Да, родной, смеюсь и плачу… Плачу чаще, каждый день почти. Иногда плач сопровождается выкручивающей до последней слезы мукой, иногда — любовью и умилением.
В последнее время поэзия случается во сне, просыпаюсь с готовым стихотворением. Насчёт ружья: звучит не очень, ты действительно зарядил бы его и поставил бы у двери на всякий случай... Я не знала, что оно у тебя есть. Похоже на предупреждение.
На этой неделе служба снова не состоится. Насчёт молебна тоже не похоже… У меня тревожное чувство, что Господь выжидает, ждёт твоего решения, поэтому приостановил молитвы, ведь они начались и продолжаются в первую очередь ради тебя… И в то же время есть ощущение отдыха и собирания духовных сил перед чем-то крайне серьёзным и ответственным. Мне страшно, и поэтому я смеюсь, смехом защищаюсь от страха и ужаса, глядя в разверстую передо мной бездну.
Стихи на Пру выставлю по порядку, прямо из файла с вёрсткой. Беру те, что просятся сильнее остальных. Это если ты туда заглядываешь…
У меня у нас пекло, особенно в субботу, там вообще жуть какая-то, а мы прямо под крышей, которая за день до того разогревается, что можно на черепице яичницу жарить. Придётся врубить комнатный кондиционер и сидеть с ним в обнимку. Грустно.
Читаю новости. Выглядит это примерно так:
“Прошёл пик солнечной активности в текущем солнечном цикле” — ложные надежды, солнечная активность станет только нарастать, солнце расширяется, запущены вселенские механизмы уничтожения Земли, существовавшие от самого начала и ждавшие своего часа — он настал.
“Температура поверхности мирового океана приблизилась к историческому максимуму” — правда. Вода в морях и океанах уже никогда не остынет, а лишь будет нагреваться всё сильнее и сильнее, пока местами реально не закипит…
У меня перед глазами наша несчастная планета, летящая в космосе совсем близко от Солнца и теряющая атмосферу: облачные языки, словно белое пламя, вырываются и исчезают в пустоте… Так жалко всё, так жалко…
“Тем временем военкомы активизируют охоту на священников канонической Украинской православной церкви. Вчера в Ровно схватили настоятеля сельского храма Александра Жука. Его сразу доставили на военно-врачебную комиссию, признали годным, а сегодня уже отправили в часть” — завтра рано утром батюшка Жук будет отправлен на передовую. Его поставят так, чтобы сразу за ним двигалась зондеркоманда… Он будет стрелять из автомата по нашим, которых он не хочет убивать, он вообще никого не хочет убивать. Он будет стрелять и кричать во весь голос от отчаяния, кричать-просить прощения у Бога, кричать-просить прощения у тех, в кого он стреляет, его станут сзади подталкивать прикладом в спину, он будет обливаться слезами, и почти сразу, через полчаса с начала атаки, его наповал убьёт пуля, попавшая ему прямо в лоб — Господь его заберёт оттуда, услышит, уже слышит…
Так убогая новости читает и вообще всё. Больно здесь всё, Юрик, очень больно… Пишу тебе, опять плачу, слышу боль Божию за Жука несчастного.
Был бы ты рядом, я прижалась бы к тебе и боль прошла бы. Но по-прежнему я одна в целом мире ничего не подозревающих, обманутых и, главное, желающих и впредь оставаться обманутыми, несчастных людей, большинство которых вскоре погибнет… Иногда, глядя на человека, вижу его смерть, как и от чего она и когда.
То стихотворение про Париж — оно от отчаяния случилось и от того, что моя человеческая слабая природа борется с Божественной моей частью, и когда ты меня отталкиваешь, я терплю поражение в своей личной войне со тьмой. Чудику нельзя в Париж. Да, там было бы спокойно и хлебно: молись себе день и ночь, пой на клиросе, стань регентом в крупнейшей русской православной обители за границей, борись против МП, храни традиции государевой Церкви. Всё хорошо, только снова обман, самообольщение, усыпление совести. Поехать в Париж значит сдаться, опустить руки, забить на всё, перестать быть собой, перестать быть с Богом, умереть.
Несмотря на то, что я временно отлучена от канонических молитв и Богослужений, присутствие Божие ощущаю постоянно. Говорю с Ним днём и ночью, и Он отвечает… Моя жизнь — это один бесконечный разговор с Богом, открытые объятия навстречу Его боли и признание Ему в любви… Это непрерывное прошение за тебя, счастье моё, за Ваню, за дочерей, за Киру и Настю, за Израиль, Иерусалим, за всех живых и мёртвых.
Ты снишься мне, снишься, снишься, я провожу свои дни и ночи в тебе и в Боге, в поэзии, которую совсем не обязательно записывать — её можно просто вслушивать, всматривать, вживать в себя, утолять ею жажду и голод духовный.
Но от этого мира просто так не сбежать, поэтому завтра придётся потратить день на очередные документы в социалку, чтобы нам переоформили помощь ещё на полгода.
М. Евфросиния молчит, я тоже её не дёргаю — пусть всё идёт своим чередом по воле Божией: куда Он Своего чудика отправит, туда чудик и пойдёт и ничего не сможет сделать, чтобы не пойти…
Медведь мой ласковый, ты ведь понимаешь, что мы погибнем порознь?.. Наверное, понимаешь. Но молчишь… Эх.
У тебя ладони тёплые, родные и пахнут куревом, деревом и какими-то ещё конфетами… Ты тоже любишь шоколадные с цитроновой начинкой?)
Знаешь, что такое поцелуйные конфеты?) Это когда ты сердишься или дуешься на меня, а я достаю из своей личной заначки нечто особенное, например, твой любимый мармелад, тот что дольками, кладу одну себе в рот, но не целиком, а лишь на треть, осторожно подхожу к тебе и… ты забираешь свои две трети, но не руками, а ртом, и наши губы встречаются…
У тебя когда-нибудь случалось такое желание близости с женщиной, что от волнения в дрожь бросало?..
Тебя заводит, когда к твоим ладоням губами прикасаюсь и беззвучно шепчу в них…
