Спектакль - Ночные Бдения
...Вы, философы, сказали ли что-нибудь более важное, чем то, что вам нечего сказать?
Бонавентура
Поставлен Людмилой Рашкован в театре-студии Человек, по саркастической прозе философа Ф. В. Й. Шеллинга, под псевдонимом Бонавентура.
Это подлинная трагикомедия, в лучшем её прочтении..
Истинный фарс, одетый в четыре смирительные рубашки, спеленованный рукавами шизофренической философии.
Скоростная передача мыслей, такая же изворотливая, пластичная и абсурдная, как ужимки, прыжки и танцы актеров.
Спектакль можно и нужно посещать многократно, потому как за эксцентрическими па - не с первого раза возможно понять высококонцентрированный смысл философских монологов, расшифровать все символы, заложенные в движениях актеров, мимике их лиц, изгибах пальцев рук и ног.
Предварительно следует ознакомиться с оригинальным текстом - ссылка
Действие происходит в неком подобии сада в больнице для умалишенных, в котором беззаботно гуляют 4 героя, 4 сложных образа -
( Шут, Актриса, Сочинитель и Дилетант) и забавляются игрой самоанализа, прибегая к помощи марионеток, изваянию Венеры Милосской, проваливающегося в никуда пола...
Умалишёнными они названы по умолчанию... скорее это персонажи, внезапно прозревшие, ставшие излишне умными для окружающей их действительности
- эта метаморфоза шокирует их сознание, заставляет копать все глубже яму в своем полном переживаний и идеологии сознании, снимать одну за одной все маски, дабы наконец, увидеть свое истинное лицо, но яма бездонна, а зеркала нет...
Бесподобна игра Сергея Юшкевича, Шута, с репликой - " Зачем этот мир, если парик - бессмертнее человека, носящего его..."
А также произнесённый им - монолог безумного творца-
"...У меня в руке диковинная вещица, земной шарик, и пока я секунду за секундой — они там называют секунды столетиями — рассматриваю его в увеличительное стекло, сумятица на шарике усугубляется, и я не знаю, смеяться мне над этим или гневаться,— если то и другое вообще мне приличествует.
Пылинка в солнечном луче, копошащаяся там, величает себя человеком; сотворив ее, я ради курьеза сказал, что она хороша весьма, — сознаюсь, опрометчиво сказано, но что поделаешь, я был в хорошем настроении, а всякая новинка радует здесь наверху, в этой длинной вечности, где времяпрепровождение немыслимо.
Кое-какими моими творениями я, правда, и теперь доволен; меня забавляет пестрый мир цветов, и дети, которые среди них играют, и летучие цветы — бабочки, и насекомые.
Но та мельчайшая пылинка, наделенная мною дыханием жизни и названная человеком, вновь и вновь досаждает мне своей божественной искоркой, которую придал я ей сгоряча, так что она свихнулась.
Мне следовало сразу представить себе, что такая малость божественного не принесет ей ничего, кроме вреда, ибо жалкая тварь не будет более знать, куда податься, и чаяние Бога, ей присущее, лишь заставит ее запутываться все безнадежнее, без всякой возможности найти когда-нибудь верный путь.
В секунду, названную золотым веком, она вырезала фигурки, милые на вид, строила домики, развалинами которых любовалась в другую секунду, усматривая в них жилище богов.
Потом она боготворила солнце, светильник, зажженный мною для нее и относящийся к моей настольной лампе, как искорка к пламени.
Наконец — и это было наихудшее, — пылинка возомнила божеством самое себя и нагромоздила целые системы самолюбования.
К черту! Лучше бы я не вырезал эту куклу! Что мне теперь с ней делать?
Совсем уничтожить ее тоже было бы жалко, ибо сей прах подчас в таком упоении грезит о бессмертии, полагая, что сами эти грезы подтверждают его бессмертие.
Как же мне поступить? Поистине мой рассудок сдает.
Допустим, я предоставляю этой твари умирать и снова умирать, всякий раз вытравляя искорку самосознания, чтобы этому существу воскресать и колобродить вновь и вновь?
В конце концов, это мне тоже наскучит, ибо не может не утомить фарс, повторяющийся без конца.
Лучше всего мне повременить с решением в ожидании более разумной мысли, пока не заблагорассудится мне назначить дату Страшного суда."
Истеричный образ актрисы-Офелии (Татьяна Донская), пожалуй единственное, что раздражает в пьесе.
Это эдакая бесцветная, вневозрастная фрау, с конвульствными движениями и пением колыбельной на ломаном языке земляков Гёте.
Её кричащая экспрессия замутняет смысл монологов.
Однако в Четвёртом Бдении, в сцене - "Любовь двух помешенных", столь значимы её слова к Гамлету в ипостаси Офелии -
"...Ты реплика в моей роли, и я не могу тебя вырвать, как не могу вырвать листов из пьесы, где записана моя любовь к тебе.
Если уж нельзя мне добраться до меня самой, перечитав роль в обратном порядке, придется дочитать ее до конца, до exeunt omnes(все уходят-лат.), может быть, хоть за этим окажется подлинное «Я».
Тогда я скажу, существует ли что-нибудь, кроме роли, живет ли «Я» и любит ли тебя."
Также поразительна игра Сочинителя(Алексея Агапова), в маске студиозуса, увещеваюшего самоубийцу повременить с преждевременной кончиной:
Студиозус
"Возможно ли, друг мой, вы отрекаетесь от этого желудка, от этой жизни, вы хотите выпорхнуть из всей этой замысловатой машины, где вы вращаете тысячи колес?
Сколько вокруг вас подмостков, на которых вы можете выступить героем! Поля сражений, альманахи, литературные газеты, большие и малые театры!"
Самоубийца
"Я состою в штате придворного театра!
Кстати, пистолет не заряжен, и здесь на могиле я только пробую, умеренно буйствуя, вжиться в характер самоубийцы, которого завтра мне предстоит играть. Уравновешенность — могила искусства! Я примериваю страсти, как борец примеривает перчатки перед боем; я играю моих героев с чувством, и, по крайней мере, как великие мастера, я скряга в день, когда играю скрягу, и безумец в день, когда играю безумца».
Студиозус
"О фальшивый мир! Мир, где все поддельно, даже косички твоих обитателей, бессмысленное, пошлое столпотворение шутов и масок, неужели невозможно хоть немного тобою воодушевиться!
Вот бы перетряхнуть разом всех спящих подо мною, увидеть весь род человеческий в неглиже без всяких румян, без фальшивых зубов и косичек, без накладных бюстов и задов, чтобы злобно освистать это жалкое сборище."
Спектакль временами буквально дух захватывающий, зрелищный.
По режессуре видно, как передвинулись границы театра - довольно далеко, туда, куда ранее театр заглядывать не решался...
В голую, горькую экзистенциальность.
Актеры беспощадны со зрителями, режиссер беспощаден с актерами, пьеса одинаково беспощадна и с теми, и с другими.
Ведь речь в ней – об актерах и марионетках, в ускользающем смысле игры название которой - Жизнь, о зыбкости ее границ.
Мир – театр и сумасшедший дом – две главные ипостаси человеческого бытия.
И в финале спектакля дважды, как удары судьбы, срываются сверху и вонзаются в пол стальные лезвия: словно отделяя иллюзию от истины, сон от яви, прошлое от будущего, жизнь от смерти...
Другие статьи в литературном дневнике:
