Берем
Мелодия
Он ту мелодию спросил:
Откуда ты всё это знала,
Как жил тогда и полюбил,
О том, как плакала-рыдала,
Душа уже прощаясь с ней
Навеки, до исхода дней?
Тогда ещё, в немом просторе,
Так томно шелестело море,
Блестела круглая луна,
Играла бликами волна
И на песке ещё не стылом
Из пены кружева сушила.
А на душе творилось что-то:
Теснилось сердце отчего-то
И то ли горечь, то ли жаль,
То ли какая-то печаль,
Пред вечной сущностью стихии...
Он помнит, сочинял стихи ей...
И вдруг из сумерек фигура...
Какая-то по виду дура
Плелась, босая налегке...
Пакет и тапочки в руке
Или сандалии, неважно,
Тут главное, что так отважно
Вдруг ни с чего: "Ну, как дела?"
Он вздрогнул и сказал: "Дела?.."
Чего уж тут, в копне волос
Её лицо при лунном свете
Казалось лучшим на планете:
Глаза и губы, тонкий нос...
Украдкою обшарил ноги
Живот и грудь... и вот, в тревоге
Забилось сердце как-то часто,
А у неё глаза лучатся
И нет неловкости в речах...
А воздух в это время пах
Не только атомами йода,
Но и присутствием свободы.
Однако, было непривычно -
Так не ведут себя, обычно.
А голос ворковал и звал
И он за ним, как бы в гипнозе
То весь в жару, а то в морозе,
Однако, рук не распускал.
Хотя... Конечно же хотелось!
Припасть, обнять, зацеловать...
И слово дикое вертелось,
Рвалось... Но было не сказать.
Зато вовсю о чём попало:
О всех концах и всех началах,
О музыке, литературе,
Какой-то чёртовой культуре
Кочевников тут живших где-то,
Доцентах университета,
И от египетских гробниц
До вида и подвида птиц,
Оравших громкие приветы
Уже пришедшему рассвету.
Какой магнит! Не отпускала
Всё было мало, мало, мало!
И ничего не иссякало,
Всё нарастало, нарастало,
Хотя и заплетались ноги...
Что это было? Боги, боги!
Мелодия, ты знала это!
Порви же душу у поэта
На лоскуты и вновь сложи!
Пусть оживают миражи,
При тонкой на разрыв струне
На той проснувшейся волне,
Что так шипела у причала,
Глупца чему-то поучала,
А он то думал - эпизод.
Пройдёт конечно, всё пройдёт...
Ножка и ковёр
Он для неё раскинется ковром
Из трав-мурав шелковистых да мят
И примет эту ноженьку добром,
И будет рад ей всем, чем сам богат.
Он для неё постелит клевера
И в них поселит пчёлок золотых,
Чтобы когда ей отдохнуть пора,
То бы забылась снами среди них...
С утра лучей касания легки,
Но солнце поднимается в зенит.
А для неё - как небо васильки!
А для неё - родник в тени ракит!
Омоет он её да исцелит
Живой водой от ссадинок и ран.
Ещё любую жажду утолит,
Ну, а затем закутает в туман.
А холод недр праматери земли
Он утаит от ноженьки на срок,
Когда её окликнут журавли
И понесут в миры наискосок
От жёстких иксов, игреков и зет,
И числами отмеченных вершин
Туда где чисел, может быть, и нет,
А значит, не бывает величин.
Стихи
Да он их с детства не любил!
Он и без них бы мог прожить!
Но заставляли. Он учил
Их "с выражением" бубнить.
А на уроке лез под парту,
Но извлекали и: "К доске!"
Класс пребывал уже в азарте
И Тотик выползал в тоске.
Страдая, ковылял и падал,
Бледнел, хватался за живот;
Палач и зрители - все рады!
А он же шёл на эшафот.
Что дальше было? "Вон из класса!
С родителями... в угол... два".
Кто мог подумать? Седовласый
Тот пишет в столбики слова,
Он и читает их, и странно,
Но что-то помнит наизусть.
(не так обширно и пространно,
как бы хотелось, ну и пусть).
В них выражается вдруг что-то,
Такое "что-то где-то там",
Где не бывал и там кого-то
Нашёл ли, нет, не знает сам...
Хоть бы свидетельство какое,
Что в этом смысл какой-то есть!
Но смысла нет, и нет покоя,
И не запить, и не заесть,
Не выразить, не рассказать...
Какая странная задача!
И вот, сухи его глаза,
Но "про себя" тихонько плачет.
"Не спокушай мене..не треба.
Мені до тебе - як до неба..."
(Веточка Вишни)
Небыль
Ты вздрогнешь от первого такта,
Запнувшись, забьётся сердечко;
Стушуется бывшее как-то,
А небыль взойдёт на крылечко.
При полной луне, при морозе,
При млечном пути над снегами,
При этом и том берегами,
При, в инее, белой берёзе.
И небыль, в мелодии странной,
Такой незнакомо-знакомой,
Родной, и как бы чужестранной,
В гостях, и как-будто бы дома,
Заходит, сняла рукавицы,
Морозом пропахшую шубу...
Как ждут её влажные губы,
Как жаль, что она только снится!
Художник
Учителю
Борису Николаевичу Запорожцу
Естественно, хотелось бы Оливи
О том, как сложно Тотику в душе,
Ещё о том, что мир такой крикливый,
Несдержанный, слепой и вообще...
Но отвлекает сцена в мастерской:
Мольберт, художник перед ним, картина;
Художник очень уж немолодой
И по углам, быть может, паутина;
Эскизы, зарисовки, кисти, краски,
Кувшины, вазы, старенький "Рекорд";
Холсты на стенах, гипсовые маски,
На столике пылится натюрморт...
Что на картине? Яблоня в плодах,
Они под ней же, павшие в траву,
Сквозь ветви - небо; где-то, на задах,
Дорога, уходящая в листву...
У яблоньки, в порыве молодом,
Мечтательно вбирает красоту,
Голубоглазый, с золотым руном,
Поднёсший спелое и сочное ко рту
Какой-то юноша, знакомо-незнакомый,
Какой-то беззащитно угловатый,
Такой щемящий, до тугого кома,
Такой ушедший навсегда из хаты...
Старик работает. Его сухие руки
Дрожаще-нервно трогают мазки,
Как будто бы в преддверии разлуки,
Как если бы разлуке вопреки...
И снова кисть, и грубая щетина,
Прошлась скользяще-бегло там, внизу,
Где с яблоками полная корзина,
Затем наверх, добавить бирюзу.
Старик работает. Откуда-то известно,
Что яблоки - антоновка. Причём,
Для тех, кому быть может интересно,
Для нас не в новость ни один приём,
Но интересно то, как будет допит
И этот день от жизни небогатой.
Художника безжалостно торопят
Внезапно зачастившие закаты.
Средневековый Тот
В тугих корсетах вздыбленные груди
Опали разом, исторгая "Ох-х-х!".
Заволновалось море разных судеб
И расступилось, сдерживая вдох.
Прошла волна по перьям страусиным,
Сверкнули и погасли бриллианты,
Склонились шеи, изогнулись спины,
Скрывая декольте и аксельбанты...
Она вошла! Вздохнули кринолины,
Метнулся шелест всюду по паркету...
Все взоры - для блистательной Полины!
Всё остальное - ей! (По этикету).
И лишь один, в углу, плющом увитый,
Скучал лицом мемориальный Тот.
Он некогда любовью был убитый -
Теперь его ничто не проберёт.
Плевку свинца, укусу ли стилета,
Не возразит - всё это нипочём!
Но слушает, как юная Джульетта
Кому-то шепчет жарко за плечом.
Коромысло
Нам хотелось бы так
Нанизать эти тонкие смыслы,
Чтоб взмахнула рука
В поднебесье орлиным крылом,
Чтобы через века
Пролететь окрылённою мыслью
И вернуться назад
В позабытый родительский дом.
Где отец, как всегда,
Сделал вид бы, что нас не увидел,
Встрепенулась бы мать
И как чайка вскричала: "Сынок!!!"
А потом за столом
Спеть "дожить бы до свадьбы-женитьбы",
А ещё бы в поля
Побежать в никуда со всех ног.
В никуда просто так,
От избытка всего и от счастья;
Чтобы ветер в лицо,
А кругом бы бездонная синь,
Чтобы рядом с отцом
Улыбались бы сёстры и братья
И боялась бы мать -
Там ухабы скрывает полынь.
Мы в плену городов,
Люди-функции, люди-придатки,
И всегда хоть к чему,
Но приставлены по номерам.
И не выйти за круг
Нам ненужной, навязанной схватки
Неизвестно за что,
Непонятно зачем этот срам.
Ускользает с руки
Мелочь бусинок бисера смыслов,
Загрубевшие пальцы
Не держат шелковую нить,
Но пока в семь цветов
Обнимает весь мир коромысло
То имеет ли смысл
Как и прежде по-чёрному жить?
4
Девочки
Они вставали рядом, но не сразу.
Красивые, достойные, с лицом.
А он дразнил их: "Девочки, заразы,
Не лазили бы в пекло пред отцом!
Не надо с рук горячие каштаны!
По очереди, если что, на грудь!".
И хоть делили всех меридианы,
Но в целом общий открывался путь.
Невиданная гвардия! С надеждой
И гордостью на них взирает Тот.
Они всё те же девочки, как прежде,
Ну, кто таких в разведку не возьмёт?
Стихи и розы для прекрасных дам!
Вот был бы Тот лирическим поэтом,
То он бы вам не хуже написал:
Вставайте, мол, а то мы тут с приветом
И заявляем, что рассвет настал,
Что солнышко, того гляди, припрётся
И будет в глазки весело светить,
А может щёчек ласково коснётся,
Или кудряшки будет золотить,
А вы, засони, всё ещё в постели,
Хотя проснулся православный люд
И хочет есть - вставайте, надоели,
Зачем лежите, все давно жуют!
И только мы, усталый и голодный,
Влюблённый и лирический поэт,
С утра в поту кропаем всенародный,
Зато не получившийся сонет...
Но Тот не лирик, потому вставайте -
На кухнях ваших подлинный кошмар!
Любителей оттуда прогоняйте,
Пока вам не устроили пожар.
Восстаньте Аллы, Веры, Юли, Тани!
Марго, Елены, Валентины тож,
Наташи, Светы, Кати - солнце встанет
Глядеть на вас и будет мир погож;
Он будет ясен, светел и прекрасен
Красою вашей, нашими детьми.
Любовью только - мир и безопасен
Любовью только - стали мы людьми.
Вставайте милые - любви, тепла и света!
Цветы, восторги, лавры - это вам!
У ваших ног мужчины - все поэты!
Стихи и розы для прекрасных дам!
Тут мы прощаемся, уходим, дорогие,
В реальный праздник, наш и только наш.
Случается, у Тотов есть родные
И к ним уже заждался экипаж.
Простите нас за то, что не успели
Поздравить всех, поверьте, очень жаль.
Так пусть уносят каждую качели
В такую восхитительную даль,
Где только небо, вы, полёт, восторги...
Нет ничего, что омрачит чело!
Всё впереди - похмелье после оргий,
Отчаяние, страхи, боли, зло...
Так будьте, девочки-красавицы! Прощаясь
Мы любим вас, о чём и говорим!
Что сделано, то сделано - не каясь
Мы вас почти всю жизнь боготворим.
В метро
Тот, наконец-то, побывал в метро.
Глядел в глаза народу, удивлялся.
Его в народе не признал никто,
А если и признал, то не сознался.
Тот не хватал народец за грудки,
Не требовал немедленно ответа.
У всякой славы ставки высоки,
А тут всего-то - лишь цена билета.
Тот осторожно вглядывался в лица
За призрачным опущенным забралом:
Ему, конечно, нет причины злиться,
И требовать чего-то не пристало.
А потому Тот населил вагон
Знакомыми, любимыми до боли:
Вот этот вот, полковничий погон
Напротив белокурой - Эргар, что ли?
А белокурая? Савицкая, пожалуй,
Пониже званием ей спутник не к лицу.
То не Рассветик там в углу прижали
Те волки, как заблудшую овцу?
А та, породистая, ах, какие губы!
(глаза прикрыты тёмными очками)
А что за грудь из-под распаха шубы...
Сокровище... Оливковая с нами!
Солидная с таким горящим взглядом;
Тетрадь в руке, пожалуй, не конспект.
А этот с нею, явно Тот Кто Рядом -
Респект тебе Аксёнова, респект!
Так, эта кто, красивая с глазами
Невиданной Пржевальскими газели?
Из Украины. Догадайтесь сами -
Тот в это сам поверил еле-еле!
И улыбнулся радостно в усы
Хоть сдержано, однако хитровато.
И сделался счастливый сукин сын
Среди своих... Ну, а теперь - до хаты!
Портрет неизвестной. Подлинная история
http://www.stihi.ru/2011/09/22/5178
Наверное, грузинская княжна
С утра пораньше прётся в синагогу.
Ну, а Крамской художник, слава богу,
Ему натура, может быть, важна.
И деньги тоже: на холсты, на краски,
На мыло может; на штаны, еду;
Жене на блонды, на парфюм, на маски,
На бижутерию... Ведь годы-то идут.
И тут случилась дочь ростовщика,
Зашла от папеньки напомнить о просрочке.
Уж так взглянула томно свысока
(У всех ростовщиков такие дочки).
И Петербург! Так холодно и сыро...
Тоска, хоть вешайся! А потому с тоски,
От сквозняков и от бюджетных дырок,
И от жены, что штопала носки
Тот (тьфу, не Тот!) ну, баснописец этот,
Художник, то бишь, взялся за портрет
И написал тоску. Но имя под секретом.
Ведь у тоски-то имени и нет.
А что до нас, то мы Крамские тоже:
Как ни пиши и хоть на ком женись,
Но мимо нас, на эту вот похожа
Проедет обольстительная жизнь.
И может быть, нелюбопытным взглядом
Скользнёт по нам, уже открывшим рот,
И только Тот, вдруг оказавшись рядом,
Всегда утешит - это, мол, пройдёт.
Взрослые
Был Тотик важным лет пяти от роду
И занят был серьёзными делами.
Бывало, он подолгу дул на воду
И наблюдал за грозными волнами.
Бывало, что тонула скорлупа,
Гонимая свирепым ураганом,
И он жалел, и закатав рукав
Спасал её. И тут входила мама.
Известно, процветал волюнтаризм
Обструкция и превышенье власти,
И розгами грозил милитаризм.
А Тотик обучался не подпасть им.
У деда взятый ножик перочинный
С коры сосновой строил корабли.
И вот уж флотоводец самочинный
Бывал далече от родной земли.
Но увлечённый роковою встречей,
Баталией с враждебными гусями,
Был извлечён и заключён на печке -
А не ходи опасными стезями!
Бывало, наезжали дяди, тёти
И тискали, слюнявили местами,
А Тотик в это время в самолёте
Носился далеко за облаками!
А тут слюнявят: "Тотик! сюси-пуси..."
Он вытирался хмуро рукавом
И чувствовал, дождутся скоро гуси
Засады за соседкиным хлевом!
Случалось, Тотик взрослых не любил
За легкомыслие и праздные забавы.
Он из-за них вершин не покорил
И не вкусил первопроходца славы!
О, сколько раз ужасно досаждали
Все эти взрослые! Но Тотик проглядел,
Когда они вдруг все поумирали.
И он скучает. Как-то повзрослел.
Ноша
Хотелось бы писать стихи
Ну, просто, из любви к искусству,
Но Тоту за его грехи,
За обнажившиеся чувства,
За склонность жить и каждый день
Не только есть, но, также, думать
О множестве всего - за тень,
Что часто омрачала думы,
Вдруг ниспошлётся что-нибудь
Чего не выразить и матом!
И тяжким делается путь,
И быть приходится солдатом
На страже тех, кто доверял
Не только жизнь - за безопасность
Надежды малой Тот стоял,
К ней обнаружив сопричастность.
А в промежутках, на привале,
Когда народ спокойно спал,
События, что взволновали
Тот наспех как-то рифмовал.
В стихослагательном процессе
Тот забывался как во сне
И принцем грезился. Принцессе
Являлся ночью при Луне,
Когда росой томились розы
В душистом сумраке густом
И тень неясная угрозы
В саду таилась за кустом...
Принцесс спасая по привычке
За благодарный поцелуй
При мрачных стражей перекличке,
Под лязг оружия и сбруй,
Под ржание коней и цокот
Копыт на каменном мосту...
Тот часто слышал нежный шёпот -
И просыпался на посту.
Забавно, но давало силы
Купание в подобной блажи.
Целительное слово "милый"
Бывало кто-нибудь намажет
На тяжесть утомлённых рук
На грудь, натруженные плечи...
Прости за ношу, милый друг!
Тот поделился - стало легче.
Музе
Вы нам до неприличия нужны,
Чтоб никогда не повстречаться с Вами,
Но упиваться страстными мечтами,
Желанием непознанной жены.
Вы нам нужны в том эркере, в свету,
Мелькнувшим не нарочно силуэтом,
Чтобы мы были как-нибудь поэтом,
Чтобы любили каждый раз не ту.
Вы нам нужны: столкнувшись vis-a-vis
Вдруг задохнуться мыслью - не она ли?
И охладить ушатом - нет, едва ли!
Добавив площадное: c'est la vie...
Вы нам нужны...
***
Крещенская Baila Morena
Восстановлен и посвящается Верочке Аксёновой за исключительную преданность этому стиху.
Пропали Надежда, Вера, но есть мадера, коньяк и манго.
Праздник не наша сфера, но если нужно, то хоть фанданго.
Волшебного мира краски... несколько... потускнели,
Сорваны к чёрту маски мы не допели, но мы у цели!
Что же так душу тянут... звуки... аккордеона...
Что же так сердце ранят, рвут и калечат аккордов стоны?!
Падает тихо, падает бело, инеем красит сосны
Льдинками стали слёзы... выбеленной берёзы...
Крестят морозы, снегом заносит, что распустила косы?
Кто тебя только просит... это зима, не осень.
Тот не тоскует, лихо танцует, вырвался Тот из плена!
Где ты моя Селена? Льётся "Baila Morena".
"Baila Morena", что это, где это, что за мороз о, боже!
Он же нас уничтожит, станем на лёд похожи.
Как же нелепо в зиму как в лето - снег... обжигает кожу!
Что тебя так тревожит? Ты замерзаешь тоже?
Плохо, подруга, холод без друга, ветви звенят хрустально
Как же мы... идеально... вдруг подошли друг другу!
Очень рискуя, губы целую, лучше к тебе примёрзну...
Я без любви замёрзну... Счастье найти такую!
Вот и Селена! Кто ты, Елена? Алла, а может Юля?
Жарко нам как в июле... Гоп же, "Baila Morena"!
Я тебе подарю...
Я тебе подарю
Что-нибудь, но потом.
Не галактику, нет,
Не звезду, не планету,
Но твоих тонких губ
Прихотливый излом
Превратится в улыбку
Привета поэту.
Я тебе подарю
Что-нибудь по тебе,
Чтобы впору всегда
И всегда по погоде;
Не натёрло бы ног,
Не мешало судьбе,
Не дразнило бы псов,
Не стыдило в народе.
Не горело с тобой,
И не гнуло бы вниз,
На последнем краю
От броска удержало.
И когда упадут
Выи гордые ниц,
Чтобы это тебя
Берегло и спасало.
Я тебе подарю,
Но потом, не сейчас.
Мне бы надо пройти,
Вырвать жало у смерти,
Чтоб сиял, не померк
Дивный свет твоих глаз,
Белы ножки твои
Не теряли бы тверди.
Я тебе подарю...
***
Глупость
Она умчалась радостно с утра
Настроенная, как всегда, победно.
Остался пепел бывшего костра,
И рядом Тот расстроенный и бледный.
С ней было сладко верить и мечтать,
Взбираться на вершины золотые,
Вкушать, как мёд, земную благодать
И видеть горизонты голубые.
С ней было весело, куда ни поверни,
За каждой дверью ожидало счастье,
Надеждами украшенные дни...
И это всё умчалось в одночасье.
Избравшим
Как трогательно это! Умилённо
На вас взирает восхищённый Тот.
Ужели не павлин самовлюблённый
И не обдолбанный какой-то рифмоплёт?
Ужели не поставили диагноз,
Что не поэт, раз путается в ритмах,
Что слов простых и не особо разных
Довольно много понавязло в рифмах?
И вам не стыдно? Модные "маренго"
Здесь не найдёте в паре с "оригами"
Не встретите великолепных брендов,
Что принято всегда считать стихами,
Не искупаетесь в роскошном пересчёте
Изящностей в метафорах лихих
И точно, что в тиснёном переплёте
Не поднесёте для друзей своих.
И вы избрали? Милые, родные
Вы преднамеренно и злостно не умны
Теперь иных кичливая Россия
Избрала в светочи, не чувствуя страны.
Какой-то Тот? Да плюньте вы на это!
Тут от него такие отреклись
И по сердцу нашли себе поэтов
И не на час какой-то, а на жизнь!
Он бы и сам, подлец, давно отрёкся
Только за то, что Тот, а не Басё
Но на Руси уж как-то так ведётся
Что кто-то любит гада - вот и всё.
И что-то в нём созвучное находит
Для ненавязчивой пока стенокардии
И для души, что вечно колобродит
В каком-то поиске. Чего? Да аритмии!
Для сердца глупого, решившего когда-то
Что каждый сон его подобен смерти
И если спать улечься на закате
То можно не проснуться на рассвете.
И вот такие Тота избирают...
Он достоверно знает лишь одну,
Что каждый раз без Тота умирает
И ждёт его как Солнце и Луну.
Ему довольно! Пусть и не поэтом,
Но Тот выходит звёзды зажигать
Лишь только ей! И сам готов быть светом
Кода придётся для неё сгорать.
Пальчики
Тот изучает этот код судьбы,
Где всё записано, - что было и что будет,
Как проживёт и что его погубит,
И каковы знамения беды.
Но каждый раз сбивается со счёта
Витков спиралей, радиусов дуг,
Читать судьбу нелёгкая работа -
Там в лабиринте смерть, или недуг?
Тот ошибается: и вот судьбы картины
То в серебристо-розово-рассветном,
А то оливково-спокойны и невинны,
А то черны как ночь и беспросветны.
То предстают опять вишнёво-красным,
Волнующим, как солнце на закате,
Сиренево-весенним и прекрасным,
И вновь ужасным. Нет, пожалуй хватит!
Такой шифровки не преодолеть -
Меняет результат ничтожный вирус:
В обрыве линии укрыта чья-то смерть
И положительное всё уходит в минус!
Во всяком знании сокрытые печали
Тиранят Тота, потому из них
Он, слушая как журавли кричали,
Ткал из тоски насмешливый свой стих.
И целовал чарующие вишни
Горящих губ живых среди смертей.
Он всей палитрой, как и прежде пишет
В различных гаммах красок и страстей.
Умнеем
Тот осторожно выглянул в окно.
Без разрешения. Пожалуй, это плохо.
Выглядывать без санкции давно
Попахивает дурно и с подвохом.
Вот солнышко на небе. По заявке,
Одобренной властями появилось...
Наверное. А может, по поправке,
Оно уже с мигалками сравнилось?
На Кирочной не видно Щедрина. Да...
И некого спросить как одеваться.
Не в белое, мы знаем. Ерунда -
С цветами мы сумеем разобраться:
Коричневое - это всё фашизм,
А голубое, розовое - геи;
Ну красное, конечно, коммунизм;
Оранжевое - что с петлёй на шее...
Быть может чёрный? Это передел,
Земля, соборность, русская идея,
А с ней и чёрных сотен беспредел...
Долой штаны с рубашкой поскорее!
Экологом в зелёный нарядиться
И простоять как тополь на плющихе?
А может в жёлтый? Тоже не годится
Тут в самостийники зачислят эти психи.
А в синее - объявят фалангистом
С какой-нибудь китайской подоплёкой.
Вот серенький, пожалуй, это чисто
Лишь для него "прекрасное далёко"!
И тихо мышкой, строго одному,
Не останавливаясь - это же пикет!
Тут на пятнадцать запросто в тюрьму
Когда в руках тетрадка иль пакет.
Ни с кем не рядом - шествие пришьют;
А разговоры - митинг, пропаганда!
Ни встреч ни с кем, не выпивать, прибьют;
Россия не какая-то Уганда!
Не дай бог родственник! Или, случайно, друг...
И бросится от глупости на шею!!!
Нет, нам сегодня как-то недосуг.
Нам эта праздность ни к чему. Умнеем.
Белых яблонь дым
Ну надо же, ещё совсем мальчишка!
Откуда знал про белых яблонь дым?
Тот осторожно закрывает книжку,
Что не сулит быть больше молодым.
Он осмотрел изношенное тело
Цены немалой, если бы купил,
А так, его по делу и без дела
Таскал везде - в итоге износил.
Ещё подвижны, не скрипят суставы,
На выдубленной коже нет заплат,
Но в чём поэты безусловно правы,
Так это в том, что не вернуть назад:
Неутомимости и радости от бега,
Счастливый тонус разогретых мышц,
Восторг от обжигающего снега,
Когда лицом в него с разбега ниц.
Тот поглядел на руки виновато -
Прекрасный инструмент, но не щадил.
Их золотыми кто-то звал когда-то
Он ими правда, много сотворил.
Сказали бы - немецкая работа!
Но русская, а служит до сих пор,
Вот только ноги раздражают Тота
И вызывают горестный укор.
Не бегают, не носятся по склонам,
Куда девалась их былая прыть?
Чтобы фиаско Тота было полным
Привычку взяли безнадёжно ныть.
Об остальном, наверное, не надо -
Проходит всё, как с белых яблонь дым...
За зеркало Тот зацепился взглядом,
Решил взглянуть, что стало с молодым.
И на него оттуда кто-то новый
Взглянул да так, что Тот оцепенел -
Он, тот который, как-то так сурово,
Но вместе с тем насмешливо глядел.
Смутился Тот: - Кто этот серебристый
Столь дерзостно взирающий на нас?
Доброжелательно как будто, но нечисто,
С прищуром этих воронёных глаз!
И узнаёт, ещё не смея верить,
В родных чертах забытого лица -
То в зеркале, распахнутом как двери,
Стоял живой портрет его отца.
Струна
Теперь уж нет! Хлебнув отравы
Душа сорвалась и в полёт.
Туда, в поля, где в пряных травах
Звенел струной надрывно Тот!
Склонялось солнце в красной дымке
Вставал над озером туман.
Как этой чёртовой блондинке
К лицу романы и обман!
Тянула след, сбивая росы,
В груди её жила гармонь.
А Тот вдыхал, дурея, косы
И так хотелось... Но, не тронь!
Сгорали в пламени запреты
Тот извергал уже огонь,
Но струнка тонкая поэта
Рыдала жалобно - не тронь!
Не потому, что нет обманов,
Или туманы извелись,
Уходит просто тихо, плавно
От нас чарующая жизнь.
И тянет след, сбивая росы
Уже другая, и другой
Присядет с нею на покосы,
Припав шальною головой
К пьянящим россыпям шелковым,
На терции вздохнёт гармонь...
Казалось бы, - долой оковы!
Но ты не тронь её, не тронь.
Всё это будет, будет, будет!
Не тронь лишь тонкую струну.
Тебя за это не осудят
Получишь счастье и жену.
Но никогда без этой тонкой
Ты не заплачешь от любви
Невыносимой, нежной, звонкой!
Не рви её, родной, не рви!
Светило
Великий Тот в мерцании светил
В который раз запнувшись о Светило
Упал с небес и всё, что мог, разбил
От притяжения неодолимой силы.
Крылатые нелепы на земле,
Беспомощны, где всё решают ноги,
Где только куры сыты и в тепле
Пока несут яички, слава богу...
Но Тот не окорок покорный на насесте!
В кровоподтёках, волоча крыло
Ползёт к скале, чтобы с вершиной вместе
Увидеть то, что для других зашло.
Кариатиды
Тот быстренько учебник пролистал
и, потрясённый знанием своим,
чуть было от восторга не упал,
но устоял, однако. Все стоим
на чём-нибудь, уж если пролистали
чего-нибудь. Тем более, читали.
Исполнившись передовых идей
(учебник, правда, был не очень свежий)
Тот храм решил построить из людей
(не для людей, как то водилось прежде!)
Картинка там уж больно хороша!
Там женщины красивые рядами
стояли, не ругаясь, не дыша
и на себе держали кровлю храма!
Но каменные все, хоть и красивы!
А кто из каменной чего-нибудь не сможет?
Вот из живых попробуйте, спесивых!
Теперь уж Тот на это жизнь положит,
или чего там принято покласть,
чтобы стояло, не пугая власть.
Тот приступил. Уж как он их ловил!
В каких местах! Никто и не поверит!
Тот ловле их полжизни посвятил!
Никто страданий Тота не измерит...
Как трепетно драпировал туники
на контрапосте выпуклом бедра!
Божественными становились лики
домохозяек бывших, от ведра.
Какие крутовыие стояли!
И как на вдохе поднималась грудь!
Великий умирает от печали,
от невозможности ту красоту вернуть...
Однако бабы... Ждали с интересом
когда начнётся главное – любовь.
А Тот не знал, каких скрывала бесов
не каменная плоть таких основ!
Он, правда, видел – молнии сверкали
во взорах неких, если Тота руки
оглаживали, нежили, ласкали
тунику на соседке... Нет! Без муки
об этом невозможно вспоминать!
Как это плохо главного не знать...
До архитрава дело не дошло...
До арматуры, гипса и цемента...
Мир не увидит, как оно взошло –
величие и блеск антаблемента!
Мир не порадуют метопы и триглифы,
над красотой кудряшек и ланит...
разбился как триера Тот о рифы
страстей этих взбесившихся Армид.
Да, женщины... Они служить не могут
высокому искусству просто так.
Живые, потому что. Знали многих,
которые бросаются на танк
с последнею гранатой для фашиста.
Пусть их немного и спартанцев триста
всего-то было! Но пролита кровь
их не напрасно - только за любовь!
Каков итог? Для Тота всё пропало!
Валяется без храма, без идей.
А где-то, во дворцах или бунгало,
Кариатиды пестуют детей.
Друг
Лицом к лицу и Бога не видать.
не то, что Тота. Разве что не станет
кого спросить, увидеть и обнять...
Уж такова природа расстояний.
Усталый бог потягивает виски,
подрагивают пальцы чутких рук.
Но ты не видишь, ты в упор, ты близкий!
Ты недалёкий очень, милый друг.
Есть слушатель словесных построений
твоих конструкций. Вот он ты, какой!
Ты весь в пылу побед и поражений -
какой же умница! Блестяще, дорогой!
Ты наизусть цитируешь поэтов
с обложками, а Тот ещё без них.
Ты слышал что-то, но щадишь при этом,
подчёркивая разницу из книг.
Тот улыбается. Он знает – ни за что
ты не признаешь ни его, ни бога!
Есть просто «N» привычный и ничто
не может изменить привычки строгой.
Чтоб ты поверил – должен сам явиться
в громах и молниях с разверзшихся небес
на огненной какой-то колеснице
какой-нибудь расхристанный Зевес.
Чтоб сонмы ангелов крылатых – звоны, трубы,
стенания и вопли! Журналисты,
чтоб написали, появилось в «гугле»,
тогда ты мог бы с этим примириться.
Но «N» напротив - никакой не Тот!
И розочка прекрасная в стакане
сама собой по Дарвину живёт.
И правильно. Реальность не обманет.
Луна
Выходит Тот. Мороз и снег. Луна.
Три звёздочки. Два облачка. Глобально!
