/14:49/ В инете я уже часа два, но занималась с рецками и всякой ерундой. Сейчас — сразу «Вспышка», пока не прошло сегодняшнее число. (Ведающий да разумеет.)
А вот что я, пожалуй, сделаю. Как делала и раньше, опубликую в «Дневниках» всю 7-ю часть, а потом буду здесь дублировать новые эпизоды. Сейчас — перекур, и 7-я часть будет в «Дневниках».
Итак,
Дверь её открылась, и на пороге появилась женщина, хорошо за сорок. И она поняла. Не мыслями из слов, а просто моментальным осознанием ВСЕГО сразу: это был 1977-й год, и косичку ей родители заплетали на ночь всегда, чтобы не путались волосы, и чтобы быстрее можно было её переплести, отправляя дочку в школу, и выглядела она не странной, а просто десятилетней… Она непроизвольно вскрикнула:
— Мама?!.. Какая ты молодая!!!... — и прикусила язык.
Часть 7.
— Ты не спишь? Это ты включала у меня свет? Я сначала думала, приснилось, но потом проснулась совсем, и поняла, что нет. И слышу — ты ходишь по комнате, — я подумала, что это была ты… — мама, как всегда, в её манере, любила говорить обо всём обстоятельно.
— Н…нет, мама, я не включала. Что-то вспыхнуло, а потом постепенно погасло. Я думала, что это приснилось только мне. А ещё мне приснилось, что свет этот — добрый, и что всё теперь будет хорошо.
— Да?.. Ну ладно… А ничего нигде не горит? — мама огляделась и пошла посмотреть, всё ли в порядке в остальных комнатах. Она волновалась. Они с отцом оба в детстве пережили войну, бомбёжки, мама — первый год блокады, до эвакуации по «Дороге Жизни», и они не могли не волноваться. Ребята предупреждали Алёну… «Ребята?.. Как они там? Ведь у них там тоже всё кончилось, — что там с ними было? И где они все сейчас?» — пронеслись в голове мгновенные мысли, пока пришло невероятное, дикое осознание, что это теперь не важно… Когда стало понятно, что не ожидавшиеся оптические явления происходят и ещё будут происходить, и в «будущем», и в «прошлом», её предупреждали, что в первый момент здесь неизбежна паника, и у неё, и особенно — у всех остальных, но Алёне вмешиваться нельзя ни во что: она сама прекрасно знает, чем могут кончиться её попытки что-нибудь объяснять и рассказывать, — и она почти рефлекторно дала себе жёсткую команду молчать: разберутся и без неё, и это придётся просто пережидать… Главное сейчас — мама и папа. Мама заметно волновалась, но вела себя очень спокойно.
«Значит, она одна. У папки всё продолжается брачный сезон, и даже в разгаре. Ну что же, жизнь показала, что время есть, что всё это — не срочно, тем более что истерики у мамы спровоцируют немного позднее, после смерти деда в её день рождения. А дедушка, значит, сейчас ещё действительно жив? — с ума сойти… И вряд ли я успею его увидеть так прямо сразу… А может, пока не ехать в Москву? Димка же говорил, что, в крайнем случае, можно немножечко переждать… А шифровки, шифровки я помню?..» — в голове у неё плавно замелькали буквы и цифры под специально написанную мелодию, которую ей полгода крутили почти без перерывов в различном скоростном и звуковом режиме днём и ночью. «А со страницы 418? — … — порядок. Может, не торопиться?.. Ладно, посмотрим…»
Основным вариантом для неё оставался — связаться с Москвой через Ленинград, но она, так и не преодолев панического отторжения этого города, для себя эту возможность не рассматривала уже тогда («Да они сами не знают, на что там нарвёшься!»), основным для себя считая — «запасной» вариант связи с Москвой напрямую. «Но вот сейчас я всё равно делать не должна ничего. Как там мама?..» (Были слышны её неторопливые шаги по комнате и кухне.)
И при всём этом, Алёна стала чувствовать если не счастье, то душевный подъём, который совершенно не хотелось называть себе или объяснять. Вообще никогда не испытанная раньше радость — просто БЫТЬ — наполняла её новым наслаждением, несмотря ни на что… Зазвонил телефон, который теперь тоже мог нести только радость, — сейчас ей казалось именно так. Конечно, это звонил папа, — он спрашивал, как дочка, и обещал, что скоро перезвонит: вспышка, оказывается, была не в их районе, а по всему городу. Но причины — не понятны.
— Ещё только войны не хватало! — говорил он, а Алёна слышала его громкий голос в сильном телефонном динамике, — Вроде, вряд ли, — уговаривал папа себя и всех остальных, — Что-нибудь где-нибудь взорвалось, хотя слышно ничего и не было. Не может быть сейчас войны, — не с чего…
— Но были же после Нового года какие-то взрывы в метро в Москве!.. В сорок первом, в июне, тоже никто ничего не ожидал, — помнишь? — тихо уточняла мама.
— Помню. Ч-ч-чёрт знает, что такое!.. Но мне никто ещё не звонил. И всё равно, сейчас мне придётся ехать: народ понемножку вываливает на улицу, движение усиливается (даже сейчас уже заметно в окно), и телефон занимать нельзя. Я перезвоню.
В общем, папе, начальнику ленинградского рай-ГАИ, придётся, так или иначе, работать. Пока — в полной неизвестности. Теперь Алёне пришлось делать над собой усилие, чтобы молчать. Молчать ей придётся обо всём, и о взрывах в метро, о которых тогда прошла официальная информация (хотя сообщать о таких событиях было в те времена ещё и «не принято»), — ребята специально это оговорили: если она, особенно в КГБ, что-нибудь вспомнит о взрывах, то «трясти» её в первую очередь станут именно об этом, и до остального очередь дойдёт не скоро, если такая тема не испортит вообще всё Что надо — есть в шифровках, и именно ей тратить на это время, своё и КГБ-шников, ни к чему абсолютно.
Молчал и телевизор, и радио, которое мама успела включить. Алёна вышла в большую комнату. Теперь она увидела ещё и большую ёлку с игрушками, знакомыми ей всю жизнь, и с выключенными на ночь гирляндами. В доме ёлку обычно никто не выкидывал, пока не прорастёт и потом не начнёт неизбежно опять сохнуть. Сейчас она радостно зеленела нежными хвойными ростками… Радостно посмотрев на родную комнату и на большую ёлку без огней, она вернулась к себе и рухнула на кровать, понимая, что сейчас же встанет снова. Косичку расплетать не хотелось, поскольку она каким-то образом уже поняла или рефлекторно вспомнила, что окажется много мороки с расчёсыванием, и легче пока приноровиться так, как есть, что она по сути уже и сделала.
Едва мама повесила трубку, телефон зазвонил снова: конечно, это была тётка, мамина сестра. Они поболтали чуть дольше, но сошлись в одном: страшного, вроде, пока ничего не произошло, но причина вспышки тревожила, тем более что была она не мгновенной, а сияние держалось и затухало ещё какое-то время… («Знали бы вы, что такое — "какое-то время "!.. Но — молчи, молчи, — сейчас твоё дело — только молчать…» — мысленно уговаривала себя Алёна.) Домашних счётчиков радиации ни у кого ещё не было, а на работу ночью маме-физику звонить было бессмысленно. Домашний номер кого-то из коллег она уже набирала, но телефоны были заняты. Тётка сказала, что Лиза, её маленькая дочь, едва проснулась, очень коротко похныкала и сразу уснула опять. А вот дедушка, с рождения Лизы живший у них, тревожился, встал и уже кипятил чайник, — папа всегда поражался, что дедушка «пьёт кипяток, вообще кипяток»… («А что-то ведь здесь не так, если старенькому деду — не горячо, — не совсем это что-то здоровое…» — мельком прикинула Алёна и мысленно «поставила галочку» в «дневнике» своей памяти, — «Не внушена ли ему эта невосприимчивость? Тут много, вообще-то, вопросов… Надо будет эту тему поднять…»)
Не успела мама повесить трубку, как позвонили в дверь. И тут же опять зазвонил телефон. Алёна побежала к нему, а мама открыла дверь соседям. Звонила Минусенко, вечная мамина подруга с ранней молодости, теперь — ухоженная, тихая, модная и грустная старая дева. Тут Алёна просто сказала, что они ещё ничего не знают, ничего плохого пока не известно, а папа должен скоро перезвонить, — мама сообщит ей обязательно. И не выдержала:
— Нет, я вам точно говорю, что никакая это не война!.. Ну… ну, просто мне так кажется, и всё!..
Тут же телефон зазвонил снова, — это была одна из маминых коллег, которая так же ничего не знала. А мама тем временем уже разговаривала на лестнице с кем-то из соседей, причём, голоса были разные. Никто ничего не понял, и некоторые надеялись, что маме уже известна какая-нибудь информация: из МВД — от мужа, или о радиации — от физиков. Кто-то другой (в их академическом районе) с кем-то по поводу радиоактивного фона уже пытался связаться, но безуспешно. Что знала, она сказала (по сути, ничего), но больше муж ещё не перезванивал. Зато позвонила одна из его сестёр, — мама сказала ей то же самое.
Алёна-то как раз прекрасно знала, что нет никакой войны и никакой радиации, что поводов для беспокойства на самом деле нет (ТЕПЕРЬ нет), но и лично с ней творилось, и правда, что-то невероятное, и совсем не в том смысле, в котором кто-нибудь мог бы себе представить, — с одной стороны, как ни странно, всё оказывалось совершенно нормальным и привычным для неё, как само собой разумеется, — даже эта суета и тревога были сами по себе не уникальными, — а с другой стороны, эта-то «привычность» и оказывалась странной, — ведь Алёна внутри очевидно оставалась той, под пятьдесят, а вовсе «не отсюда»… Хотя… уже и не понятно… Но сейчас она постаралась вообще ни о чём думать. С лестницы по-прежнему слышались голоса соседей.
Чуть позже оказалось, что мама в спешке просто плохо включила вилку радио, она отошла от расхлябанной розетки, и поэтому радио не заговорило первым. Однако опять зазвонил телефон. Это был, наконец-то, отец, — уже откуда-то с работы. Он спросил, всё ли у них дома в порядке, и сообщил, что войны никакой нет, взрывов тоже не происходило, что некая вспышка вовсе не была аварией, но наблюдалась, тем не менее, вообще везде, — как минимум, по стране. Насколько он успел с кем-либо связаться (а телефоны, похоже, надрывались повсеместно), никаких опасных последствий это пока не имело. Оставалось ждать новостей. Но людей на улице стало много, атмосфера в проснувшемся городе становилась напряжённой, движение заметно усилилось, и все нервничали.
И тут же в комнате засветился экран включённого телевизора — экстренный внеплановый выпуск новостей. Все замерли в ожидании, пока кончится короткая заставка.
…Боже мой, старые дикторы, такие же, какими они были в её детстве!.. Имён она не помнила, но потом сказали, что их звали Анна Шатилова и Евгений Суслов. Но их Алёна, конечно, не запомнила и сейчас…
В новостях передали, что примерно в два часа сорок минут наблюдалось уникальное явление — яркая вспышка неизвестной природы. Наблюдалась она именно людьми — везде, по всему Земному шару, — но никакими приборами осталась не зафиксированной. Все показатели в норме, — температура, радиация, давление — ничто не обнаружило никаких скачков и аномалий. Учёные сообщили, что некоторые специфические показатели подверглись некоторому изменению, причина которого не ясна, но всё осталось в пределах нормы. Теперь они пытаются определить природу явления, но реальных поводов для беспокойства не обнаружено.
Алёна внутренне хохотала, вернувшись к себе в комнату: «Действительно, никаких поводов, абсолютно!.. Вы всего лишь выскочили из небытия, а я сюда всего лишь с Луны свалилась, — но вы этого не знаете, не почувствовали, и не фига вам не объяснишь… Не, — на Площадь Дзержинского придётся добираться быстро, — иначе я этого просто сама не выдержу!.. Но — обалдеть, насколько всё благоприятно: меня-то тренировали (сами, кажется, ни во что не веря), как быть, если Скачок произойдёт средь бела дня, и я окажусь где-нибудь в момент разговора (а то и где-нибудь в школе у доски, ха-ха-ха!), а получилось всё ночью… Значит, материя, действительно, не преобразовывалась. Но этого себе вообще не представить: коллапс одного времени, и только… А я — р-р-раз, и здесь!.. Ладно, — не надо ни о чём сейчас думать: мозги закипят. Мне и так-то — уже хватит. Уснуть, что ли? Получится ли? Нужна, вообще-то, "перезагрузка": слишком уж много всего…»
По телефону продолжались всевозможные переговоры, решалось, «врут или не врут». Затрещал приёмник: мама пыталась ловить «голоса». Но если там что-то и передавали, то «глушилки», видимо, работали на полную мощность. Созвонившись с сестрой, мама уточнила, что дедушка завтра днём обязательно будет слушать «БиБиСи»: старый ламповый приёмник, который он забрал с собой, был, всё-таки, посильнее и ловил больше.
«Голоса» слушали все: и тихая, мирная антисоветчица-физик мама, и дед, и убеждённый папа-коммунист. Того, что в стране «всё в порядке и как надо», не считал никто. Но и революционером здесь по сути никто не был. Мама, слушавшая «голоса» и уверенная, что в стране не договаривается и перевирается очень много, говорила, тем не менее, после «Голоса Америки» и «Свободы»:
— А всё-таки, они — вражеские… Даже, вот, слушаешь, и сам голос диктора — вражеский. Не перепутаешь… И тоже, конечно, врут.
Для папы — вообще было всё в порядке: каждый занимался своим делом. «Наши» недоговаривали то, что «народу знать не надо» (а самому — очень хотелось), «враги», как им и положено, «вредили и настраивали против». Социалистическую реальность безупречной он не считал совсем, но оставался в уверенности, что «это — наше дело». Даже и «не без изъяна», и даже «очень большого», «наши» — всё равно были именно нашими, теми, которые «мы», а «враги» — врагами.
Дедушка же славился тем, что у него всегда и обо всём было своё собственное мнение, от картошки в магазине напротив и до правительства Великобритании. Мнение его оказывалось отнюдь не чудаческим, но основывалось на хорошем образовании, памяти и на природных аналитических способностях, передавшихся матери. Послушать его любили все, — и тёткины врачи, и мамины физики, и сам папа, относившийся к нему с огромным уважением, хотя иногда и подтрунивавший (но без ссор). Деду, конечно, требовалась разная, разнородная информация, которую он сравнивал и анализировал, можно сказать, профессионально.
Короче говоря, по тем или иным причинам, при тех или иных убеждениях, но информации внутри страны не хватало всем, и «голоса» слушали охотно. Сейчас они не были доступны. Приходилось ждать завтра.
В родительской комнате стихло, и Алёна вышла туда.
— Мама, всё в порядке?
— Да, вроде… — вздохнула мама.
— Знаешь, я сегодня лягу с тобой. Одна не хочу, — заявила она, хотя вообще, принято это не было, и мама обычно настаивала, что они должны спать с отцом, а дочка — в её комнате.
— Ну, ладно, сегодня давай, а то — странное что-то… Ну, ложись.
Алёна нырнула под одеяло. Удивительно, что она, хотя и совсем не чувствовала себя уставшей («Как новенькая!..»), действительно, сразу же крепко уснула, как после очень-очень тяжёлого дня. Даже на телефонные звонки внимания не обращала, хотя мама тут же вынесла телефон на длинном шнуре в коридор и прикрыла дверь. (Шнур был, вернее, тогда ещё не длинным, принести телефон куда угодно было ещё нельзя, но до середины коридора он доставал, куда его иногда и выносили.) Какое-то время тихие разговоры ещё продолжались, но недолго. Вроде бы, всё приходило в норму…
Как уснула, она не заметила. А во сне она увидела… похороны матери, — те, на которых была она сама в декабре 2007 года, не проронив почти не слезинки, потому что происходило вообще что-то дикое. Мама, умершая в реанимации, оказалась совершенно на себя не похожей, с каким-то жутковатым лицом и растянутыми губами, видимо, от крика (так, наверное, и умерла, — а потом рот ей, как сумели, закрыли). Тогда Алёну задурили, поскольку она перед поездкой в Петербург подавала три нервных, плохо изложенных заявления в президентскую администрацию, получила три ответа («Рассмотрено, принято к сведению»), и надеялась, что «ситуация под контролем».
Вероятность маминой смерти даже в голову ей не приходила. Как это часто бывало, прошла серия тупых, дегенративно организованных «мистических совпадений», смысл которых стал ей понятен лишь потом, и она совершенно искренне надеялась, что теперь-то «их прикроют», — страшного ничего не будет. Поэтому когда накануне маминой смерти ей рассказали даже несколько историй («так получилось») о том, как сообщения о чьей-либо смерти скоро оказывались ложными, и когда она увидела совершенно не похожую на себя мёртвую маму, она искренне ждала, что вот-вот это всё разрешится, и мама придёт. И конечно, об этом помалкивала, — только ждала. Так же она помалкивала во время психологических издевательств в больнице: всё надеялась, что кто-то «по заданию президентской администрации» — «ловит врагов»… Конечно, ТАКИМИ словами она начала скептически рассуждать лишь потом, а тогда у неё в голове было всё куда «красивее» и «реальнее». Лишь спустя какое-то время, в голову ей «чуть ли ни насильственно» пришла своя отвратительная мысль, к которой пришлось, наконец, прислушаться: если бы мама была чуть помоложе, то на такие «следственные» фокусы надеяться ещё было бы хоть сколько-нибудь «реально», — а мама была уже слишком старенькая и больная, и устраивать ТАКИЕ «постановки» в целях «вывести врагов на чистую воду» никто на самом деле не мог… Вот тогда-то она и начала, наконец, трезветь… В общем, Алёну, видимо, просто «обезвредили» на период маминой смерти, чтобы она на что-то надеялась и не принимала пока резких мер… Это был кошмар. «Трезветь» она начала уже после 40 дней, — а до тех пор всё чего-то ждала и «заговорщически» пока не успокаивала папу: «пока он всё равно не поверит, а вот, маму привезут — и он сам всё узнает»…
В общем, во сне Алёна погрузилась в САМОЕ жуткое «будущее», в самый эпицентр его кошмара. И… проснулась от того, что кто-то гладил её по волосам…
— Мама?!!
— Что ты испугалась, что ты так закричала?..
— Нет-нет, мамочка, всё хорошо, — это что-то спросони.
Алёна думала: «Наверное, у меня — действительно этот чёртов диапазон, потому что я сама не понимаю, как тут можно не свихнуться…» — но она и быстро успокаивалась. Сбывались те невероятные мечты: сама мама, настоящая, гладила её по волосам, да была ещё и молодая, по крайней мере, совсем не старушка, а Алёна — ОПЯТЬ маленькая… Но всё быстро начало восприниматься опять как реальность: не зря её так долго готовили к этому Скачку в том отвратительном «будущем», где её всё-таки нашли НОРМАЛЬНЫЕ люди…
И тут в голове у неё появились мысли о том, что ТО будущее на самом-то деле уже наползала СЮДА, — таков был уже заданный ход «исторического развития»… И ей надо было бежать на Площадь Дзержинского, чтобы его остановить… Но бежать — не сию секунду…
А мама говорила:
— Ты уже выспалась, нет? Вообще-то, уже утро, хотя ещё и довольно рано. Опять звонил папа, сказал, что скоро приедет. Если хочешь — поспи ещё здесь, хочешь — иди к себе, а если выспалась — то и вставай: всё равно, сегодня целый день будут звонить, мы будем включать телевизор и радио, будут заходить соседи, и спать толком не дадут… Если хочешь поспать — лучше иди в маленькую комнату, закрой дверь, и никто туда заходить не будет…
— Да, мама, я пойду к себе, — сказала Алёна просто потому, что ей нужно было, хотелось на какое-то время остаться одной.
— Да, знаешь, тут, всё-таки, произошло одно несчастье… Хотя, что это я? — Не обращай внимания, спи, — потом… Это — всё равно не у нас, и ты навряд ли знаешь.
Алёна навострила уши, но настаивать не стала, поскольку дала себе установку как можно меньше во что-нибудь вмешиваться.
— Я только чаю пойду, налью, — и побежала на кухню, куда, кстати, не заходила ещё ни разу.
Кухня оказалась совсем забытой: даже того гарнитура, к которому она привыкла почти за всю жизнь, ещё не было, и мебель стояла простая и разномастная. («Начальник ГАИ… В "будущем" не поверят…») Сразу сюрприз: чайных пакетиков не существовало, не продавалось, заварка — только полноценная, в заварочном чайнике. (Или «производная»… Надо же, — когда-то это были реалии жизни…) Забытые стеклянные бутылки молока… («Почему мама сама не выпивает положенные ей две бутылки, литр? — это же именно ей полагается за вредность… Надо пить…») Подсолнечное масло налито в какие-то «вечные» бутылки из-под вина, тоже стеклянные… В холодильнике — никаких красивых упаковок, — всё в простой бумаге, даже сливочное масло, которое ещё не переложено в маслёнку, и всего — с запасом…
Но — опять происходили странные вещи: с какого-то момента она вдруг начала ВСПОМИНАТЬ то, что было вчера ЗДЕСЬ!.. Вспоминалось это всё больше и больше, и не как что-то, давно забытое, но — будто бы восстанавливались сами рефлексы. Она уже, не задумываясь, как само собой разумеется, открыла именно нужную дверцу, чтобы взять новый коробок спичек (попади она в эту же обстановку в свои действительные 50, после стольких лет ДРУГОЙ кухни в этой квартире, она бы ни за что не вспомнила это ТАК, не сообразила бы… А тем временем в памяти прорисовался и вчерашний день — ЗДЕСЬ, в 1977-м, и то, что было неделю назад, и последний Новый год, давным-давно безвозвратно забытый, поскольку в родительском разводе (но и пока ещё не выросла она сама) — и Новый год уже оказался, не несущим ничего, кроме самой ёлки и простых подарков… А сейчас она его — помнила. И папа возил её на машине на ёлку в Юбилейный, и она в последнее время невероятно увлеклась, как зритель, фигурным катанием — с появлением и славой Лены Водорезовой… («А Черкасова и Шахрай ещё не появились, но появятся вот-вот, и у меня, с ними, помнится, вообще "сорвало башню"», — подумала как будто бы взрослая «часть» Алёны…)
Однако, хотя она об этом и не думала, уплетая «настоящую» колбасу с булкой, но как-то само собой она начала осознавать, что, всё-таки, это её новое состояние не оказывалось раздвоением личности, что не появлялось никакого внутреннего конфликта, которого опасались «ФСБ-шники будущего», но всё происходило органично: Алёна по-прежнему была той, пятидесятилетней, и ИМЕННО ЕЮ, но как будто бы она ярко вспоминала почему-то всё, давно забытое и несущественное, причём, вспоминала не только головой, но и руками, ногами, которые всё начинали делать и восстанавливали будто бы сами собой, — как рефлекторно и безошибочно найденные спички… Действительно, как будто бы она — оттуда — начала ВСПОМИНАТЬ день сегодняшний — здесь, — и он тоже становился уже её естеством…
Она уже откуда-то помнила, что вчера, в субботу… («Надо сейчас проверить по какому-нибудь календарю…») Да-да, в её памяти всплыла школа, обычный день, радостный только потому, что субботний, и после уроков они с Линевской, в мороз, как делали это не редко, отправились за мороженным — на деньги, сэкономленные на завтраках… Линевская должна сегодня идти с её родителями куда-то в гости по какому-то посленовогоднему поводу, — ну, и к лучшему. У Алёны планов на сегодня не было, — праздники и каникулы уже прошли, и программа телевидения стала опять довольно скучной, как будто бы помогая стране войти в нормальный рабочий ритм…
«Сегодня — воскресенье, 16 января. Вчера была суббота, 15-е. Откуда я это взяла? — да просто помню и всё («ФСБ-шники будущего точной даты Скачка со стороны прошлого точно знать не могли, потому и не знали, не окажусь ли я в школе, или где-нибудь ещё… Но как благоприятно, надо же! — впрочем, сейчас надо проверить, а заодно уточнить у мамы, что это там за несчастье…» — Алёна опять вернулась к себе.
«А может, всё это — сон, бред, наведённая галлюцинация? Проверить это просто: когда-то мне пришлось ПРОВЕРЯТЬ, что я вижу именно сон, — и я могла ТАК просыпаться. Оказывается, во сне человек не может читать связный незнакомый текст… Если я пыталась несколько раз это делать во сне — прочитать ничего не могла, и просыпалась… Ну-ка…»
В комнате лежала газета «Правда», и Алёна уже знала, что она тут делала, — она знала это так же, как и то, где лежали те спички в кухонном серванте, сто лет назад забытом. В «Правде» была телевизионная программка на следующую неделю, и, чтобы не забирать родительскую собственно «Программу телевидения», она забрала к себе «Правду». Действительно, газета была вчерашней, за 15 января, а сегодня было 16-е января, воскресенье. Оставалось только проверить, когда включится телевизор или радио… Но — читать текст!
Алёна посмотрела на последнюю страницу, где была и программа:
«В один абзац.
В новом аэропорту Николаева началось строительство аэровокзального комплекса, которое ведёт строительно-монтажное управление номер 7 треста "Николаевжилстрой". К услугам пассажиров будут уютный зал ожидания, ресторан, кафе, междугородный телефон, справочные службы аэрофлота.
(По сообщениям корр. "Правды")»
«Отлично! Текст читается. Дальше…»
«Из первых рук.
В курской картинной галерее мы оказались в тот ранний час, когда особенно приятно пройти по залам. Зимнее солнце только пробивалось сквозь тяжелые шторы, и свет его был не в силах нарушить естественную музыку красок. Редкие посетители. Можно задержаться у любого полотна, никому не мешая.
Но что это? Небольшая картина словно рассечена на две равные части. Если бы не рама, можно подумать, что она складывается, словно створки ставни. Обращаемся к научным сотрудникам…» — нет, это не наваждение, не сон.
Взгляд Алёны пробежался по заголовкам на разных полосах газеты:
«"Намеченное — выполним! " — О, да, это незабываемо… — "Вручение ордена Ленина товарищу Луису Корвалану"… — ух ты!» — и у Алёны в памяти сразу всплыла частушка, между прочим, не поздняя, а как раз тогдашняя:
Обменяли хулигана
на Луиса Корвалана!
Где б найти такую ять,
чтоб на Брежнева сменять!.. —
Это я вслух случайно не спела? Нет, конечно. А то, времена-то не из "будущего царства свободы", чтобы его поперёк разорвало (а ведь разорвало же!..), а здесь… Нет, ничего не будет, но — напугались бы, — папа бы напугался, и за меня, и за себя… И ведь ять-то они нашли, и сменяли!.. И — просто кончилась жизнь. Как явление: "человеческая жизнь"… Что пишут-то? Ну-ка: "14 января в Кремле член Политбюро ЦК КПСС, председатель Президиума Верховного Совета СССР П. П. Подгорный вручил орден Ленина генеральному секретарю Коммунистической партии Чили Луису Корвалану…" Ладно.
"Норма убыли. Овощной конвейер — от поля до прилавка…" — началась скукотища… Ни по телевизору — ничего, ни в газетах… Вот зато они и вынуждены были ЖИТЬ сами: и в походы ходили, и в музеи, и книжки читали помногу, и под гитару пели, когда за столом собирались, и творчеством занимались, разным и много… А чего это я — в прошлом времени?.. Ведь я — именно здесь!..»
— Мама, а какое сегодня число? Шестнадцатое, воскресенье? Семьдесят седьмого года?
— Ты что, программку смотришь? Да, всё правильно. Разбери там заодно свою кипу, а то ты и сама не запуталась, где что!..
— Обязательно мамочка! Вот, прямо сейчас и разберу! — и поцеловала маму в щёку, обняв.
— Что это ты вдруг? Испугалась ночью?
— Да нет, просто так, — и подумала: «Бедные вы у меня, бедные! Сейчас я вам ещё стресса подкину!.. Но вы его переживёте, — для этого и «нелегалы-ФСБ-шники из будущего» поработали, хотя вы и не знаете, что это такое, всё вместе взятое. Мёртвой вы меня искать не будете, но поволнуетесь крепко. А что делать?.. — иначе… я ЗНАЮ, что будет дальше… А со всем, что здесь — сами разберёмся потом, как папка считает. И я тоже так считаю. Вообще-то, я понятия не имею, что будет дальше. Но только будет уже НЕ ТАК, как это видела я…» — и добавила вслух:
— Всё-таки, пойду, поваляюсь ещё… Да, кстати, ты там про какое-то несчастье что-то сказала…
— А… Ты знаешь такого мальчика, Гошу Бардашкова? Сначала они жили, говорят, в нашем доме, но я их не помню. Потом переехали — напротив «стекляшки», в трёхкомнатную квартиру. Ты его знаешь?
— Не-а…
Вообще-то, с год назад Алёна один раз его видела, — он шёл навстречу, толстенький, злючий, и его показала Хмельницкая. Но даже они друг с другом не поздоровались, и Алёна в детстве больше не видела его ни разу. А взрослая Алёна, узнавшая его вместе с остальной той компанией в свои 17-18 лет, даже вся напружинилась…
— Представляешь, говорят, что он разбился, упал с балкона. Я подробностей не знаю, соседи говорили, кто что (с ними кто-то дружит), но вроде, он зачем-то полез на балкон, когда была вспышка, — вроде, хотел рассмотреть что-то повыше, — и сразу насмерть. Родители сразу даже не поняли ничего, — хватились, когда было уже кончено… Кошмар какой! Не представить себе!.. Не война, ничего, вроде, не происходит, и — такое горе!.. Что же это? — то у вас в классе — Лена Одинцова ни с того, ни с сего, то — вот, соседи какие-то… Хоть мы их и не знали, но — такое горе!.. Я даже не хотела тебе говорить, но если ты его не знала — то и ничего, наверное. Вообще, в голове не укладывается!..
Мама ахала, а Алёна застыла. «Неужели это правда?.. Действительно, с ума сойти, но совсем не поэтому… Мамочка, милая! — это же убийца, и ваш с отцом, и был бы мой, если бы не…»
У неё даже слегка закружилась голова. «Не прямо убийца, — но… уж организатор — точно, один из главных… А ты, мамочка, бедная, так сокрушаешься… Но что-то всё это странно, — как-то уж очень всё кругом удачно, как мама говорит, "кругОм 16"… Не сценарий ли это, не балаган ли, не мерещится ли всё?..»
Алёна автоматически опять схватила газету, всё ту же, от 8 января с программкой на 10-16-е. Передовица: «Письмо центрального комитета КПСС — колхозникам, рабочим совхозов, механизаторам, учёным, специалистам сельского хозяйства, работникам промышленности, поставляющей селу материально-технические средства, всем трудящимся Советского Союза.
Дорогие товарищи! Закончился 1976 год — первый год по выполнению решений XXV съезда партии. Он ознаменован дальнейшими успехами в развитии всех отраслей экономики страны, отмечен многими патриотическими начинаниями, огромным размахом социалистического соревнования. Его по праву можно назвать годом самоотверженного и вдохновенного труда советских людей, настойчивой их борьбы за повышение эффективности производства и качества работы, годом дальнейшего укрепления могущества и процветания нашей Родины. В сельском хозяйстве — этой жизненно важной отрасли нашей экономики — истекший год был годом напряженной работы по преодолению последствий жесточайшей засухи 1975 года…» —
«Уфф… — думала Алёна, — это — точно не галлюцинация. Это — атас. А именно — настоящая реальность 1977 года. Но это — меньший атас, чем тот, что наступил потом… Хотя этот — и не такой "весёленький"…» — и пересела с кровати на стул.
«Так что, — Бардашкова больше нет?.. Сейчас-то он ничему бы и не помешал… Может быть, теперь уже — и потом бы не помешал, не смог бы, не дали бы… Подожди, подожди ещё, — сейчас окажется, что всё — не так, что какая-нибудь ошибка… А может, разобьётся и выживет?.. И будет жить калекой… Нет, лучше бы просто вообще не было, на фиг… А разве он что-нибудь изменил бы сам по себе, разве он — не винтик Системы, хотя и "хорошо смазанный"?.. Ещё несколько таких передовиц "Правды", и страна рухнет сама — безо всяких Бардашковых…»
Алёна не увидела, нет, — но представила себе, как толстые коричневые щупальца огромного спрута пролезают потихоньку кончиками — сюда, в квартиру, — и в её комнату, и на родительский балкон… Её передёрнуло. «Хр с ним, с Бардашковым. Мне надо ехать туда, куда я поеду. А там — посмотрим.»
И ей опять стало страшно: а сделает ли что-нибудь Андропов? А сможет ли ЭТА гигантская костная система обрести гибкость, как ТА?.. «Но что я-то могу? Пока — только одно: завтра пойти в школу, как велели Димка и Толя, больше ТАКИМИ не существующие, а послезавтра — в Москву. Пока что я реально могу только это. А там — посмотрим, по ходу вагона…» — на губах у неё появилась задумчивая, лёгкая, мимолётная улыбка, и с этой улыбкой она почему-то задремала, сидя за своим столом. Наверное, умственное и душевное перенапряжение вызывало чувство физической усталости…
Проснулась она от звона отцовских ключей и звука открывающейся двери, от его шумного, как всегда, входа… Она вскочила — с этой нынешней, в чём-то, вроде, непривычной, хотя и само собой разумеющейся, с другой стороны, лёгкостью и побежала в коридор, где уже ярко горел свет, хотя начинало уже и светать. Папа уже что-то заговорил своим громким голосом, рассказывал, что его перехватили на лестнице соседи, пытались что-то узнать, — а мама тихонько что-то ему объясняла, видимо, то, что дочка спит, и не надо её будить… Но Алёна уже вылетела навстречу. Он уже повесил на вешалку свой «фирменный» гаишный жезл с подсветкой и серую ушанку с кокардой, расстегнул шинель, из огромного майора постепенно превращаясь в домашнего папу.
— Ой, деточка, ты не спишь! — не беспокойся, спи спокойно, — говорил он уже другим тоном, прижав её голову к своему толстому, серо-голубому милицейскому животу, поглаживая её по заплетённым и чуть разлохматившимся волосам. Это был самый толстый период его жизни (всегда на колёсах). С одной стороны, Алёна уже и забыла его таким за прошедшие десятилетия, — с другой стороны, она же осознавала, что он и позавчера был ЗДЕСЬ таким, и что она это прекрасно помнит… А папа продолжал её уговаривать:
— Не бойся, ничего страшного. Всё хорошо. Пойди ещё, поспи. Я буду дома.
Алёна оторвалась от него и спросила:
— Ну как там, всё хорошо? Тревога кончилась?
— Да, милая, всё уже в порядке.
— А это правда, что разбился Гоша Бардашков?
— А ты его знаешь?
— Не-а. Ну, видела, наверное, один раз…
— Да, правда. Чёрти что. Пацан-то ни в чём не виноват… Как его угораздило?..
— А кто-нибудь виноват?
— Нет, никто и ни в чём. Вообще не понятно, что это было.
— А другие несчастные случаи, аварии были?
— А ты что, уже телевизора насмотрелась?
— Нет-нет, это я — просто так. Слышала, как соседи говорят, — Алёна спохватилась, что начинает говорить слишком по-взрослому, а сейчас это было совсем ни к чему.
(Продолжение следует.)
Теперь публикуюсь, и на сегодня — заканчиваю. /18:31/
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
