Они живут и умирают свободными2 июля 2007 года умер Лев Янкелевич Либерман, да будет благословенна память о нем. Накануне исполнилось ровно 29 лет с того дня, 1 июля 1978 года, когда он с женой Эстер и двадцатилетним сыном Эвиком сошел с трапа самолета и ступил на Землю Израиля. «Мой отец был особенным человеком, - сказал на похоронах Авигдор Либерман. – Он родился в маленьком молдавском городке Оргееве. В юности был активистом сионистских организаций, слушал в Бухаресте выступления Жаботинского, изучал иврит, собирался репатриироваться в Эрец-Исраэль. Но в Бессарабию вошли советские танки и проехались гусеницами по его планам. Потом началась война с Германией. Отец пошел на фронт, попал в плен, чудом выжил и после освобождения снова воевал. Летом 1949 года его, фронтовика, пережившего фашистский концлагерь, отправили в Сибирь на лесоповал. Семь долгих лет он был «спецпереселенцем». Подобной биографии с избытком хватило бы на несколько жизней». Авигдор держал в руках небольшую книжку, на обложке которой было написано: «Лев Либерман. Оргеевская быль». В этой книге Лев Янкелевич рассказал о своей молодости в довоенной Румынии, о фронтовой жизни, «о боях-пожарищах, о друзьях-товарищах», о своих мытарствх сначала в немецком плену, потом в сталинских лагерях в Сибири. Но не только об этом говорится в книге. Автор размышляет о судьбе Израиля, в его словах сквозит боль и печаль, когда он говорит о наших бедах, гордость и надежда, когда думает о будущем нашей страны. Лейтмотив всей книги: «Люблю Израиль, потому что он мой, а я – его частица». Помню, как лет десять назад редакция российского журнала обратилась ко мне с просьбой написать большую статью о восходящей звезде израильской политики, и я впервые пришла в квартиру Либерманов в тель-авивском районе Яффо-Далет, чтобы поговорить об их знаменитом сыне. Но прежде Лев Янкелевич рассказал мне о Бессарабии. О том, что в начале ХХ века на окраинах Российской империи за чертой оседлости проживало шесть миллионов евреев. Здесь сформировались главные центры раввинской науки и родился хасидизм, здесь боролись за обновление национальной жизни еврейские просветители. Здесь стояли знаменитые синагоги, хранились бесценные свитки Торы, исторические документы и книги. Здесь создавались первые молодежные сионистские организации, объединявшие последователей Зева Жаботинского. Они мечтали о создании необыкновенного еврейского общества в Эрец-Исраэль, о цветущих киббуцах, о новой жизни на древней земле. Одним из главных центров еврейства была Бессарабия. Отсюда из еврейских местечек, разбросанных по окраинам России, на землю Израиля прибыли первые халуцим, чтобы строить и защищать еврейское государство. Кишиневский погром, Короленко, Бялик, еврейские отряды самообороны… Я слушала Льва Янкелевича с открытым ртом. Из того, что он рассказывал, я ничего не знала. Я родилась в Ленинграде, всю жизнь прожила там, никогда не была ни в Кишиневе, ни в Киеве, ни даже в Кременчуге, откуда в 1934 году приехал учиться мой отец. Синагогу на Лермонтовском проспекте видела только издали. Правда, мои родители говорили на идиш, но только тогда, когда хотели что-то скрыть от меня и брата. А тут передо мной сидел человек с поистине энциклопедическими знаниями о еврействе, об Эрец-Исраэль. Лев Янкелевич показал мне старую пожелтевшую фотографию - в просторном дворе возле какого-то дома множество молодых людей: «Это, наверное, год 38-39, мы пришли на праздник в сионистский центр на улице Антона Панна, дом 9. Здесь я в правом углу - член Брит-ха-Канаим, мой брат Велвл, старше меня на два года, - представитель Бороховии, и моя младшая сестра - член Гордонии. Эта фотография кажется мне мгновением из сионистского прошлого тех, кому еврейское государство казалось еще очень далекой мечтой, - сказал он. - Только моего старшего брата Иосифа Либермана нет на этом снимке. Он уехал в Эрец-Исраэль в 1934 году как халуц. Брат строил дороги, сражался за независимость Израиля». Я все спрашивала и спрашивала, а он рассказывал и рассказывал и, прощаясь, протянул мне книжку, на обложке которой было написано: «Лев Либерман. Оргеевская быль»: «Я вижу, Вам интересно. Возьмите, здесь все сказано». "Мгновение из сионистского прошлого" – прочитала я название одной из глав: «С 1930 по 1940 год - с 9 до 19 лет - я жил с родителями в Бухаресте. Это были годы отрочества, молодости, о которых всегда вспоминаешь с глубокими чувствами. Как многие молодые люди моего возраста, я был предан душой и телом молодежному сионистскому движению. Вначале я не отдавал предпочтения какой-либо одной из сионистских организаций: Бейтар или Гордония, ха-Шомер ха-Цаир, или Брит-ха-Канаим, или Бороховия. Главное было - находиться в среде этой молодежи, где кроме дружбы и песни витала атмосфера высокого идеализма, обусловленная всеобщим желанием построить еврейскую родину и бороться за нее». Другая глава называлась «Халуц, погибший под Сталинградом», в ней Лев Янкелевич рассказал о судьбе своего брата Велвла Либермана, который всю жизнь мечтал добраться до Эрец-Исраэль: «Брат всегда ходил в коротких брюках, в гетрах и боканках - это по-румынски грубые рабочие ботинки. Такую одежду носили халуцим. Он работал на текстильной фабрике "Витан" в Бухаресте и активно действовал в организации "Бороховия". Несмотря на то, что он был единственный из детей в нашей семье, кто не учился в лицее, - хотел быть среди рабочих масс и знать ближе их жизнь, - он был очень начитанный. Он рвался в Испанию на борьбу с фашизмом, но в 36-м году ему было только 17 лет. В 1940 году советские войска "освободили" Бессарабию, и наша семья, как и тысячи других, вернулась в Молдавию. До начала войны Велвл работал ткачом в Черновицах. В первые дни войны вернулся в родной Оргеев, где его сразу мобилизовали. И вскоре мы с ним оказались в одной части вместе с другими еврейскими парнями из многочисленных местечек Бессарабии. Велвалэ был у нас запевалой – он красиво пел, и песен знал множество. Зимой 41-42 годов мы отступали, оставили Новочеркасск, другие большие и малые города, дошли до Дона, Ростов дважды переходил из рук в руки. Стояли лютые морозы, часто приходилось рубить топором хлеб, а мы были одеты в тоненькие старые шинели, и для многих бойцов у старшины не нашлось ботинок нужного размера. Из-за этого многие из нашей части, в том числе и я, попали в госпиталь с обмороженными ногами. Меня направили в госпиталь 2061 города Орджоникидзе. Позже в этот же госпиталь попал мой брат Велвл с осколочным ранением в ногу. Это была наша последняя встреча. Меня выписали, а он остался долечиваться. Мы расстались. И навсегда. Уже на фронте я получил от Велвла письмо. «Я попрошусь после выздоровления на самую передовую, чтобы выполнить свой долг, в первую очередь, перед своим еврейским народом, смертельными врагами которого являются Гитлер и фашизм», - писал он. Больше известия от него не приходили. После войны, когда мать с сестрой вернулись из эвакуации из Казахстана в Оргеев, ее вызвали в местный военкомат и вручили похоронную: «Ваш сын Либерман Вольф Янкелевич, год рождения 1919, 19 мая, уроженец гор.Оргеева Молдавской ССР, умер 2 ноября 1942 года от тяжелых ран, полученных в боях под Сталинградом, и похоронен в Чечено-Ингушской АССР, село Ясин-Бек». Выписавшись из госпиталя, Лев Янкелевич снова на фронте: «После одной из бомбежек наша часть была почти полностью уничтожена. Из всего нашего взвода осталось человек пять. Мы держались вместе, пытались пробраться к своим, но попали в плен. Первый вопрос: "Жиды и комиссары есть среди вас?" - "Нет! Все мы рядовые, русские, простые солдаты, "- прозвучал твердый и уверенный голос нашего командира отделения. Этого благородного человека звали Петр Иванович Новоскольцев. У него была ярко выраженная русская внешность - белокурый, синеглазый, и немцы ему поверили. Я взял документы погибшего бойца и назвался Манченко Макаром Петровичем. Это случилось 5 июля 1942 года, и с того дня началась моя одиссея в фашистской неволе». Так Петр Иванович Новоскольцев спас Льва Либермана от верной смерти. Был случай – еще раз Петр Иванович выручил своего боевого товарища. Когда один из конвоировавших их полицаев заподозрил в пленном еврея, сильно ткнул его сапогом и крикнул: "Эй, ты, жид, как тебя зовут?"