Продрогший лес в сугробы влез. Весна...
И потепление, конечно. Натурально.
А верил глобалистам как пижон!
Что ледники на Севере растают
Затопят Мир, его любимых жён -
Они же все на пляже загорают!
Утонут без любви и без тепла...
В такой воде! Холодной, ледниковой.
Хоть бы зима уже опять пришла...
Ему их жалко очень, бестолковых.
Прошлое
Оно в него воткнуло столько стрел!
От них болит и кровоточит тело.
И чтобы тело больше не болело -
Тот Прошлое выводит на расстрел.
Вначале он хотел без приговора
И без "вставай проклятьем заклеймённый",
Но поползут дурные разговоры,
Что расстрелял беднягу беззаконно...
Тот зачитал длиннющий список дел,
В которых Прошлое его покой взрывало,
Травило и ночами поджигало,
А потому - за терроризм расстрел!
И уж хотел "исполнить" террориста,
Под стенкой у ближайшего сарая,
И пусть оно бесславно погибает,
Без выкриков "считайте коммунистом!".
Но тут проснулась жалость, как всегда:
"Пусть выкурит хотя бы сигарету,
В последний раз увидится с рассветом,
И пусть услышит как журчит вода".
И Тот повёл преступника к реке,
К обрыву, понад пропастью, по краю...
А он идёт и Тота обличает -
Ему плевать, что палец на курке!
Подумал Тот: "Взорвёт, в который раз! -
И прокричал - Хотя бы для потехи,
Ты доброе припомни, ну, для смеху,
Ведь ты умрёшь, паскуда, и сейчас!"
И он припомнил всё, он постарался...
Вдруг поплыли туманы по реке,
И тут же Тот счастливо рассмеялся
Да и расстался с Прошлым налегке.
Он устремился в Будущее смело,
Вкушая Настоящее как мёд,
А Прошлое, оформленное в "Дело"
У той реки осталось и живёт.
Шум дождя
Вот и приснился шум дождя
И женщины шаги в тумане,
А руки бледные летят,
По клавишам, и дали манят...
И как-то захотелось к маме.
Чтобы царапинку на ножке
Найти. И мама пожалела
Свою отчаянную крошку,
И йодом смазала, и крошка
Чтобы отчаянно ревела.
Увы, но Тотик стал большим
И мама йодиком не смажет
Все ссадины его души;
Не пожалеет, не расскажет
Как это к свадьбе заживёт,
Когда уж взрослым станет Тот.
Уже давно стал пепелищем
И дом, и сад, лишь ветер свищет
Да на заброшенном кладбище
С крестов сдувает снег и пыль.
И легендарный гнёт ковыль
От радиации тлетворной
Растущий споро и проворно,
Былое превращая в быль.
Но бледные летают руки,
Чаруя Тота, и на звуки
Отозвалась его душа.
Проснулся Тот и не дыша,
Внимает незнакомой боли,
Хоть он и съел немало соли,
Но шум дождя, шаги в тумане
Зовут из прошлого и ранят.
Верочке Аксёновой
Где холмы песчаные в соснах вековых,
Ранние проталины на снегах литых,
А в низу берёзовом там, где ручеёк,
Как-то утром розовым пил я первый сок.
Первый, что по капельке наполнял кувшин,
Пил сыночек папенькин, старший из мужчин,
И напившись допьяна, во хмелю, весной,
Заблудил меж соснами, не пришёл домой.
Встретил на проталине сказочный цветок
В это утро раннее... Как он только мог
Не дождаться солнечных, ласковых лучей?
Видно, поприветствовать захотел грачей.
Тут случилось первое чудо из чудес,
Голых веток нервами прикоснулся лес.
В первый раз почудились лебеди в снегу,
Свадебные, белые кони на бегу*
9 Марта
Весна, однако. Солнце обнажилось
И сделался уютным Петербург.
И каблучки зацокали вокруг,
Чего уже давненько не водилось.
Тот, выживший случайно со вчера,
С тоской сегодня созерцает розы,
А где-то там, с букетиком мимозы
Выходит Маргарита со двора.
Ресницы
Ни восхитительно тревожащие сны,
И ни весеннее кипение сирени,
Ни даже притяжение Луны
Не манят в упоительные сени,
Где в лунных пятнах нежное лицо,
Где шепчут очарованные губы
И обжигают сладостным пунцом,
Под откровение нечаянное - любит!
Уже не могут сдвинуть и сорвать
С надёжного, стабильного покоя...
Но почему так хочется рыдать,
Под эту песню, где остались двое
И белый снег на чёрные ресницы
Упал и, тая, до сих пор искрится.
Другие статьи в литературном дневнике:
