2. Силлабический принцип и смежные понятия.2. «Силлабический принцип» и смежные понятия. Достаточно серьезной представляется задача разграничения понятий «силлабический принцип» и «силлабическая система стихосложения», а также соотнесения их с более общими понятиями, обоснования действенности силлабического принципа в самых разных сферах русского стиха. История поэзии и история стиха принципиально различны. Дело не только в том, что первая охватывает более широкий, а вторая — более узкий объект, являющийся лишь частью целого. У стиховедения свой, специфический предмет, обладающий особой природой. Эти две области филологического знания соотнесены одна с другой: где-то проходит граница между ними, а где-то происходит совмещение историко-литературных и стиховедческих проблем. В частности, это ощутимо при изучении такого явления, как русская силлабика. Русская силлабика («силлабическая поэзия», «силлабическая система стихосложения») — понятие прежде всего историко-литературное, хотя и определяемое не по историко-литературному, а по стиховедческому признаку. Чтобы разобраться в этом, сопоставим данное понятие с понятием силлаботоники, употребляемым только в стиховедческом, но не в историко-литературном смысле. Когда мы говорим: «русский поэт-силлабист», ясно, что имеется в виду стихотворец второй половины XVII и первых десятилетий XVIII в., — кто-то из ряда поэтов от Симеона Полоцкого до Антиоха Кантемира. С другой стороны, не принято называть «поэтами-силлаботонистами» Ломоносова, Державина, Пушкина, Лермонтова, Некрасова — ни кого из многих больших и малых поэтов XVIII—XX вв., использовавших силлабо-тоническую систему стихосложения. И дело тут не в том, что в языке нет слова «силлаботонист» (в случае надобности оно или подобное ему возникло бы). В наименовании «поэт-силлабист» смысловое ударение падает на второе слово. Под этим обычно подразумевается, что поэт сообразуется не с творческими сверхзадачами и не с потребностями выражения своего поэтического «я», а с догматически усвоенными правилами стихосложения (хотя в действительности это далеко не всегда так). Поэтому уместно сразу указать, каким же правилам он следо- -12- вал: силлабист — значит силлабическим. Но тогда остается не вполне ясным, почему разговор о каком-нибудь третьестепенном стихотворце XIX в. не должен начинаться справкой относительно того, что он подчинялся правилам силлаботоники. Скорее всего потому, что это само собой разумеется. Следует к тому же заметить, что в истории русского стиха силлабика рядом с силлаботоникой выглядит почти как исключение по сравнению с правилом. С одной стороны, несколько десятилетий далеко не всегда полноценного существования, с другой — столетия расцвета и широкие перспективы на будущее. Книги силлабо-тонических стихов составляют огромную библиотеку, силлабических же — скромную подборку: избранный Симеон Полоцкий, Феофан Прокопович, Кантемир, частично Тредиаковский (его ранние стихи), сборник русской силлабики XVII—XVIII вв., сборники серии «Ранняя русская драматургия» — словом, не так трудно назвать публикации русских силлабических стихов. Конечно, кроме этих в большей или меньшей степени доступных материалов имеется немало редкостного: старопечатные книги, рукописи, вмещающие в себя тысячи и тысячи стихов. Без всего этого было бы трудно говорить о русской силлабике как о целой системе стихосложения. И все таки вполне обозримы границы того историко-литературного явления, которое представляет собой русская силлабическая поэзия, два с половиной столетия тому назад отвергнутая реформаторами русского стиха — Тредиаковским и Ломоносовым. Кстати, в тех литературах, где силлабическая система существовала и развивалась, в отличие от нашей, долго, веками и стала такой же естественной атмосферой поэзии, какой в наше время является для нас силлаботоника, поэты как раз и не «нуждаются» в том, чтобы их специально называли силлабистами. Это касается не только великих, но и полузабытых имен: например, не только Данте, но и его малоизвестного соотечественника и современника Чино да Пистойя; не только Мицкевича, но и любого из его «спутников», допустим, Томаша Зана. Там, где силлабика преобладает и господствует, ее просто перестают воспринимать как силлабику: просто поэзия — и этим как бы все сказано. Историко-литературный подход к понятию «русская силлабическая поэзия» позволяет относить к ней те явления, которые в стиховедческом смысле ничего общего с силлабикой не имеют. Так, в сборник «Русская силлабическая поэзия XVII—XVIII вв.» (Л., 1970) включены стихи «досиллабистов» XVII в.: Евстратия, Семена Шаховского, Ивана Наседки, Ивана Хворостинина, Ивана Катырева Ростовского, справщика Савватия, Тимофея Акундинова, инока Авраамия. Невозможно предположить, что составитель этого сборника А. М. Панченко не отличает силлабики от досиллабики и поэтому допустил «ошибку», неправомерно расширив состав книги за счет не подходящего к ее профилю материала. Перу того же исследова- -13- теля принадлежат труды по русской силлабике, где соблюден строго стиховедческий подход к ней 1, да и в предисловии к указанному сборнику четко проведена граница между досиллабическим периодом русского стихотворчества и силлабическим. Однако историку литературы позволительно подчас нарушить эту границу и всю русскую поэзию XVII в. условно счесть силлабической. В таком решении вопроса есть свой резон, хотя важно при этом помнить: сколь бы убедительны ни были общие соображения на этот счет, все таки включать в историю силлабики версификационно чуждые ей тексты не следует. Пожалуй, прежде всего это касается досиллабического (рифмованного и произвольно-разносложного, бытовавшего у нас в первой половине XVII в.) стиха — виршей, в целом чуждых силлабическому принципу стихосложения. Не всякая совокупность версификационных правил становится системой стихосложения. Можно представить себе поэта, выработавшего принципы организации стиховой формы, которые уникальны и резко отличаются от правил, принятых в современной ему системе стихосложения. Но нельзя сказать, что он создал новую систему стихосложения, даже если у него есть соратники, подражатели, ученики, осваивающие те же формы стиха. Неповторимых версификаторских индивидуальностей, не укладывающихся в общие правила, не так уж мало, и влияние их в истории стиха может быть весьма ощутимым, а систем стихосложения — единицы. Помимо своеобразия стиховых форм необходима историко-литературная масштабность, чтобы совокупность определенных поэтических явлений и фактов стала системой стихосложения. Необходимы ее активная роль в литературном процессе, общекультурная значимость, магистральность прокладываемого ею пути в развитии поэзии. Всем этим требованиям полностью отвечает русская силлабика XVII—XVIII вв. Это подлинное становление русской поэзии, прямая дорога к новой поэзии века Просвещения, идущая сначала через частичный (XVII в. — Симеон Полоцкий и его школа), а затем решительный и окончательный (XVIII в. — Кантемир, ранний Сумароков) отход от древнерусских традиций. Другое дело — отдельные проявления силлабики в творчестве поэтов второй половины XVIII в. («На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году июля 15 дня приключившую» Державина) и первой половины XIX в. («Притча о блудном сыне. Рацея слепых гуслистов на сельской ярмарке. Силлабическим размером» Кюхельбекера; сделанные Шевыревым переводы нескольких терцин Данте и октав Тассо). Они изредка давали о себе знать в условиях безраздельного господства силлаботоники, вытеснившей силлабическое стихотворство из центра литературы в глухую и отсталую периферию, к выговским ________________ -14- старообрядцам, где оно постепенно затухало. Эти проявления силлабики, будучи эпизодическими и разрозненными (не только в масштабе всей поэзии, но и в творчестве отдельных поэтов, экспериментировавших с силлабикой), не могли, разумеется, сложиться в систему. То же самое можно сказать и о более поздних опытах силлабики Брюсова, Шервинского, А. Н. Толстого. В XX в., особенно в последние годы, силлабика приобрела новое значение. Это в основном относится к переводам: имеются в виду имитации иноязычной силлабики в эквиритмичных переводах силлабической поэзии. Это не осталось незамеченным стиховедческой наукой. М. Л. Гаспаров и М. Г. Харлап 1 собрали немалый материал, относящийся к данному вопросу, — материал, который, однако, едва ли можно интерпретировать как «возрождение» силлабической системы стихосложения в современной поэзии. Прошло время, когда переводная поэзия входила в русскую литературу на равных или почти на равных правах с оригинальной, как при Мардарии Хоникове в XVII в. или при Жуковском в XIX в. Сейчас переводная поэзия значительно отдалилась от оригинальной, и стиховые формы, которые она разрабатывает, существуют подчас как бы сами по себе, вне общего развития русского стиха. Важно учитывать, что эквиритмичные переводы иноязычной силлабической поэзии далеко не всегда ориентированы в версификационном отношении на русскую силлабическую традицию XVII—XVIII вв. Например, переводческие имитации итальянской и особенно тюркской силлабики (в исполнении Мандельштама, Зенкевича) могут быть совершенно непосредственными — в том смысле, что переводчик чутко прислушивается к ритмам иноязычного стиха и старается воспроизвести их в формах современного русского языка и стиха, никак не соотнося полученные результаты с опытом старых русских силлабистов, от Симеона Полоцкого до Кантемира. В этом случае вряд ли уместно было бы говорить о возрождении русской силлабики, которая скорее формируется заново, без какой бы то ни было оглядки на прошлое. Впрочем, не исключено появление силлабики не только в переводной, но и в