Danse Macabre - Оскара Уальда
Люблю глаза твои, мой друг,
С игрой иx пламенно-чудесной,
Когда иx приподымешь вдруг
И, словно молнией небесной,
Окинешь бегло целый круг...
Но есть сильней очарованья:
Глаза, потупленные ниц
В минуты страстного лобзанья,
И сквозь опущенныx ресниц
Угрюмый, тусклый огнь желанья.
Федор Тютчев
Саломея...
Всполохи декаданса в каждой реплике.
Тёмная сторона любви... страсть доминирующая над разумом, жажда обладания возведённая в степень сумасшествия...
Ненависть, похоть, отчаянье и ложь, в оболочке из куртуазных реприз и монологов пера Уальда, насквозь эстетская, утончённая вещица...
нефритовая шкатулка со скорпионами...
Библейской легенде Уальд придал болезненно-эротическую трактовку: Саломея добивается головы Иоканаана, дабы целовать её, пусть и в мёртвые губы.
Любовь изображается как неестественное, извращённое чувство.
Отвергая красивых, здоровых юношей, Саломея проникается любовью к пленному Иоканаану, именно потому, что её пугают его истощённое лицо и проклятья ,
потому что его боится сам Тетрарх - Ирод, похотливый отчим, роняющий на падчерицу недвусмысленные, сальные взгляды.
Её любовь переплетается с ужасом и ненавистью; говоря Иоканаану о чувствах, Саломея изящнейшими дифирамбами восхваляет его слух, но тут же, видя безразличие и слыша в ответ - поношения, подбирает для Пророка самые отталкивающие сравнения:
"...Иоканаан! Я влюблена в твое тело. Твое тело белое, как лилии на некошеном лугу!
Твое тело отвратительно. Оно похоже на тело прокаженного. Оно похоже на выбеленную стену, по которой проползли змеи, похоже на выбеленную стену, на которой поселились скорпионы."
Эстетизация безобразного и стремление представить чувство любви в болезненном и извращённом виде - профиль декадентской литературы.
Главная героиня воплощает декадентское движение fin-de secle.
Уайльд ассоциирует свою Саломею с языческой богиней Луны Кибелой.
Кибела, Иштар.
Действие начинается с появления двух персонажей: сирийца, восхищающегося принцессой, и пажа, буквально загипнотизированного Луной.
Следует отметить первую реплику пажа, призыв посмотреть на луну.
Пьса представляет собой изысканно сплетенную паутину метафор белого цвета, которые связывают луну, царевну и пророка.
Ключевыми узлами этой паутины являются: неземная белизна, цветы, серебро и голуби (Саломея); гробница, слоновая кость, статуи (Иоканаан) и смерть.
Сириец восторгается ею.
Она появляется перед нами в жёлтом покрывале, можно предположить, что она только что танцевала.
И хотя поначалу кажется, что сириец и паж полностью погружены в свои размышления, их монологи вскорости причудливо переплетутся между собой, и центральным словом для этого объединённого монолога станет местоимение «она».
Это сплетение, в котором в изобилии представлены параллельные структуры, причём переплетение это представлено не только в этой части пьесы, даёт основание предположить, что на пьесу было оказано существенное влияние традицией библейской риторики.
Луна становится метафорой принцессы, луна - «Она как женщина, встающая из могилы. Она похожа на мертвую женщину».
Прямая связь с пророком, который вскоре сам восстанет из водоёма, который уподоблен могиле, очевидна.
Представляется существенным, что не только сириец восхищённо смотрит на принцессу.
Она отвечает ему взглядом на взгляд.
Пока сириец погружен в размышления о Саломее и замечает: «странный вид у нее» , паж замечает, что этот «вид» имеет гораздо большее значения:
«Можно подумать - она ищет мёртвых» .
Эта фраза, безусловно, является параллелью высказыванию сирийца: «Можно подумать - она танцует».
Конечно, танец Саломеи – это танец Смерти, танцуя, она ищет мертвых.
Не зря паж трижды предостерегает сирийца: «Не надо смотреть на неё».
Однако, гораздо больший интерес и важность для понимания данного персонажа, нам представляется то чувство, которое Саломея испытывала по отношению к пророку.
«В пьесе все отягощены любовью.
Но любовь, которой живут герои, - не бурная эмоция, а какое-то тяжёлое давящее чувство, странный мистический гипноз, в который они погружены.
Эта гипнотическая любовь парализует их сознание, и каждый из них действует как во сне».
Любовь Саломеи жестока и твердокаменна.
Форма, в которую облачена Уайльдом чувственность Саломеи, способна буквально потрясти воображение: она любит лишь его части, а не всего, не самого Иоканаана.
Она любит его тело, его голос, его волосы и, наконец, рот, то есть внешнюю красоту, а не душу Иоканаана, которая, право, вполне этого заслуживает...
Она фактически расчленяет Иоканаана по кускам. Она кровожадно расчленяет Иоканаана. «Иоканаан! Я влюблена в твоё тело! - грезит Саломея.
Бессильные протесты Иоканаана, только усиливают её ненасытное желание.
Она бросает одно и принимается за другое: «Тело твоё отвратительно...
Оно ужасно, тело твоё! В волосы твои - вот во что я влюблена, Иоканаан. Твои волосы подобныгроздьям винограда... Нет ничего на свете чернее твоих волос» .
С каждым последующим словом бессмысленное сопротивление Иоканаана ослабевает, как у жертвы, раздираемой хищным зверем.
Она не унимается, напротив, она ещё более возбуждается, словно бы пьянея от вкуса крови, и продолжает своё виртуальное расчленение.
И затем в семи репликах подряд она повторяет одну и ту же фразу с небольшими вариациями: «Я поцелую твой рот, Иоканаан. Я поцелую твой рот».
За это время молодой сириец успевает покончить с собой, взволнована стража, шум, Иоканаана уводят в темницу, появляются Ирод и Иродиада, а Саломея словно бы не замечает происходящего, она всё повторяет и повторяет безумную фразу: «Я поцелую твой рот, Иоканаан. Я поцелую твой рот».
Очевидно, что ни о какой любви здесь не может быть и речи.
Даже слово «страсть» сюда вряд ли подходит, это именно «сладострастие», а за страстью кроется трагедия.
Страсть неизбежно порождает смерть.
Образ Саломеи, её чувства носят ярко выраженный амбивалентный характер: любовь и ненависть здесь – две стороны одной монеты.
Любит, может быть, молодой сириец, страсть, вполне возможно, испытывает Ирод, но Саломея, расчленившая объект своей страсти, поедающая Иоканаана своими «золотыми глазами из-под позолоченных век», испытывает именно сладострастие.
Проклятия Иоканаана, его презрение ожесточают царевну, но не исцеляют от страсти.
Саломея идет навстречу своему желанию, не дрогнув перед смертью.
Отказавшись плясать перед тетрархом ради половины его царства, она танцует за голову пророка.
Её желание не инициировано матерью, оно просто совпало с требованиями честолюбивой царицы, оскорбленной Иоканааном, его гневными обвинениями вкровосмесительстве.
Саломея добьется своего: она поцелует мёртвые уста и произнесет то, что открылось ей на исходе её короткой жизни, когда смерть уже осенила её:
«Я знаю, ты полюбил бы меня, потому что тайна любви больше, чем тайна смерти.
Лишь на любовь нужно смотреть» .
И когда вожделенная, окровавленная голова, отсечённая от тела, оказывается в руках безумной царевны, она восклицает в экстазе: «А, так ты не хотел, чтобы я целовала твой рот, Иоканаан?
Что ж, теперь я поцелую тебя. Я укушу твои губы зубами своими, как кусают созревший плод».
И даже теперь, получив желанное, она не в силах унять своей неутолимой жажды расчленения!
Она бредит, она требует у головы Иоканаана: «Разомкни свои веки, Иоканаан! Почему ты не смотришь на меня? …».
Но умозрительного расчленения ей, испытавшей вкус крови, уже недостаточно, ей недостаточно того, что ему отрубили голову, она жаждет большего, она хочет, чтобы плоть Иоканаана распалась на тысячи, десятки тысяч мелких кусочков.
Многословные монологи Саломеи льются словно музыка благодаря подобию восточным стихам и влекут нас к чувственному восприятию красоты.
Текст насыщен метафорами, излюбленный модерном образ сада оживает в монологах Саломеи.
Лилии, алые розы, грозди винограда, сочные гранаты… – в словах разрастается сад с его греховными плодами – но сад нарочито стилизованный, а не природный.
В «Саломее», как и в других произведениях Уайльда, очевиден культ красивых предметов.
Поэтому наряду с драгоценными камнями, шёлковыми мантиями «из страны серов», диковинными белыми павлинами, люди выглядят также искусственно сотворёнными из золота, каменьев и слоновой кости.
Возможно предположить, что сама Саломея Уайльда представляет собой аллегорию на произведение искусства как таковое.
Во время танца Саломея украшена многочисленными ювелирными изделиями: тяжёлыми звонкими браслетами, усыпанными самоцветами, ожерельями, перстнями и т.д. Однако, сам танец, несмотря на весь эротизм, является предвестником смерти.
Danse Macabre!
Саломея Уайльда не просто красива, она дьявольски красива, причем в прямом смысле этого слова, ибо красота её не добродетельна, а жестока и кровожадна.
Красота её – вещь в себе, души она не имеет, и отсюда конфликт между душой и физическим носителем этой души в нашем бренном мире.
Другие статьи в литературном дневнике:
