Я так люблю холодное пространство крыш в пять утра. И когда виолончелистка, нахмурив брови, возбуждает музыкой нервы до мурашек по спине. И когда растеряв все слова стоишь на маленьком полустанке, а возле тебя танцует в ритме наушников сумасшедшая подруга. Куришь, пытаясь проследить рельсы до конца, сладко усмехаешься, представляя чужие катастрофы. Наслаждение эгоцентризма. Разлитый по столу гранатовый сок, в котором отражается жизнь. Полная продавщица коньяка, ведьма с сигаретами. Бежать-бежать, рок и блюз. Твой друг извлекает ненавязчивые звуки из видавшей виды гитары, с сосредоточенным видом и сигаретой в зубах попивая пиво на бульваре, а тебе на макушку кладут монетку. Оборачиваешься - за спинкой скамейки маленькая каштановая девочка в красном.
Разговаривать с собой в троллейбусе, жестикулировать невпопад, попадая в глаз со-беседников. Ухмыляться не показывая зубов приступообразно, несмело, уставясь в никуда, выпрямляя пальцы на запотевшем стекле, автоматически фиксировать слово "ебнутый" откуда-то слева, задумываться о социальности, о сексуальности, о стереотипности, о стилистике, мрачнеть, снова улыбаться отраженному от влажных, как губка, стен осеннему туману. Вымокнуть, вымерзнуть от росы в парке, лежа в жухлой траве, глядя в синее утреннее небо в просветах желтых кленовых листьев. Чиркать зажигалкой в первом попавшемся подъезде, без выражения вдыхая запах чужих котлет, отчаянно дрожа, сигаретами пытаясь вернуть жизнь синеющим от холода ладоням. Угадывать, что из того, что ты воспринимаешь, люди говорят, а что тебе кажется, а что тебе слышится. Звуки, звуки, звуки в твоей голо-ве... Влюбляться в третьеклассниц, прокусывая до крови губу, идти к знакомой - производить замену, курить до бесчувствия, медленно, но верно покрываться засосами.
Жадный до чувств теряю остатки ощущений. Безуспешно копать - здесь нету ни золота, ни нефти, ни кладов, ни кладбища кукол, ни отрезанных дамских пальцев, ни сияющих девичьих глаз. здесь есть только человек, уткнувшийся в колени, и другой, с гитарой, и третий, который рычит по-волчьи, и женщина, охотница на эстетов. И ничего. коты занимают столы. я играл в шахматы с толкиеном. в детстве. люди, с халвой, приклеенной к их рукам, с дипломатами, приклеенными к порогу, они все шарахаются. Бедные усталые уродцы. видимо, боятся уколоться. И-го-го, я чумная лошадь, направляюсь в лепрозорий. экспресс-лошадь. длошадь. плошадь.
еще есть капельки, и диски, и бумага, и сам себе звезда. здесь есть высокие здания и узкие подоконники. Есть восхитительно белые раковины, которые так и просятся - раскрась меня, есть блестящие металлические предметы, есть огонек в сердце духовки, есть... раскрась_меня. моя полоумная богиня раскрасила меня в точечку. и глаза у меня от собаки, овчарки. я был без души, а моя полоумная богиня с диким хохотом двумя руками красила меня в оранжевый, одной курила, одной жестикулировала. Ах, Кали, Кали, защищающая тех, кто ее знает. моя ужасная Разрушительница времени. я помню, я все помню, я мелко хихикаю, когда никто не слышит, уткнувшись в ладони, я стабильно прикуриваю фильтром и нахожу сигареты на тротуарах. как, впрочем, и деньги на проезд. Прежде, чем соврать, в последние минуты разработки ложной информации, обычно я смотрю вправо и вниз. Я ломаю зажигалки, холодильники и дверные ручки. Я ненавижу полную громкость пустых телевизоров с новостями, но муравьи на бесканалье всегда развлекали меня. Чтобы чисто написать заявление об увольнении, мне требуется десять листов, потому что пишу я грязно, и - живи я в двадцатые годы - слыл бы великим двоечником из-за чернильных перьев. Я считаю, что галерка оперного (который морг) - наслаждение в сто раз большее, чем партер, особенно на камерных концертах - в партере теряется вся прелесть акустики. я вру старым немецким туристкам и молодым корейским студенткам, что театр - это большой морг. я уже совсем не краснею, и мне уже почти почти не больно. наверное, я умира. ю.
ваш уже совсем не краснеющий,
эмо-рэд.
