В стране сегодня существует 40 000 периодических изданий –

Веле Штылвелд: литературный дневник

газет и журналов, которые могли бы чисто теоретически поддерживать со мной чисто дружеские и творческие отношения, коль скоро они существуют с одной стороны и существую я – автор, с другой… Но этого не происходит. Всяческими мыслимыми и немыслимыми ухищрениями я просто отметаюсь от этих изданий, что напрягает… материально. Вот и в этом мае для меня закрылась газета «Хадашот-Новости», остановленная на полтора-два месяца и журнал «ГОРОД», только возникший, но тут же торпедированный безрекламьем… Как же это тяжко… Быть вольным журналистом в стране никому не возбраняется, но никто и не гарантирует тебе ни сытого завтрака, ни пристойного обеда, ни хотя бы скромного ужина. Тем не менее, за последние три года я успел опубликовать 106 обзоров и подверсток, что в своих собственных глазах меня как-то приподняло… и гепнуло. Почему гепнуло, потому что теперь я точно знаю, что обладаю неким универсализмом, сочетая в одном лице и поэта, и научного обозревателя. И исторического исследователя, и цепкого наблюдателя, и эссеиста, и писателя-фантаста и социального работника… Странно, но все эти ипостаси волне вмещаются во мне совершенно бесконфликтно друг к дружке. Конфликт же заключается в том, что чисто внешне это никому не нужно. Как впрочем, не востребована моя сенсативность, и многое из того, что является мне в видениях, остаётся и скисает во мне самом. А это более чем неразумно…


Видения у меня часто необъяснимые, но столь ярки и не тревожны, что из предупредительность поражает меня своей внешней отрешенностью, за которой напряженно ждут, чтобы во всю сорваться – склянки громкого боя. Постараюсь объяснить более вразумительно:
– недавно увидел лежащую в неге на сырой земле молодую кормящую мать, над которой прямо из груди страстно сосет соль сыра-земли крепкий младенец, постепенно превращающийся силуэтно в столь же маленького черного карла. И тогда образ матери жухнет и испепеляется, а сам карл врезается в землю огромною бородой.
– отдельные волоски-бородинки обвивают почему-то мою центральную аорту, лишая ее способности зорить, связываться с космическим Альтер его. Я вижу, как эти бородинки превращаются в лихо закрученные растяжки вдоль всей жизненной аорты, лишая ее шаг за шагом какой-то очередной степени свободы – степени свободного трепета-ликования. В это же время внутри самой аорту я вижу некие поленообразные сгустки нереализованных энергий, которые мешают мне дышать до тех пор, пока я не выволакиваю эти поленья наружу и не обнаруживаю, что это туго перевитые рукописные тексты – полуистлевшие, полусожженные на угольях. Когда же я распрямляю эти листы, то обнаруживаю, что это мои собственные произведения, которые я так и не написал, скорее не выписал наружу – прямо из себя в жизнь. Это ужасный кляп собственной совести, собственной невостребованности, собственного униженного Альтер эго…


– Дядя, с этим что-нибудь надо делать, – укоряет меня Леха Зарахович, чей силуэт размыт в окрестном космосе ночи… А пойду-ка я спать в сон-беспросон, в грусть–без–кальсон, эй, Сокольсон, жми на клаксон! Баста, отбой, сон!



Другие статьи в литературном дневнике: