Всякий раз, когда я думаю, что ты есть у меня, происходит нечто, что отчётливо даёт понять: у меня никого и ничего нет, кроме Бога. Даже меня самой у меня нет…
Вчера ты весь день обнимаешь меня и не отходишь ни на шаг, а сегодня не поднимаешь на меня взгляда…
Чужие люди поздравляют тебя, и ты отвечаешь им, ведь они — чужие…
Ты оставил меня одну на Новый год, но я встретила его с Господом, твоим образом в Нём и прозой Казакова. По-моему, хорошее начало. Только вся замёрзла, пока читала. У нас холодно и сильный ветер, а снега нет, ни снежинки…
Мне немного грустно, но я понимаю, что так надо, что я должна быть настолько одинока, насколько вообще человек может быть одинок в видимом мире. Глас вопиющего в пустыни, ничего не меняется, у Бога всё незыблемо: либо ты отдаёшь добровольно, либо у тебя забирают силой. Иначе нельзя, нельзя подходить к престолу, нельзя смотреть духом и слышать сердцем, нельзя вонзить копие под ребро Христово и жить дальше.
Только отрекаясь от всего себя человека, возможно нести крест своего служения.
Последнее, что связывает меня с этим миром — любовь к тебе и… табак. То, что делает меня человеком… Не считая, конечно, разнокалиберной духовной сажи, вычищать которую приходится постоянно, поскольку источник её от рождения встроен в моё животное тело.
Из этих двух вещей, с собой я унесу любовь, а страсть к табаку сохранится мне во смирение почти до самого конца, пока батюшка Серафим не вернётся ради всемирной проповеди покаяния и не освободит меня от неё. Это на встречу с ним отвезёт меня в своё время Юрик младший.
Читая рассказ, многое о себе вспомнила… Найду одну детскую фотку, мне там шесть лет, и у меня такой взгляд, словно я вижу всю свою жизнь от начала и до конца… И я видела её всегда, не доверяла себе, вместе с остальными считала себя чокнутой, но всё равно продолжала оставаться собой, спрятав в глубине сердца своё знание. Не помню, чтобы я видела ангелов, но присутствие Божие ощущала от рождения, разговаривала с Ним, а люди думали, что говорю сама с собой. И ещё эта удивительная связь с природой и вещами, когда ты кладёшь ладонь или щёку на землю, дерево, воду или предмет и слышишь их мысли, жалобы и желания… или подставляешь лицо ветру и видишь его лицо… Богу угодно, чтобы человек внимал Ему прикосновением и им же передавал другому человеку Его свет.
Только будучи всеми оставленным, плачущим, испуганным, голодным и замёрзшим ребёнком посреди чуждой тебе вселенной, ребёнком, у которого в сердце настежь распахнута вечность, можно любить Бога всем своим существом, можно чувствовать, видеть, слышать, понимать и по-детски обнимать Его.
Зачем тогда ты? Потому что Он любит меня тобой, а тебя — мной. Он Сам Себя любит нами и нас обнимает Собой в Себе, ибо Он есть любовь.
А ещё я не представляю себя без тебя и ничего не могу с этим сделать. Ты — моя жизнь, Юрик. Если с тобой что-то случится, мы погибнем вместе.
Какие объяснения я нахожу твоему очередному отдалению: несмотря на мои советы, ты всё же с головой ушёл в свой текст, где нет места ни настоящему, ни будущему, ни мне; эмоциональный перелом или провал на фоне известной зависимости, самое простое объяснение; Вечная Девочка к тебе заглянула, поговорила с тобой, и теперь ты в шоке и ужасе от того, каких дров наломал; к тебе приехали дети, и стало не до меня; ты поехал в Бург и завис у кого-нибудь, и тебе снова не до меня; активизировался Асмик с компанией, торопясь разорвать нашу связь, чтобы потом аккуратно добить тебя одним точным ударом и уложиться со всем этим до Богоявления.
В целом, выглядит понятно со всех сторон. В любом случае, если ты так поступаешь со мной, значит, на то воля Божия.
О наломанных дровах: они остались в прошлом. Просто, пожалуйста, родной, не делай так больше. Сказать что всё очень серьёзно, значит ничего не сказать.
Завтра служба, станет полегче, но до пятнадцатого большой перерыв, тебе придётся туго. Асмик ещё в штрафбате приглядел тебя и ждал своего звёздного часа. Ждал и дождался. Для них смерть, стыд, вина, страх, ненависть человека к себе самому, — как клубника со сливками.
…А может, на тебя навалилось шестьдесят девять лет с их новыми годами, со всем, что сопровождало их…
Береги себя, половинка, не поддавайся мрачным мыслям и желаниям. Скажи им, мыслям, что подумаешь их после девятнадцатого, а там и помощь Божия подоспеет.
Где увеличивается в человеке тьма, там преизобилует и Божия благодать, не забывай. Про крест уже говорила в ещё одной свече на обочине. Там и о Кате.
Разумное покаяние не помешает, но без фанатизма и отчаяния: Господь печётся о тебе.
…Юрик, их теперь почти две дюжины… Господу, конечно, хоть легион, хоть вся преисподняя — всё по плечу, но я-то лишь несчастный чудик Его, а не какой-нибудь там апостол или святой… Они к тому же ещё все здоровыми и сильными мужиками были. Мне очень страшно, словно я на краю ада балансирую… Есть вещи, родной, которые намного хуже и страшнее смерти.
Мне отчаянно нужна твоя любовь, твоё тепло, нежность и вера. Но даже если она вдруг иссякнет или остынет, Бог не оставит меня, потому что Он первый, Кто желает твоего спасения и дарования тебе жизни вечной вслед за приложением лет жизни и радости земной. Первый, но не единственный, хотя разве здесь есть кто-либо или что-либо, кроме Него?.. И за тобой, за твоим спасением стоит Её и наше Отечество, всё связано, ни единой песчинки не отнять и не прибавить…
Мне не удалось прослушать итоговую запись рассказа, поэтому если в ней присутствуют какие-то ляпы или накладки, прошу твоего снисхождения.
Если ты вообще слушаешь мои записи.
Необходимо пораньше лечь спать, а то вырубаюсь на ходу. Поэтому оставлю тебе этот текст и потопаю.
Надеюсь, вас там не завалило снегом. На Синае красиво, наверное, сейчас, когда ветер успокаивается…
Ни за что себя не вини по отношению ко мне, ты страж мой и исполняешь волю Божию, я всё принимаю от тебя с благодарностью, даже если иногда бывает больно — эта боль во благо, медведь мой многострадальный.
Обними меня своими космическими руками, когда иней на твоём сердце растает: мы с тобой медленно закружимся в невесомости, только ты и я…
и ласковый снег в тишине.
