Месектет,На западе, там, где за линию горизонта открывается Ро-Сетау - путь в загробный мир. Когда золотая ладья Солнца Манеджет прибывает великие богини и перекладывают его на ладью Месектет, сделанную которая отправляется по водам беспредельная простертое над землей, воплощающей ее супруга – бога земли Геба. «Это через рот Нут богини этого бога (т.е. Ра) проходит в Дуат, - гласят астрономические тексты. - Затем продвигается он вперед, проходя по небу. С ним звезды эти входят и с ним проходят вперед, спеша к местам своим... Это в первый час вечера величество этого бога (Ра) входит (в Дуат). Он становится торжествующим, он становится великолепным в руках отца своего, Осириса. Чист он там. Величество этого бога воссело в жизни в Дуате на втором часу начала ночи. Величество этого бога приказывает Западным (т.е. обитающим в Дуате) и он исполняет задуманное в Дуате. Величество этого бога продвигается к земле, вновь и вновь приходя в существование в Верхнем Египте. Сила его велика, подобно (тому, как было) в первый момент его появления... По границам вод небесных, по рукам Нут проходит величество этого бога. повинуясь вечному циклическому движению вселенной, Однако перед этим оно должно пройти открывая своими лучами Нунатаинственные обитают жители потусторонних сфер с человеческими телами животных, рептилий и птиц, погруженные в сон никому не ведомые существа, простираются неведомые даже многим богам миры, несут свою бессмертную стражу Осириса духи огня и воздуха, земли и воды. Бау обитающие на западе, сопровождали его в потустороннем странствии; восточные бау воспевали омоложенного солнечного бога и встречали его восход на земле в облике павианов. Многочисленные заупокойные тексты самые древние из них – записанные в Древнем царстве, самые поздние – магические папирусы греко-римского времени. Однако О назначении этих текстов, предназначенных лишь для избранных, говорится в них самих: часов Основное отличие текстов из царских гробниц от знаменитой Книги мертвых заключается в том, что они гораздо более масштабны и вселенских процессах, в то время как Книга мертвых содержит лишь конкретные практические советы, необходимые умершему человеку во время его пребывания в загробном мире. Основной совет, который дает душе Книга мертвых – следовать за ладьей солнечного божества в ее плавании, пересекающем Дуат с запада на восток, стать свидетелем превращения ночного солнца из «старика» в «младенца», и, обретя жизнь вечную, узреть все сокровенные области загробного мира, ставшие видимыми благодаря свету, именуемому знание. новой жизни: появляется младенец Хор, провозглашающий которая называется жизнью. В истории об Осирисе, убитом Сетхом, смерть выступает в своем самом ужасном облике; победив ее и возродившись, Осирис тем самым доказал бесконечность существования Именно здесь, в загробном мире, полном мрака и ужасов, еженощно предотвращается старение вселенной, в последнем часу ночи а вместе с ним и все другие благие божества, духи и праведные умершие войдя в его плоть стариками, детьми. Этот змей, которого Амдуат называет Тот, кто окружает вселенную, В Книге врат этот момент относится к третьему часу ночи, существа, имеющего две бычьи головы символически воплощающего собой загробное царство, во время путешествия, через которое обновляется солнечное божество. На иллюстрациях к некоторым другим текстам этот путь к возрождению изображается в виде двухголового бога земли Акера, стража первых ворот Дуата, на спине которого помещена ладья Солнца.
Нетленность памятников, которые нам оставила древнеегипетская цивилизация, вызывает у путешественника совершенно особое ощущение времени; порой кажется, что именно здесь, в Египте время по отношению к вечности движущихся песков пустыни, и бесконечности темного звездного неба. Определение времени Дневное время устанавливалось по солнечным часам, гномонам, состоявшим из двух деревянных брусков, соединенных вместе. на юг. Тень, отбрасываемая вторым бруском, попадала на деления первого и таким образом фиксировала дневное время. Время это, как и ночное, было разделено на 12 частей от восхода до захода солнца. В Египетском музее в Каире из храма Это алебастровый инкрустированный лазуритом конусовидный сосуд священного животного бога Тота. Клепсидра наполнялась с наступлением ночи, На внутренней стороне часов вырезаны двенадцать колонок текста для двенадцати “часов” ночи. При нанесении меток учитывалось сезонное изменение продолжительности ночи. Внешняя сторона часов разделена на три регистра. Аменхотеп III изображен поклоняющимся Ра, Тоту, Птаху и богам двенадцати месяцев года. Определенная категория жрецов, носившая название унуит, производное от унут - час, должна была следить за часами; эти жрецы должны были сменять друг друга каждый час и, таким образом, непрерывно осуществлять свою божественную службу. переход через который этапа существования, рубеж, который фараон отмечал празднованием юбилейной церемонии Сед. Исторические хроники, тем не менее, гласят, что очень многие цари и простые египтяне не только успешно миновали рубеж тридцатилетия, но и доживали до весьма преклонных лет. а завершающий VI династию Пепи II, согласно античным авторам, правил страной около ста лет, что, впрочем, нельзя утверждать с полной уверенностью. Некоторые египетские чиновники на склоне лет продолжали исполнять повеления своего царя; так, некий капитан корабля Нечерухотеп утверждал в своей гробничной надписи, что руководил экспедицией за алебастром в Хатнуб в возрасте семидесяти трех лет. Бакенхонсу, верховный жрец Амона-Ра при Рамсесе II, совершил головокружительную карьеру и продолжал здравствовать в свои 85 лет. Проживший 86 лет, другой жрец Амона, Небнечеру, хвалился, что был все эти годы здоров и неутомим, благочестиво советуя желающему прожить столько же: «если хочешь жизнь длинную, подобную моей, моли о том богов». Мудрец Аменхотеп сын Хапу, после смерти обожествленный, в надписи на своей статуе утверждал, что достиг восьмидесяти лет в милости фараона Аменхотепа III и желал себе жизненный срок в сто десять лет. из которых десять и грехов тому, кто, будучи раньше глупцом, смог стать мудрым и просветленным. Ахау не заканчивается с кончиной человека, жизнь продолжается и после смерти, в мире ином. Солнечное божество на своем пути через загробный мир проводит какое-то время в каждой из областей запредельного пространства, прежде чем двинуться дальше. Пробужденные сиянием и словами бога усопшие празднуют вместе с ним прибытие света и жизни, для того чтобы по истечении этого часа вновь погрузиться в сон забвения, ожидая в нем нового циклического возвращения бога следующей ночью. На виньетках к Книге врат двенадцать богов, символизирующие часы ночи, поддерживают на руках тело огромного змея; имя этого змея – «время жизни», бесценный дар, который получают просветленные души и которого лишены души грешные. Египтяне изображали время и в виде бесконечной звездной веревки в руках богов, разделенной на часы и исходящей изо рта бога вечности, рождающего и поглощающего дни, месяцы, годы и века. Каждую ночь Ра и воссоединяется с Осирисом, единое божество, воссоздающее вселенную и продолжающее бесконечность жизни. «Это – великое таинство, - гласят строки магического папируса Солт 825, - это Ра и Осирис. Кто раскроет это – умрет насильственной смертью». Семь наставлений мертвым: вызов Юнга христианству Действительно, в юнговском представлении о человеческой психике Бог может существовать, но не обязан существовать; дух может существовать, Однако, с помощью религиозной чувствительности и прозрений современным и древним мышлением; Фрейдистский ответ на нужды человека религиозного — на то, что религиозные убеждения есть невроз. Человеческая природа управляется животной сексуальностью, с которой борются эго и суперэго, и это есть поле битвы, на котором появляются феномены подавления и вины. Во фрейдистской картине не остается места для духовности, сопровождаемой святостью. В действительности деспотические религиозные структуры, которые учат святости, служат только для того, чтобы вызывать ненужное чувство вины и чувство собственной греховности. Сопоставим это с Юнгом. Здесь мы видим психологическую картину, в которой религия понимается как прото-психология, с Юнгом как современным пророком, выражающим нуменозное на языке двадцатого столетия. В этой юнгианской перспективе возможна конструктивная критика старого новым (в отличие от чистого противостояния), которая может привести к революции в религиозном мышлении. Но вот юнгианский парадокс: «новое» для Юнга есть обновление древней духовности и использование ее как опору для свежего критического взгляда. Он верил, что продолжает линию древних гностиков и алхимиков, чтобы вернуть христианству «потерянные» элементы. Незадолго до его смерти в одном телевизионном интервью Джон Фримен спросил, верит он в Бога или нет. Юнг ответил, что он знает, что Бог существует. Это «знание» есть гнозис древнего еретического течения в раннем христианстве, тайное знание о человеке и его спасении. Этот центральный элемент в юнговском видении важности собственной миссии и его психологических теориях должен быть полностью осознан, прежде чем мы сможем оценить его вклад в теологическую антропологию. Юнг понимал «новое» не как разрыв со «старым», но видел в нем ту же жизненную силу — самость в сердце коллективного бессознательного — которая все время по-новому понимается и выражается. Нужно постоянно сверяться с прошлым, чтобы верно ориентировать себя: Юнг верил, что его работа есть завершение работы его отца-священника, который был для Юнга воплощением неполноты христианского учения, в частности в отношении психологических аспектов Троицы и природы зла. Оценивая христианское учение в психологических терминах, и сравнивая эту оценку с юнговскими представлениями, можно обнаружить присущие ему внутренние противоречия. Религия ценна тем, что она предлагает смысл для человека, и гностические учения делали акцент именно на внутреннем мире человека, в противовес церковной позиции ортодоксии. Святость достигается соединением духа с непознаваемым богом, а не соединением людей или набором законов. Во время своей «творческой болезни», во время которого были выработаны основные положения юнговской психологии, Юнг пережил психический опыт в своем доме в Боллингене: Дом наводнили призраки, они бродили толпами. что я едва мог дышать «Бог мой, что же это такое?» там мы не нашли того, что искали». Эти слова я сделал началом «Septem Sermones…» «Семь наставлений мертвым» безусловно одна из важнейших работ Юнга, а также — парадоксальным образом — самая короткая и наименее цитируемая. Написанная вдохновенно, с прекрасным чувством слова, сродни писаниям многих великих мистиков. на годы; попытка Юнга и его последователей скрыть то, что он скорее был мистиком (чем «добропорядочным» психологом). Она была написана всего за три вечера: и связность: изучения Юнгом гностицизма (ведущего к алхимии) искусству рисования мандал. универсальные образы, отраженные в мандалах. в результате своего знаменитого «сна о доме» исторические пласты, заканчивающиеся в доисторической пещере), Когда «Семь наставлений мертвым» широкому кругу читателей. И их связь с гностицизмом, из-за псевдонима автора,Василида «из Алесандрии, встречается с Западом», появилась эта подпись в рукописи или в публикации. в анонимной записи с обратной стороны обложки, собой представляют зашифрованный гностический текст великолепного качества». И в этом катарсическом опыте полностью выразилось то, что он ранее изучал; и с психологической точки зрения, с какой Юнг подходил к древним авторам – его личное крещение. Происходившие во мне внутренние изменения начали как-то проявлять себя, оформляться: возникла внутренняя потребность сформулировать и выразить то, что могло быть сказано Филемоном. Так появились в 1916 году «Septem Sermones ad Mortuos» с их необычным языком. Было бы интересно здесь объяснить образ Филемона, духовного «гуру» Юнга, мудрого ангелоподобного человека, продукт его внутренних мечтаний, порожденных кризисом среднего возраста. Филемон и его супруга Бавкида, на самом деле взятые из греческой мифологии, предложили Зевсу и Гермесу убежище, не зная, что они боги. В награду Зевс сделал их стражами своего храма после их смерти: Филемон стал дубом, и его жена – липой. Юнг обращается к этой легенде, в ее римской форме, в «Психологии и алхимии», иллюстрируя этим неосмотрительность В своем слепом стремлении силам Фауст забыл об убийстве Филемона и Бавкиды. Когда мир стал безбожным, божественным странникам Юпитеру и Меркурию, приняли этих сверхчеловеческих гостей. И когда Бавкида собиралась зарезать последнего гуся для них, произошли метаморфозы: Когда Юнг построил в Боллингене Башню, он написал над входом слова: “Philemonis Sacrum – Fausti Poenitentia” (Святилище Филемона – Фаусту раскаяние). Юнг был знаком с «Фаустом» Гете и это была одна из книг, которая своим гностическим звучанием на его мышление. Мы можем только гадать о психологических силах, в фигуре Филемона, но тот факт, что они связаны с образом Ильи-пророка и преобразовались в «Василида из Александрии», говорит об универсальной трехчастной мистической схеме, В действительности, начальный спуск в подземный мир – описанный Юнгом как Некия, путешествие Одиссея в Царство Аида, «что в бессознательном предстает как мифическая земля мертвых, земля предков» — есть источник, из которого шаман, чтобы удерживать демонов, которые обитают в мире людей. Третья стадия развития, персонифицированная в Василиде, есть точка в которой психика через состояние раздвоенности достигает единства («где Восток соприкасается с Западом»): это есть гностический бог Абраксас. «Вот Бог, о коем вам неизвестно, ибо люди его позабыли. Мы именуем его присущим ему именем АБРАКСАС. Он еще более неопределим, чем Бог и Дьявол». Иерусалим есть центр неполноты ортодоксального христианства, символ исключенности демонического и хтонического начала. «Они», как это называли гностики для выражения полноты личности, визуально отражаются в мандалах. Исторический Василид был гностиком начала второго века нашей эры — утверждавшим, что его учение происходит из толкований ап. Петра и при участии самого Петра – действительно сумевшим соединить восточную и западную мудрость. Александрия была настоящей ярмаркой идей, не только египетских, греческих и ближневосточных, но также и азиатских, что позволяло создать такое все включающее учение. Кроме обычных гностических идей о Боге за Демиургом, сейчас в целом понятых, Василид также высказывал мысль о том, что Абраксас (или Абраксус, или Абрасакс) был правителем первого из 365 небес, каждое своего цвета, содержащихся в первоисточнике вселенной. (Числовое значение слова «Абраксас», записанного греческими буквами, также равно 365.) Кроме того, в первоисточнике в потенциальной форме содержалось все, и самое главное – три аспекта Сыновства, каждое материальнее предыдущего: первое Сыновство отделило себя от первоисточника и соединилось с богом Абраксасом; второе, в силу своей менее тонкой природы, требовало крылатой поддержки Святого Духа, но в конечном счете последовавало за первым Сыновством к единению с Богом, и третье, будучи плотным, дало рождение Творцу, а тот в свою очередь – небесным (Огдоад) и материальным вселенным. Третье Сыновство, запертое в людях в виде «божественной искры», искало окончательного соединения с первыми двумя, и это стало возможным благодаря гнозису, принесенному Иисусом Христом, сыном Творца. Это телеологическое стремление оканчивается не в просто в исходном состоянии небытия, но приводит к новому типу единства в свободном творении – состоянию Великого Неведения – в котором желание заключается в том, чтобы просто пребывать в созданной природе. Иезуит Пьер Тейяр де Шарден, современник Юнга, разработал мистическую теологию, основанную на похожем принципе. Это есть гностическая Плерома, полнота Бога в Себе и Его присутствие в творении во всех эонах («в которой субстанциональное единство и множественность творения сплавлены в единое целое»). Юнг также использовал этот термин в «Семи наставлениях…»: Бог не мертв, он жив так же, как и исстари. Бог, он – Творение, нечто определенное, а посему отличен от Плеромы. Бог – свойство Плеромы, ибо все, что сказал я о Плероме, действительно и для Него. Юнговская Самость может быть понята как единство, которое в то же время есть множественность, центр, который также и все остальное. Де Шарден (синхронистично, надо заметить) использовал похожую формулировку, говоря о ноосфере, коллективном разуме и памяти человечества. Однако, он ограничился теологическим обзором, не подходя с точки зрения психологии личности, и писал о Божественной Среде, в которой все человечество через эволюцию духа, ноогенезис, будет объединено в Царство. И в это же самое время историк Арнольд Тойнби разрабатывал свою идею об архетипах и универсальной судьбе человечества. Чтобы понять то внутреннее смятение, которое привело к появлению «Семи наставлений мертвым», нет ничего лучше, чем обратиться к словам самого Юнга: А началось все с непонятной мне самому неразберихи: я не имел представления, что все это значит и что я должен делать. Возникло ощущение, что атмосфера вокруг меня сгущается, ее заполняли какие-то диковинные призрачные существа. Так оно и было: в моем доме стали появляться привидения. В одну из ночей моя старшая дочь увидела пересекавшую комнату бледную фигуру, вторая дочь пожаловалась, что дважды за ночь у нее пропадало одеяло… «Они», мертвые, как был убежден Юнг, не являются всеведающими, какими их обычно считают, на самом деле души мертвых ищут просветления, знания у живых, воплощенных. Нужно освободиться от прошлого, чтобы освободить свое настоящее. Хотя «мертвые» обычно считаются архетипическими формами, Юнг признавал линейное онтогенетическое приращение в бессознательном – включая его собственное (чувство выполнения семейной миссии – Воспоминания, сновидения, размышления – и изображения, украшавшие фамильные шкафы в Боллингене), которое он предлагал как объяснение одержимостью духами предков (Collected Works, vol 9, part 1, par 224). В предисловии к книге отца Виктора Уайта «Бог и бессознательное» Юнг достаточно убежденно выразил свою точку зрения на изменчивость бессознательного: Я стараюсь убедить моих учеников не воспринимать пациентов так, будто они все одинаковы – люди принадлежат разным историческим слоям. Есть люди, которые психологически таковы, будто их время – 5000 г. до н.э. Тот факт, что есть разные исторические слои, должен быть внимательно рассмотрен психологом, и в тоже время представляет возможность дальнейшего развития. В отличие от упрощенческих представлений о филогенетической Самости и онтогенетическом эго, Юнг утверждал баланс универсального/специфического в наследственном бессознательном, и может быть неясно, насколько личностным может быть это специфическое – например, его предположение о наследственном метемпсихозе у прямых потомков. В действительно его попытки описания расовых слоев бессознательного привели к тому, что его теориями заинтересовались нацисты, а также к соответствующим нападкам клеветников. «Семь наставлений мертвым», будучи озвученным само-анализом и само-терапией, есть не только излечение Юнга лично, но они еще и описывают состояние человечества в целом: борьбу за психологическую целостность. «Миссия» удовлетворения мертвых исполняется Юнгом в конце «Семи наставлений»: «На том приумолкли мертвые и развеялись подбно дыму над костром пастуха, что в ночи сторожил». Юнг вернулся с победой из земли мертвых: не только он внутренне переродился, но прекратилось и внешнее «преследование». Наставление I говорит об отношениях между плеромой и творением, и о principium individuationis (принципе индивидуации). Плерома сама по себе не противостоит творению, развивающемуся эго, но также включает в себя все вещи: Не должно вам забывать, что Плерома не имеет свойств. Мы их созидаем помышлением. Стало быть, когда вы устремляетесь к различению, к тожественности или к иным свойствам, то устремляетесь к помыслам, что проистекают навстречу вам из Плеромы, именно к помыслам о несуществующих свойствах Плеромы. Творение должно защищаться как от воссоединения с плеромой, так и полного отделения в одностороннему «различению»: Оттого-то естественное устремление Творения направлено к отличимости противу изначальной опасной тождественности. Имя тому устремлению PRINZIPIUM INDIVIDUATIONIS. Тот принцип есть сущность Творения. Не ваше помышление, но ваша сущность – отличимость. Посему не должно вам устремляться к различению, как вы о том помышляете, но к вашей сущности. В Насталении II мертвые спрашивают «Бог мертв?», на что «Василид» твердо отвечает: «Бог не мертв». Это есть проблема современного человека – самоотчуждение, потеря центра, а вместе с ним и смысла, и на нее Юнг ответил в конце своей долгой жизни: «Я знаю, что Бог существует». Однако, Бог есть гностический Бог: Бог и Дьявол отличимы через полноту и пустоту, созидание и разрушение. Общее для обоих сущее. Сущее их связывает. Потому сущее возвышается над обоими, и оно есть Бог над Богом, ибо оно соединяет Полноту и Пустоту в их сущем. Вот Бог, о коем вам неизвестно, ибо люди его позабыли. Мы именуем его присущим ему именем АБРАКСАС. Он еще более неопределим, чем Бог и Дьявол. Дабы отличить от него Бога, мы именуем Бога ГЕЛИОС либо Солнце. Настойчивое требование Юнга к христианству включить демоническое в божественную тетраду, расширяя Троицу, описано здесь, вместе с реакцией ортодоксии. У мертвых «произошло великое смущение», «ибо были они христиане». Эта «неполнота» обостряла отношения между Юнгом и теологами в течение всей его жизни, и обе стороны подняли важные вопросы. Для христиан – какова в точности природа Троицы и зла, а для юнгианцев – всегда ли неполон архетип Троицы? Возможно, три и четыре есть описания различных состояний и стадий развития, и взаимно дополняют друг друга – как другая пара противположностей? Виктор Уайт предпринял такую объединяющую попытку, написав, что Бог и Человек есть 3 и 4, соответственно . Наставление III начинается со страстных вопросов мертвых
«Абраксас есть Солнце и наравне заглатывающее вековечное жерло Пустоты, все умаляющей и расчленяющей, жерло Дьявола», «Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свет и тьму», «Он есть монстр преисподней», «Он же Гермафродит низшего начала», «Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночь безумства». Теперь, когда близится рассвет, Мертвые мучаются своим несовершенством и неустойчивостью – «Тут мертвые завопили, зашумели, ибо они были несовершенны», — и требуют в Наставлении IV : «Расскажи нам о богах и демонах!» И хотя есть много богов и демонов — столько же, сколько звезд на небе ,– как объясняет Василид, в действительности они представляют собой тетраду: Главных богов числом четыре, ибо четыре является числом измерений мира. Один есть начало, Бог-Солнце. Другой есть Эрос, ибо он связывает двоих и распространяется в сиянии. Третий – древо жизни, ибо полнит пространство телами. Четвертый – Дьявол, ибо он отмыкает все замкнутое Здесь лежит основание юнговской тетрады, которая применима к его четверичной типологии, использованием интроверсии и экстраверсии, перекликающейся с Василидовским Огдоадом. Эти боги и дьяволы есть архетипы, которых, судя по тому, как впоследствии говорил Юнг, может быть так же много, как человеческих ситуаций, во всяком случае, не меньше. Мертвым дан совет жить в согласии со ВСЕМИ богами, «но горе вам, сменившим ту несовместуню множественность на единственного Бога», как и человек должен жить в согласии с потоком архетипических сил. Кроме обычного преостережения одностороннего христианства, это также может быть адресовано Фрейду, который, согласно Юнгу, основал все свои теории на одном архетипе, а именно Эдиповом комплексе. Забавно, что, возможно, именно гностики предложили теологическое обоснование христианской Троицы, и Юнг мог использовать это, чтобы продемонстировать важность гностицизма в происхождении того, что впоследствии стало ортодоксальным христианством. Очевидно, развитие идей Василида видно в учении его более юного современника Валентина (египтянина, обучавшегося в Александрии), кто, как предполагают некоторые, и среди них отец Леонардо Бофф, был тем, кто впервые излагал тринитарное учение. Сначала был малопонятный Отец, единый со Своей Мыслью (Ennoia), и откуда-то явилась третья ипостась, Плерома, источник материальной вселенной. Здесь мы имеем предвестие неоплатонической Триады. Плотин вел трансцендентный Первопринцип из Единого Блага, и из этого Единого происходит Высший Ум, Нус. Наконец, из Ума исходит третья из трех испостасей – Мировая Душа, которая есть посредник между «интеллигибельным» миром Ума и феноменальным миром чувств. У Оригена и в позднем христианском учении эта Триада соответсвует Отцу, Сыну и Святому Духу. Триада Плотина содержит такое же тройное разделение, как и у Василида, которое также видно в некоторых ранних версиях христианской ортодоксии. Конечно, расположение Сына и Духа в нисходящем порядке – в субординации – было главной причиной нападок на учение Оригена. Но все равно, отзвук платонического/гностического непознаваемого Бога жил в мистической традиции Восточной Церкви, в учении Псевдо-Дионисия. Многозначительные соответствия высшей Троицы природе человека как это было в гностицизме и неоплатонизме, которые существовали в том же географическом и интеллектуальном пространстве, что и ортодоксальное христианство – не только породили тройственную духовную лестницу христианского мистицизма, ведущую свое происхождение из цитаделей гностицизма в Египте и Сирии, но также и важный апологетический материал для св. Августина, а именно – внутренняя троичность человека есть отпечаток божественной троичности. Учение св. Августина похоже на смягченную версию взглядов Валентина и Мани. Епископ Теофил Антиохийский был первым, «Троица», около 170 г. Однако, его трое – Бог, Его Слово (Логос) и его Мудрость (София) – не выглядят оригинально на фоне уже существоваших тогда представлений, о которых Теофил скорее всего знал. По словам Валентина, от Третьей Ипостаси, бывшей частью Плеромы, произошел материальный мир. Возражая этим взглядам, Ориген сформулировал свою собственную тринитарную теологию, которая через Григория Чудотворца достигла каппадокийских Отцов. Григорий Нисский, синхронистично, постулировал такую же психологическую троичность, что и Августин. В Наставлении V мертвые вновь требуют интструкций, но теперь с замогильным высокомерием некогда великих, это есть знак, что некогда упорствующий анализанд готов поддаться: «Мертвые глумливо орали: поучай нас, дурень, о Церкви и святых общении.» Есть два главных побуждения, объясняет «Василид», которые поддерживают все, что делают боги: духовность и сексуальность, женская «MATER COELISTIS» и мужской «PHALLOS». Дух мужчины направляем небесной матерью, тогда как дух женщины направляем сексуальностью земли – так происходят анима/анимус. Из-за могущественной природы этих двух сил, сообщность между ними необходима, но в равновесии с индивидуальностью: Слаб человек, а потому ему необходимо нужна сообщность. Когда сообщность не пребывает под знаком Матери, она пребывает под знаком Фаллоса. Отсюда происходит юнговское оправдание церкви, Матери, как необходимой защитницы развивающейся человеческой души. Учитывая гностицизм, отсюда есть логическое следствие: индивидуум развивает его или ее личную духовность, но под защитой церкви, сообщества верующих. Юнг не призывал к разложению Матери Церкви, но к ее преобразованию, которое придаст первостепенное значение индивидуации и уберет душный авторитет клерикальной иерархии и ее пустых догм. Некоторые могут заметить, что символ «знака фаллоса» может также указывать на сексуальную психологию Фрейда. Тема двух демонов, сексуальности и духовности, Сексуальность как змея, которая «по природе тогда как духовность есть «белая птица», небесный помощник Матери, анимус. Змея, будучи Анимой, «когда она ускользает от наших рук, Более того, послание было последовательной интериоризацией божественных сил, которая достигает своей кульминации в последнем наставлении, в котором Абраксас определяется как звезда внутри. Это и есть тот единственный Бог этого одного человека, это есть его мир, его Плерома, его божественность. В мире том принадлежит человек Абраксасу, каковой его, человека, мир порождает либо поглощает. Звезда эта есть Бог и предел человеку. … Ничто не стоит меж человеком и его единственным Богом… «Василид» направил умерших христиан из их состояния смятения к реализации бога внутри, Самости: предзнаменуя юнговский «ливерпульский» сон, который также был кульминацией его самопознании. Наставления указывают как на юнговское христианское (личное и