Работа над ошибками. Пушкин и Тютчев. 1(4) Ссылка на сборник Анатолия Мартыновского взялась у нас в тексте как будто бы ни с того ни с сего. Все-таки формально она оправдана. Уже вскоре она будет аргументировать то, что мы будем говорить о впечатлении “ненужности” и даже “легкомысленности” пушкинского обрамления молитвы: мол, это не только наше субъективное мнение; вот и в этом сборнике при перепечатки стихотворения Пушкина обрамление было опущено. С другой стороны, все же это ведь не рядовая ссылка: в дальнейших главах читатель узнает, что вокруг другой публикации в этом именно сборнике (стихотворного же переложения молитвы Господней) и будет вращаться основное содержание всей статьи! А здесь этого пока что еще ничто для читателя не предвещает. В этом, безусловно, и состоит изъян, неловкость организованного нами знакомства читателя с нашим основным источником. Но это не простая небрежность изложения: ведь истинный источниковедческий статус данного сборника еще неясен для самого автора, этот вопрос требует самостоятельного и, предполагаю, огромного исследования!... Так как же прикажете вводить на него ссылку: как на второстепенный, незначительный материал, между прочим; или как на основной? Но тогда как членораздельно обосновать его центральное значение, которое мы пока что лишь предполагаем почти что на уровне одной интуиции?! Я хочу сказать, что исследователю, который движется “по целине”, неизбежно приходится прибегать к таким вот экивокам. И я убежден – что это добротные, доброкачественные изъяны, изъяны роста, объясняющиеся вновь открываемыми горизонтами исследования, новыми пластами неизученного материала. И такие “изъяны” должны являться обязательной составляющей литературоведческого дискурса (хотя и вызывают недовольство иных читателей).
Сам вывод открыто, однако, не делается. Просто читателю предъявляется текстовое тождество, которое на это как бы намекает, как бы исподволь подталкивает читателя к тому, чтобы сделать этот вывод самостоятельно, – и это также у иных читателей вызывает протест. И вновь я намерен прибегнуть к самозащите: в сущности, я не выдвигаю тезисов и не привожу подтверждающих их аргументов. Я стремлюсь – нарисовать посильно достоверную картину, которая (в силу взыскуемой достоверности) составляется из кусочков, обрывочков, осколков самого что ни на есть достоверного, доподлинного исторического материала. Как паззл: эти кусочки должны быть протестированы на исходную смежность своих изломов, а не сваливаться в кучу абы как! И поэтому: говорить, заикаться об авторстве (Пушкина, Тютчева...) до тех пор, пока не будут очерчены общие контуры этой картины – вообще не имеет смысла. И тактически (недостаточно “улик”, чтобы кого-нибудь убедить), и концептуально: я ведь вовсе не одержим стремлением доказать какой-то излюбленный тезис (например, что данная эпиграмма принадлежит Пушкину). Наоборот: я сам хочу убедиться, а что же именно, какое именно изображение, чье лицо окажется в результате складывания этого “паззла”. Я могу строить более или менее обоснованные догадки, выдвигать гипотезы, по мере того как проявляются все большие и большие части картины (ага! получается корабль... нет! получается птица...). Но мне хочется узнать именно то, чего я сам не знаю, а не внедрить в чье-то многострадальное сознание то, в чем я тупо и безоговорочно убежден... Перейти к статье "Пушкин и Тютчев" © Copyright: Алексей Юрьевич Панфилов, 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