оригинальной русской поэзии — принципиально между ними нет непроходимой пропасти; имеются предпосылки для того, чтобы русская национальная традиция силлабического стихотворчества возродилась, чтобы еще реализовались в свое время не реализованные полностью потенции русской силлабики. Разумеется, возможно и другое — когда переводчик-силлабист так или иначе опирается на версификационный опыт своих далеких ______________ -15- предшественников-соотечественников. Тогда налицо воздействие старой русской силлабической традиции, и можно сказать, что за слуги тех давних мастеров играют свою роль хотя бы в переводной поэзии, коль скоро некоторые из культивируемых ею стиховых форм обращены «в сторону Кантемира» 1. Если говорить о главном вкладе силлабики в сокровищницу русского стихосложения, прежде всего нужно указать не на то, что в настоящее время пишутся переводные силлабические стихи и накоплен некоторый опыт оригинального силлабического стихописания. Наиценнейшее в том наследстве, которое оставила русскому стиху силлабическая система стихосложения, — это силлабический п р и н ц и п стихосложения, т. е. слоговой, слогоисчислительный. Исчезновение в XVIII в. силлабической системы из русской поэзии вовсе не означало, что вместе с ней был утрачен силлабический принцип. Он продолжал существовать в недрах силлабо-тонической системы, да и вне ее подчас сохранял свою силу. Этот вопрос является далеко не бесспорным; есть мнение, согласно которому в силлаботонике, например, второй половины XIX в. силлабический принцип, в отличие от тонического, соблюдался не строго 2. Однако логика фактов, как мы убедимся, ведет к другому решению: силлабический принцип в силлабо-тонической поэзии соблюдался твердо и последовательно. Имели место случаи, которые требуют особого разговора и подхода, но в целом указанный принцип был непоколебим. Это обстоятельство отражается в самом термине «силлаботоника»: это сложное слово включает в себя «силлабику» и «тонику» как бы на равных правах (причем «силлабика» даже на первом месте). Реформа русского стиха, осуществленная Тредиаковским и Ломоносовым, не отвергла слогоисчислительный принцип стихосложения, заменив его стопным, тоническим. Ведь стопа включает в себя всегда строго определенное количество слогов — либо два, либо три. Любой силлабо-тонический стихотворный размер легко охарактеризовать в категориях силлабики: например, четырехстопный ямб — это восьмисложник с мужской клаузулой (Во глубине сибирских руд), девятисложник — с женской (Печальный демон, дух изгнанья), десятисложник — с дактилической (По вечерам над ресторанами); трех стопный амфибрахий можно рассматривать как девятисложник и т. д., т. е. все размеры силлаботоники основаны на слогорасчете. Это — с некоторыми оговорками — относится и к разностопным размерам, таким, например, как вольный ямб русских басен. Непредсказуемо различное количество стоп в каждой строке стихотворения, написанного в таком размере, не дает возможности _______________ -16- рассчитать заранее, из скольких слогов должен состоять тот или иной стих. Тут недостаточно простой арифметики — нужна «алгебра», когда за х принимается количество стоп в стихе. Например, в любой разностопно-ямбической басне мужской стих насчитывает 2х слогов, а женский — 2х + 1. Силлабический принцип соблюдается и здесь. Русский гекзаметр, понимаемый как дактило-хореический размер, или дольник анапесто-ямбического типа — такой, как у А. Ахматовой в «Поэме без героя», — состоит из стоп (первый — из шести, второй — из трех), насчитывающих разное количество слогов: трехсложные стопы, задающие тон, перемежаются двусложными, а в некоторых случаях обходятся и без них. Здесь алгебра слогоисчисления немного усложняется. Например, в шестистопном дактилохореическом размере, т. е. в русском гекзаметре, строка состоит из Зх + 2 (6 - х) слогов, или в иной, упрощенной записи: 12 + х, где х — количество трехсложных дактилических стоп в стихе гекзаметра. Так что и применительно к подобным случаям можно говорить о достаточно строгом соблюдении силлабического принципа. Гораздо проще с совершенной однозначностью получаемых результатов вопрос слогоисчисления решается на материале логаэдических размеров, т. е. таких, в которых количество слогов в стихе регламентируется идеально четко в отличие от гекзаметра и дольников. Чтобы осмыслить универсальность силлабического принципа в классическом, силлабо-тоническом стихе, нужно преодолеть широко распространенное заблуждение, согласно которому силлабический принцип отождествляется с изосиллабизмом — равносложием строк в пределах одного стихотворения. Изосиллабизм же есть крайнее выражение, наиболее отчетливое воплощение силлабического принципа, но не тождественему, поскольку силлабический принцип как таковой требует не выравнивания, а всего лишь учета количества слогов в строках, и предполагает, что слог (силлабема) — основная единица измерения стиха, так что стихотворство рассматривается как слогописание. В силлаботонике слогописание перерастает в стопописание: стих измеряется стопой — четой или троицей слогов. Конечно, изосиллабизм является естественным порождением силлабического принципа: сама идея учета слогов в стихе побуждает к упорядочению их количества, а упорядочение мыслится прежде всего как выравнивание. Но ведь вполне возможны и другие формы слогового порядка — не выравнивание количества, а, скажем, гармоничное сочетание разных количеств, как в сапфической строфе, совмещающей 11-сложные стихи с пятисложными. В силлаботонике совмещения разносложных стихов встречаются на каждом шагу. И если стих Печальный демон, дух изгнанья — девятисложный, а Летал над грешною землей — восьмисложный, то из этого, согласно данным пояснениям, не следует, что в лермонтовской поэме «Демон» нарушен силлабический ПРИНЦИП. ПРОСТО В ней не один изо- -17- силлабический ряд — девятисложников, например,— а, по меньшей мере, два (или более). Итак, стопный стих, силлабо-тонический — всегда и слоговой. Учет стоп — это и учет слогов. Труднее разобраться с тем, что в данном отношении происходит вне силлаботоники, в бесстопном стихе, будь то досиллабический стих, или литературные имитации на родного дисметрического стиха, или чистая тоника, или верлибры. Любой стихотворный текст, в частности и бесстопный, состоит из слогов; кстати, прозаический — тоже, и нельзя поручиться, что слогам не ведется учет, хотя это внешне никак не проявляется. Здесь приходится лишь догадываться, что верлибристу и тем более прозаику как будто совершенно безразлично количество слогов в строке (хотя не исключено, что и он так или иначе «работает» со слогом, предпочитая те или иные фигуры слогосочетаний; например, Л. Толстой составлял исключительно из двусложных слов некоторые миниатюры для детей). У поэтов, казалось бы не имеющих никакого отношения к силлабической версификационной системе, никогда не экспериментировавших с силлабикой, может быть обостренное чувство слога (не звука, не слова, а именно слога, силлабемы), своеобразный культ слога: «Он был чистого слога слуга» 1. Если это так, то хотя поэт и не силлабист по всем другим параметрам, в этом отношении он все же отдает известную дань силлабическому принципу. Или, что бывает не реже, поэт просто явственнее ощущает слог, чем какую бы то ни было другую единицу измерения стиха. Вот реальные, найденные в практике русских поэтов ситуации: один пишет, что слогу принадлежит почетное место в стихе; другой как бы разбивает двусложную стопу цезурой после нечетного слога, ведя, таким образом, счет не стопам, а непосредственно слогам; третий допускает ошибку в стихотворном размере, приводящую к неоправданному и кричащему ритмическому сбою, но при этом не нарушает изосиллабизма... Такие случаи могут быть совершенно не похожи один на другой, но их объединяет важный общий момент — ориентация поэтов на слог как на наиболее реально ощутимый компонент стиха. Имеются примеры, свидетельствующие о такой ориентации. Маяковский в работе «Как делать стихи?» писал о том, как трудно работать над стихотворением: ломается и рвется ритм, если в строке «не достает какого-то сложка», т. е. слога. Характеризуя ритмы М. Цветаевой, В. Н. Орлов заметил, что «единица ее речи — не фраза, даже не слово, а слог... она последовательно применяла в своих книгах двойной принцип членения стиховой речи: словоразделения (через тире) и слогоразделения (через дефис)» 2. ______________ -18- Так разграничиваются понятия «силлабический принцип» и «силлабическая система стихосложения». Их объединяет более широкое и общее понятие — силлабика. Сюда входят и силлабическая система стихосложения, существовавшая в русской поэзии сотни лет тому назад, и силлабический принцип стихосложения, выработанный ею и существующий по сей день, и всевозможные эксперименты с силлабическим стихом, предпринимавшиеся после исчезновения силлабической системы, и, наконец, всплески переводческой силлабики, имитирующей иноязычную и в известной мере связанной с традициями старых русских силлабистов. Это процесс, совершающийся у нас на глазах и еще не определившийся в своем значении, но так же свидетельствующий о том, что русская силлабика имеет свою судьбу сегодня; процесс, создающий предпосылки для перспектив и актуализирующий проблематику силлабического стихосложения. Главное же — это живая память о русской силлабике, сохраненная всей историей силлабо-тонического стиха. Мы наблюдаем преображенное бытие силлабики в формах силлабо-тонического стиха, усвоившего и развившего силлабический принцип, который оказался намного более устойчивым и долговечным, нежели силлабика как система. © Copyright: Собиратель Гербариев Лунных, 2018.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
