы вместе плакали.
- Ты думаешь, Леночка, что я не поняла всё, когда ты настойчиво уговаривала меня уйти домой. Я это почувствовала. Ты хотела, чтобы я запомнила Костика живым. Спасибо тебе, дорогая. В моей памяти он всегда будет молодым и красивым. Он будет держать меня за руку, и мы вместе будем идти по дороге. Куда? Куда он, туда и я.
Вот от знакомства с такими людьми хочется жить. Любить и верить. Держаться за руки. Гулять по улицам. Готовить пюре из киви. Вместе мечтать.
А говорят, что в людях охладела любовь. Я верю, что не во всех.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