наследственное) прошлое, так и на существующая церковь. Только через воскрешение древних идей, переложенных на новый язык, возможно создание новой герменевтики. Для Юнга в психологии задача исцеления происходила от церковной миссии излечения душ, задача, которая, к сожалению, считалась второстепенной, если не игнорировалась вовсе. Тот факт, что он использовал теологическую систему гностицизма в качестве основы своей психологической системы, говорит в пользу того, что он желал не просто создать некую почву для диалога между божественными докторами и современным психологами, но и внушить им нечто вроде perichoresis (абсолютное субстанциальное единство и равенство Лиц Святой Троицы, а в межчеловеческих отношениях это тринитарная агапэ, т. е. любовь к третьему, в данном случае страдающей человеческой душе – прим. пер). Возможно, это можно выразить с помощью неологизма психотеология. оживленное христианство, расширенное как это представляли себе Мирча Элиаде, Тейяр де Шарден, и Арнольд Тойнби. будем же надеяться, что они, подобно удачливым душам из Семи Наставлений, своей идеи среди живых. Телеология человеческих архетипических побуждение постоянно обновляет его духовную жизнь, которая снова стала развитием главной религиозной функции вечного обновления космоса. миф современного человека заключается в том, что человек есть посланец вселенского сознания: он делает бессознательную вселенную сознательной, Телеологическая функция соответствует прикладному облику божественного в истории, и дает человеку чувство красоты и святости. Вызов догматическому христианству заключается в том, чтобы принять архетипы как универсальные, а не специфические для какой-то одной религии. В Семи Наставлениям Мертвым, как гностик Василид, в чей облик Юнг заключил внутреннее основание своей «миссии», Юнг поднялся по трехступенчатой лестнице духовности, вернее, imago dei, Образ Божий и мифологических персонажей, состояния милости и святости. И это есть основание его опыта, которое показывает реальный вызов устоявшимся религиозным представлениям. Нет конца интеллектуальным выпадам по отношению к обычной теологии со стороны современных мыслителей, но Юнг бьет в самое сердце религии – в мистический опыт. Но этот опыт жизнеустремлен: назначение нуменозного опыта в том, чтобы вызвать проявление в материальном мире. Святость будет описана с помощью типов характера человека, так же, как и культура, к которой он или она принадлежит. Поэтому Юнг никогда не занимался чем-то вроде «прозелитизма» или «обращений»: метанойя есть саморазвивающийся механизм. Поскольку каждый имеет в себе человеческую природу, он также имеет и потенциальную святость, поэтому благодать пребывает со всеми. Юнг, под давлением, все еще объявлял себя (свободным) христианином, но послание о Космическом Христе, которое он принес, было не законченным, однажды и навсегда утвержденным богоявлением вроде Распятия. В отличие от фрейдистской психологии, которая не находит никакой ценности в религиозных идеях. Юнг был направлен своим личным даймоном для того, чтобы подгонять и подталкивать христианство к обновлению мышления и использованию слов, подходящих современному миру. Вызов, который он бросил хранителям старых религиозных представлений о человеке и Боге, был в том, чтобы наполнить старую теологию новыми ценностями, основанными на эмпирических исследованиях бессознательного. Иронично, что эта трансформация затем поставила теологов такое положение, что они сами бросили вызов современному секулярному миру с его духовно пустой философией. Так что теологический «смысл» не может лежать во временном: архетипы, за пределами мира становления. Это реальность сакрального, от которой все религиозные системы ведут свои представления о святости. Если христианство изменит свое мышление по направлению к психологии, значение теологии может быть истолковано в универсальном ключе, а не ограничено рамками культурных проявлений. «Названный или не названный», читаем мы одну из надписей в доме Юнга, говорящую о присутствии Бога. © Copyright: Тома Мин, 2025.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