-Новоскольцев не растерялся и быстро ответил полицаю: "Это же мой земляк! Русский человек, как и я, как ты!" Лев Янкелевич расстался со своим спасителем в пересылочном лагере в Кривом Роге. Больше они никогда не виделись. Иудейские мудрецы говорят: «Кто спасает одного человека, спасает целый мир». Несколько лет назад от имени семьи Либерманов я написала письмо на телепередачу «Жди меня», в Национальную Службу поиска людей с просьбой разыскать Петра Ивановича Новоскольцева или кого-то из его близких. Мне ответили, что начали поиск, и надо ждать. Но пока никаких результатов. Лев Либерман побывал еще в нескольких лагерях для военнопленных в Германии. Освобождение пришло за несколько дней до окончания войны в Судетах, в лагере "Котвиц". «Меня записали в красноармейской книжке, несмотря на мои возражения, опять Манченко Макар Петрович - в соответствии с лагерным именем. Сколько я ни объяснял, что мое настоящее имя - Либерман Лев Янкелевич, и я просто вынужден был его скрыть, чтобы выжить, ответ был один: "Не беспокойтесь, все будет в порядке. Это сейчас не главное". Несколько раз меня вызывали в Особый отдел, в "Смерш", я заполнял анкеты, отвечал на вопросы. Дальше служил наравне со всеми фронтовиками, и приказ о демобилизации получил в австрийском городе Санкт-Пельтен, недалеко от Вены, в составе 389 отдельного автомобильного батальона. Тогда я сам пошел в Особый отдел: "Верните мне мою фамилию, как я возвращусь домой Манченко?" - "Дома вас лучше знают, там и перемените свою теперешнюю фамилию на Либерман. Не волнуйтесь, документы прибудут в военкомат вслед за вами". Когда я приехал домой в Оргеев после демобилизации, опять начались хождения по мукам. В военкомате, в МГБ опять заполнял анкеты, опять отвечал на вопросы: где, как, что... И лишь в июне 1949 года в Оргеевском МВД получил документы на фамилию Либерман». В Оргееве Лев Янкелевич начал работать на заводе. Жизнь стала налаживаться, но долго радоваться не пришлось - это была короткая передышка. В июле 1949 года по всей Молдавии прошла грандиозная «операция» по так называемому раскулачиванию, детально отработанная советскими «органами». Десятки тысяч ни в чем неповинных людей были ночью подняты с постели и без суда и следствия отправлены эшелонами в Сибирь. «Все происходило, как во сне, в страшном сне, - вспоминал Лев Янкелевич. - Машина на две семьи. В каждом доме плачут, шумят, пакуют. На железнодорожной станции наготове стояли эшелоны с товарными вагонами. Когда наступило утро 6 июля 1949 года, наш эшелон с наглухо закрытыми дверями уже вез нас в неизвестность». И Лев Либерман оказался в ссылке на семь долгих и мучительных лет. Тот же эшелон увозил в сибирскую ссылку и его будущую жену Эстер. Эстер и Лев попали в разные леспромхозы, расположенные не очень далеко друг от друга. Когда Лев узнал, что знакомая девушка Эстер находится в соседнем леспромхозе, он с кем-то передал ей письмо. Она ответила. Потом он приехал к ней в Тайшет. В 53-м году они поженились. В конце 1955 года Лев Либерман получил из спецпрокуратуры СССР официальное уведомление о реабилитации с правом возвращения в Молдавию. Эстер и Лев вернулись в родной Оргеев, но там уже не остались и переехали в Кишинев. В 1958 году у Либерманов родился сын, которого назвали Эветом в честь бабушки Эвы. По израильским законам министр, вступая в должность, приносит присягу на верность Государству Израиль. Когда Авигдор, стоя на трибуне кнессета, произносил слова присяги: "Я, Авигдор Либерман, сын Эстер и Льва, клянусь приложить все силы для процветания Израиля" - его родители сидели в зале со слезами на глазах. Они гордились успехами сына, особенно Лев Янкелевич, который буквально до последнего дня не пропускал ни одного его теле или радиовыступления, читал все статьи о нем. Сколько раз мне приходилось слышать от Авигдора по поводу какого-то газетного материала: «Я не успел, но папа читал, ему понравилось»! Это была высшая похвала. Лев Янкелевич был очень образованным человеком, читал и писал на нескольких языках. В доме была большая библиотека. Он был высоким, статным, молодые глаза смотрели на мир весело. На здоровье не жаловался, хотя иногда, как он говорил, «прихватывало» сердце. На вопрос о самочувствии неизменно отвечал: «Согласно паспортным данным». Неделю назад стало плохо с сердцем, он лег в больницу. Стояла страшная жара. Дули хамсины. Вечером в воскресенье – сердечный приступ, его перевели в реанимацию. Утром он умер. Внезапно. Ничего не предвещало. «Не думала, что буду его провожать», - говорила Эстер Марковна на кладбище. Незадолго до отъезда в Израиль Лев Либерман написал стихотворение. Оно тоже напечатано в его книге «Оргеевская быль», и его прочитал Авигдор, как молитву, над гробом отца. Я остался один в доме. Авигдор Либерман, лидер политической партии «Наш дом — Израиль». © Copyright: Валерий Новоскольцев, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
