Спектакль Крошка Цахес
В этот день, по странному стечению обстоятельств; не доходящих смс, перенесения места встречи - опоздали на концерт ансамбля старинной музыки - "Мадригал".
Обивая подходы к кассам филармонии, трижды натыкались на семитского вида старушку, подобострастно предлагающую нам билеты на всевозможные действа от вечера Артёма Варгафтика с маршами Мендельсона, до премьеры спектакля "Крошка Цахес" в театре им. Моссовета.
Билеты на многообещающий спектакль были спешно приобретены, и мы, последними зрителями взошли в полупустой амфитеатр, под весёлое трепыхание клоунских персонажей на сцене.
«Крошка Цахес» — поучительная, в высшей степени трагичная сказка Эрнста Теодора Амадея Гофмана об уродливом малыше, заколдованном феей.
У сей замечательной притчи есть по крайней мере два основополагающих момента, могущие обеспечить театральной постановке и вес, и серьезность.
А именно: очевидная социальная острота и не менее очевидное противопоставление художественного воображения плебейскому восприятию мира.
Гофман, как известно, делил все человечество на "музыкантов" и "немузыкантов".
Первые, будучи не в ладах с горшками и граблями, ловили высокие смыслы, видели волшебные краски и слышали прекрасные мелодии.
Вторые - не подымались выше горшков и способны были уловить лишь запахи тушеной капусты.
Опосредованно гофмановского шедевра в режиссерском прочтении Нины Чусовой беспокоиться не стоит.
Этот образчик театральной продукции ни на что философски-актуальное решительно не претендует и никому помешать не в состоянии.
Разве что горстке эстетов, "бесполезных ископаемых", наподобие студента Бальтасара, которых может оскорбить невыносимо густой дух тушеной капусты, исходящий от нового чусовского опуса.
Основной же зрительской массе, тщательно вскормленной нынешней телевизионной пищей, этот дух будет в самый раз.
Безобиднейший пустячок.
Яркий и красочный детский утренник.
Правда, с небольшим вкраплением накладных задов и бюстов...
Победный марш попсы (да, да, Шуберт там тоже есть, "Песнь моя летит с мольбою", в чудном опопсовевшем виде).
Цирковой драйв и мощный детский наив.
Помните полупристойные стишки про "дер фатер унд ди муттер"?
Вот так примерно выглядят и звучат в спектакле парафразы всего немецкого (дурные "нибелунги", всякие "белокурые бестии" и прочие германизмы).
Ими, возможно, хотелось намекнуть на зародыши идей тоталитаризма или расовой исключительности, но вышло милое (хоть и сильно громкое) "алле - оп"!
И вообще, все происходит в цирке.
Действие перенесено с подмосток на арену: круглую сцену обрамляют два вполне цирковых подиума.
Спектакль открывает группа артистов манежа, горланящая нехитрую песенку немецких выпивох : «Все мои братья пьют, как ты и я, — ложатся спать в стельку, просыпаются и снова пьют».
Спектакль у Чусовой вообще очень германский: распеваются пивные гимны, читаются немецкие стишки, а князья, поэты и прекрасные девушки как будто срисованы с немецких карикатур середины XIX века.
Повод для страданий матушки Цахеса, только один — неарийский у нее получился малыш.
Должен быть белокурый, хорошенький и умненький немецкий мальчик, а вышло какое-то недоразумение.
Зацепка за эпизод из жизни крошки Цахеса и его матушки, где демонстрировали на арене маленького уродца, без малейшей рефлексии превратилась во всеобъемлющий прием. Князь (Михаил Шульц) похож на Гаргантюа, профессорская дочка Кандида (Лилия Волкова) -- на девицу из "Мулен Руж"...
Фея (Ольга Мугрычева), та самая обладательница чудовищных накладных ягодиц и грудей, напоминает, несмотря на явный эротический акцент, персонажа новогодних елок в Колонном зале.
Студент Бальтасар (Евгений Ратьков) - недотепа масштаба какой-нибудь АБВГДейки.
И так далее, и тому подобное.
Вплоть до главных фигур спектакля: мамы Лизы, роль которой отдана хорошей актрисе Маргарите Шубиной, и самого крошки Циннобера, который у Павла Деревянко мог бы стать замечательным актерским достижением.
Кабы не легкость в мыслях необыкновенная, с которой прочитан Чусовой шедевр Гофмана.
Кабы не сокрушительное плебейство замысла и его режиссерского воплощения. Замечательный сюжет, не правда ли?
Всю свою жизнь романтик Гофман ненавидел плебейское мироощущение, конфликтовал с ним каждой строкой своего творчества - и вот перед нами тщета романтических усилий.
Одна из изысканнейших историй в европейской литературе ХIХ века разыграна как "хорошие шутки" и прочие бла-бла прелести общедоступного искусства для широких масс.
И все же массу жалко. Даже ту немногочисленную, что помещалась в Малом зале Театра им. Моссовета.
И в особенности ту ее часть, которая Гофмана не читала, но все же ходит в театр, где надеется приобщиться к более или менее высоким образцам более или менее элитарного искусства.
Как подумаешь, что эти люди, увидев аляповатые елочные эффекты, клоунские судороги Бальтасара или дурацкие пассажи феи, подумают, что это и есть гофмановские волшебство, романтические порывы и горькие социальные прозрения, цинично делается.
А когда на основании того, что Павел Деревянко ловко укоротил свой рост (путем сгибания ног в коленях), удлинил челюсть (путем вставления протеза) и представил убогое мышление (посредством застывшей мимики), зритель решит, что это выдающийся артист, станет, господа хорошие, совсем тошно.
Потому что Деревянко и вправду артист замечательный, а крошка Цахес - та роль, которая могла бы отличным образом проявить дарование актера, умеющего сыграть одновременно и эксцентрическое, и щемяще человечное.
Этот спектакль с его бесконечной клоунадой и скабрезными шуточками с одинаковым успехом мог бы идти и в театре, и на площади, и в цирке, и в пивнушке; строгий театральный свет и молчаливая публика совсем ему не к лицу.
Из философской сказки Чусова сделала буффонаду, построив ее на чисто цирковых приемах: тут очень много трюков, непристойных шуточек, танцев, все герои сведены к чистой карикатуре, и ни к одному не испытываешь особой симпатии.
Но за буффонадой и актерскими кривляниями то и дело сквозят и не могут прорваться какие-то смыслы.
Все время ждешь, что вот-вот клоунада кончится и чтото «такое» наконец произойдет.
А «происходит» здесь только Павел Деревянко в роли Цахеса — он здесь играет не шуточку, не шарж, а вполне взрослую и очень непростую роль.
Ужимки и прыжки этого гадкого младенца — единственное, что позволяет назвать этот клоунский перформанс спектаклем.
В финале расколдованный и растерзанный толпой его герой умирает прямо на цирковом подиуме, а над трупом бывшая невеста бодро играет новую свадьбу — и не остается ничего другого, кроме как пожалеть его.
Мораль нехитра: это не Цахес такой, это мы такие — сами возвеличиваем, сами убиваем.
Только увы, на фоне общего цирка никакая мораль не звучит.
Другие статьи в литературном дневнике:
