Я сначала даже не поняла, что в дверях уже кто-то стоит. У нас была тихая зима — знаете, такая, когда снег ложится мягко и на улицах почти никого. А тут — звонок. Женщина. Маленькая, аккуратная, в длинном пальто и таком вязаном платке, каких сейчас уже не найдёшь. А в руках — сумка-переноска. Изнутри не доносилось ни звука.
— Добрый день, — сказала она тихо, будто в библиотеке. — Это к вам. С котом.
Я пригласила её пройти. Пока она усаживалась, поставила переноску на стол — осторожно, как будто там не кот, а спящий ребёнок. Я заглянула внутрь.
Там сидел чёрно-белый старичок. У него были удивительно тонкие лапы, длинные усы и выражение лица, которое я называю «мы оба знаем, что ты сейчас меня потискаешь, но я выше этого». Он не испуган, не нервничает. Просто… устал. Смотрит — и всё понятно.
— Филимон, — сказала она. — Я его ещё мужу подарила. Двадцать лет вместе прожили. А теперь вот...
Она не закончила. И не нужно было. Я уже видела этих двоих — старую женщину и старого кота, которые друг без друга, кажется, и кофе не заваривают.
— Что случилось? — спросила я.
— Да, — она вздохнула. — Не ест он. И не мурчит. А он всегда у меня мурлыкал — даже когда я только тапочки надену, уже бежит, будто концерт начался. А тут — тихий, как выключенный.
Филимон не выглядел совсем плохо. Просто уставшим. Таким, как бывают животные, которые много прожили, многое поняли и теперь ждут, чтобы мы поняли тоже.
— Мы его полечим, — сказала я. — Но мне нужно его посмотреть хорошенько. Можно?
Она кивнула. И добавила почти шёпотом:
— Только вы мне честно скажите, доктор. Если надо… ну, вы поняли. Только чтоб не мучить. Я без него никак. Он у меня как… как всё сразу.
Я услышала, как у меня внутри что-то тихонько перекрутилось. Вот сидит человек. Не просит чуда. Не требует волшебства. Просто боится остаться один. И я это знаю. Потому что не в первый раз. Потому что таких людей у нас много. Они не шумят, не пишут посты, не жалуются. Они просто живут — и держатся изо всех сил за того, кто с ними рядом.
Я взяла Филимона на руки. Он был лёгкий, как плюшевая подушка, и тихий. Мы с ним посмотрели друг на друга. Он не сопротивлялся. Просто молчал. А потом вдруг ткнулся носом в мою руку — и замер.
— Хороший кот, — сказала я. — Очень умный. С ним можно поработать. Давайте попробуем.
Она кивнула, и я заметила, что губы у неё дрожат. Но она быстро спряталась за сумкой, будто вытаскивает что-то важное. Бумажник. Достала деньги — не сильно, но аккуратно отсчитала.
— Я всё понесу. Только скажите, что делать. И если будет… если надо будет… вы скажите. Я не буду держать. Я просто… хочу, чтобы он знал: я рядом.
Я тогда подумала: а кто нас самих держит, когда мы никого не держим? Кто нас зовёт утром, если никто больше не зовёт? Иногда — это просто кот. Но не просто. Никогда не просто.
К ней домой я попала случайно. Ну как — не то чтобы совсем случайно. Просто котам с возрастом уже не всегда удобно мотаться по морозу в клинику, а у меня иногда бывают такие выезды — по доброте, скажем так, по велению совести. В карточке она значилась как «Зайцева Л.А.», но для себя я уже мысленно называла её «Филимонова хозяйка».
Дом оказался старенький, ещё той постройки. Во дворе — скамейка с облупленной краской и почтовый ящик, на котором маркером было выведено: «НЕ КИДАТЬ КВИТАНЦИИ». Подъезд пах подвалом и временем. А у неё в квартире — чисто, тепло и как будто немножко в прошлом. Ковры на стенах. На полках — фарфоровые слоники. Над диваном — портрет мужчины в пиджаке. Наверное, тот самый, покойный.
Филимон лежал на кресле, укутанный в плед с оленями. В комнате было тихо. Из кухни доносился запах чего-то простого — картошки, что ли. Хозяйка суетилась:
— Я чай поставила… Вы, может, не пьёте с клиентами?
Я села рядом с котом, он приоткрыл один глаз, узнал — и снова закрыл. Полный игнор, как у истинного аристократа. Только хвост слегка качнулся — вроде «здравствуйте, уважаемая, вы опять со своими делами, а я тут занят отдыхом».
— Он у меня спит теперь в кресле, а раньше в ногах. Пока муж был жив — вообще не давал ему подушку делить. Ревновал. А теперь вот, — она опустилась на табурет у окна. — Теперь мы вдвоём.
Я молчала. Потому что в такие моменты, честно, нечего говорить. И не нужно.
Потом она рассказала. Как переехали сюда с мужем. Как жили. Как он заболел — и сколько времени она его выхаживала. И как, когда всё стало тише и пустее, кот сам начал приходить к ней ночью. Ложился рядом. Мурлыкал. Иногда просто смотрел. «Будто знал», — сказала она. — «Будто понимал, что я одна, и решил: ну ладно, я побуду».
Я сделала то, что нужно было сделать. Филимон терпеливо пережил все манипуляции, даже не шевельнувшись — только потом очень демонстративно отвернулся, как будто сказал: «Я вам это запомню, но, пожалуй, пока прощу».
Перед уходом она вдруг сказала:
— А вы знаете, я ведь к людям не хожу почти. Только в магазин. И на почту. А с ним — у меня разговор. Я ему рассказываю, как день прошёл. Что по телевизору. Кто из соседей, извините, со странностями. Он слушает. Честно. Иногда даже фыркает, будто мнение своё вставляет.
Я улыбнулась.
— Он у вас замечательный.
— Знаю, — кивнула она. — Он же меня держит. Если бы не он, я бы, наверное, даже чай не заваривала.
На прощание она завернула мне баночку варенья — «домашнее, с огорода, у нас там куст остался». Я шла по двору, а сзади зажглось окно на втором этаже. И в нём, у шторы, стояла она. Маленькая фигурка. Смотрела, как я ухожу. А на подоконнике сидел Филимон. Всё как в фильме.
И я вдруг поняла: вот так и живут некоторые люди. Тихо. С любовью, которую не видно. И котом, который эту любовь держит, как антенну — принимает, усиливает, возвращает.
Я заметила, что звонки от неё стали чаще. Обычно пенсионеры звонят по делу — уточнить, когда капельницу, или напомнить, что лекарство закончилось. А тут — вечер, половина девятого, и на экране: «Зайцева Л.А.».
— Извините, Вика, — всегда начинала она. — Я не мешаю?
Нет, конечно. Хотя я могла сидеть за ужином, быть в душе, ругаться с пылесосом — неважно. Потому что в её голосе было то самое, от чего не отмахиваются.
— Он дышит как-то… странно. Или мне кажется. Вы скажите честно — может, это уже всё?
Я всегда отвечала: давайте посмотрим, давайте не будем спешить. Потому что «всё» — оно само придёт, когда пора. А пока есть хотя бы немного — надо за это держаться.
Я приезжала. Ставила укол, гладила кота, говорила ей, что ему лучше. Иногда — действительно лучше. Иногда — просто не хуже. А иногда я уже чувствовала: он устал. Но она пока нет. Она ещё держалась.
— Он у меня как якорь, — как-то сказала она, — я утром просыпаюсь — а он лежит. И я лежу. Он встаёт — и я встаю. Мы с ним синхронно.
Филимон теперь почти не ел, но приходил на кухню, когда закипал чайник. Садился на табурет и ждал. Не еду — компанию. Ей, похоже, этого было достаточно.
А потом пришёл тот звонок. Я как раз собиралась ложиться. Почти полночь.
— Вика, он не встаёт. Я его зову — а он лежит. Глазки открыты, но не идёт. Вы, может… сможете?.. Я не хочу, чтобы он так… один.
Я собралась, поехала. В её квартире было как всегда — тепло, чисто, пахло вареньем. Только она сама — сидела на полу, у батареи. А в руках — Филимон, укутанный в платочек.
— Я его держу, чтобы не боялся, — сказала она. — Он же меня держал всё это время. А теперь… можно я его подержу?
Я кивнула. Не стала ничего объяснять. Не говорила, что «это естественно», не произносила «пусть уснёт спокойно». Просто села рядом и погладила его между ушами.
Он был спокоен. Лёгкий, тёплый, почти не сопротивлялся. Он будто сказал: «Я сделал всё, что мог. Я пришёл вовремя. Я был рядом. А теперь — можно я пойду?»
И она тоже кивнула.
— Только не сразу. Ещё чуть-чуть, ладно? Чтобы он понял — я не ухожу.
Мы просидели так минут десять. И потом — он просто уснул. Как спят старые, очень уставшие существа, которые знали, что любимы.
Она не плакала громко. Просто сидела, крепко обняв платочек, и шептала что-то. Я не вслушивалась. Это были их слова, их прощание.
Потом я поставила чайник, накрыла стол, и мы пили чай. Она даже съела пряник. Сказала:
— Спасибо вам. Он не мучился. А я вот не знала, что так можно — чтобы с уважением, без страха, без спешки. Вы ему дали это. И мне.
Я не знала, что сказать. Просто кивнула. Мы обе были очень уставшими. Но не от бессилия — от того, что это было правильно.
Прошла неделя. Я всё думала: написать ей? Позвонить? Или подождать, пока сама объявится? В таких историях важно не напугать тишину. Иногда людям нужно помолчать.
А потом — знакомое имя в журнале приёма. «Зайцева Л.А.». Записалась сама. Без кота.
Пришла в том же платке. С той же переноской — только она была пуста. Улыбнулась неловко:
— Я вам тут, Вика, принесла… — протянула конверт. — Фото его. И салфетку. Он на ней спал. Может, там у вас… в приёмной, для кого-нибудь.
Я открыла. На фото — Филимон. Лежит на подоконнике, хвостом прикрывает лапы. Смотрит в объектив с тем самым выражением: «Ну и что ты, человек, опять задумал?»
Я чуть не расплакалась. Но сдержалась. Мы с ней попили чаю в ординаторской. Она рассказывала, как теперь тишина стала слишком круглой. «Я раньше думала — хорошо, когда никто не мешает. А оказалось — наоборот».
— Я не спешу, — сказала она. — Просто подумала, может, где-то есть кот, которому я могу понадобиться. Не сейчас. Но потом.
Я вспомнила про волонтёров. Неделю назад они пристраивали юркого полосатика — молодой, весёлый, слишком активный для детского дома, из которого его забрали временно. Ходил хвостом за всеми, еду тырил со стола, сидеть на месте не умел. Мы его тогда прозвали «Мотор».
— Есть один, — сказала я. — Не Филимон, конечно. Но зато точно не даст вам сидеть без дела.
Она задумалась. А потом неожиданно оживилась:
— А он вообще слушает? Или больше болтает?
— Болтает, — призналась я. — Но зато у него хвост, как метёлка. Им можно пыль с полки сгонять.
Мы пошли вместе. Она волновалась, как перед экзаменом. А он — увидел её, обнюхал платок… и вдруг запрыгнул прямо на сумку. Устроился сверху, как будто — «я выбрал». Без репетиций.
— Эй, ты чего, — засмеялась она. — Ну ты и нахал!
Он мурлыкнул. Громко. От всей души.
Через месяц я получила фото: она в вязаном берете, на том же балконе, а на руках — полосатый. В подписи: «Теперь я снова разговариваю вслух».
А на подоконнике, рядом с вазой, стояла та самая салфетка. Филимонова. Видимо она решила забрать её обратно. Всё-таки кое-что не уходит. Кое-что остаётся — и помогает начинать сначала.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
