Прежде покидающих Россию, называли мозгами, которые утекли. Возник термин - утечка умов.
Наши - просачиваясь за бугор, подкидывали Западу, в нагрузку к своим полезным мозгам, своих бесполезных стариков. ( им выдали пенсии, почти бесплатные квартиры, медицину, предлагали «бабушкины сады»: за ними каждое утро приезжал спец автобус и отвозил в рай: бесплатное питание, лечение, учение анг.яз. компьютерные классы, развлечение: экскурсии, поездки в казино, концерты, общение и после ужина доставка домой.
Один день пребывания в таких садах стоил для каждого человека 65 долларов.
Оплачивало государство, то есть мы - нашими налогами. А потом бабушкины сады русские много пооткрывали, потому что это же им дают за каждого 65 тугриков, а человек ведь не вытрачивает все, можно сильно руки греть, вот наши и стали конкурировать, переманивать клиентов, дают пенсионеру еще и деньги, чтоб в сад шел к тому хозяину, а не к другому.
А если пожилой человек был болен, то его родственник мог устроиться на работу по уходу за ним и получать 9 долларов в час, плюс страховку и стаж для пенсии. А кому нужет 24-х часовой, то считайте.
И не обязательно старик инвалид, просто пожилой, говорит, допустим, нуждаюсь в помощи, смотрят на возраст - подходит.
В этом случае сын или дочка, которая живет с мамой либо приходит к ней, получает за это деньги.
Кто не жил в СССРе, тот не поймет, что означает «подкинуть в нагрузку к дефициту», объяснять это также скучно, как мыть голову из чайника.
Зазвонил телефон.
- Hi, how are you? - по-американски, не ожидая ответа, спросил Бардов. Бывший народный артист бывшего Союза и лучший Морис Мустангер всех времён и народов.
- Завтра мы приедем к тебе в гости с князем!
- Ты уверен, что в гости обязательно?
- Конечно - он Президент Общества Новой Элиты!
- Из Москвы?
- Офкос! Глава монархического двора!
- Понятно - с регалиями, шляпами и звездами...
- Именно. И мы поселим его на недельку у тебя.
- Откуда после революции графы, Олежек? Их давно проглотил пролетариат вместе с веерами и манишками, умоляю нет ...
- И не умоляй. Встречай нас в 7 РМ.
- Олег, значит за мной ужин на золотых тарелках?
- Вот именно! - обрадовался он.
И тут же состряпал лекцию о возвращении монархии и вручении ей богатств задолжавшей Европы. Из этого вытекала прямая выгода для меня. Европа рассчитается с князем. Я войду в фавор, и мне возвращают родовое имение с челядью и землями.
- Ну, убедил тебя? - поинтересовался Бардов, продолжая пересаживать свои монархические идеи на мою демократическую почву
«Что происходит?» - Неужели мы так изменились? Раньше я мог делиться всем, без раздумий, а теперь мне жаль времени, мне скучно...
- Ты меня слушаешь? - заволновался он, прокашлявшись.
- Да, Олежек. Все, что ты говоришь, занятно.
- Так вот, программа партии представлена князем в Московскую Думу. У нас он уже встречался со Шварцнеггером. Ты знаешь, что республиканцы выбрали Арно губернатором Калифорнии?
- Да, да, конечно.
- Так вот, Дворянское общество собирается по пятницам в Москве на Чистых прудах. В этой программе...
... На Чистых прудах, мы жили, рождались наши дети. В двухкомнатной квартирке существовали восемь несовместимых человек.
В одной комнате мы с детьми, в другой - две соседские семьи. Шурица, Марица, Пеца и Марицын муж Грица. Такие имена им придумала наша трехлетняя дочь.
«Не сердитесь, на Шурицу» - утешала она - «У Шурице была несчастная детства, она ходила в портянках и ела картофельные кожурки».
Наше индивидуальное счастье ушибалось об общественное коммунальное хозяйство.
Мы старались привыкнуть к совместному проживанию с посторонними людьми. (Надо было приложить немалые усилия, чтобы «любовная лодка не разбилась об быдло»).
В комнатку, заваленную книгами, детьми и игрушками, приезжали гости родом из моего детства. Братство дворовых игр обязывало принимать их. Мои одноклассники и друзья по играм в Казаки разбойники - Маша Помозок и Генка Пильнер, не давали покоя.
Они делали у меня дома свой дикий бизнес, спекулируя нашей детской дружбой. Поскольку мы выросли в полу сиротском интернате, то отказать им, мне - счастливцу Москвичу считалось западлом.
Всем нужна была Москва. Она имела конвертируемый рубль.
-... Сейчас зачитаю устав дворянского этикета. Это всего несколько страниц. Ты меня слушаешь? - вклинился Олег.
- Очень внимательно.
В трубке зашелестели страницы.
- Сейчас...Где же эта глава? А, вот! Интернациональное дворянское Общество новой элиты мира...
...Чета Пильнер, с друзьями афганцами, которых побаивались наши соседи, приезжали с мешками крашеной байки.
В то время товар отпускался по одной штуке в одни руки.
В магазинах нельзя было приобрести ничего ценного в нужных количествах. Байка покупалась под видом детских пеленок и хитрым химическим способом, превращалась в батики на продажу.
Подпольные акулы капитализма развивали, на нашей малогабаритной кухне, первые бизнес-корпорации.
Они были продвинутыми новаторами, нуворишами в стране пока еще равенства и братства...
Соседка, Шурица, в счастливую пору карьерного взлета на поприще санитарки в районной клинике, зачем-то экспроприировала с трудового поста ржавые выварки. Они бесцельно пылились в лабиринте квартиры.
Шурица, экономя электричество, всюду выключала свет, лавируя в узком коридоре между выварками, а мы, в потемках, вечно натыкаясь на них.
В этих выварках (наконец наступил их звездный час) с ядовито-зелеными и синими надписями "реанимация", "кухня", "пищеблок 5" кипела краска. Чета Пильнер скручивала байки длинными, тугими жгутами и плавно опускала их в бурлящую жидкость.
Алхимическое варево превращало низкорослую кухню в средневековую лабораторию.
В ванной, наполненной холодной, уксусной водой, они полоскали и сушили крашеные полотнища. Шурица боялась перечить, потому что афганцы, охраняющие бизнесменов, имели боевые шрамы и довольно свирепый вид.
Бесцветные пеленки, как золушки, превращались в роскошные ткани. Мы все любовались их умопомрачительными разводами. Абстракция высоко ценилась на лотках стадиона «Лужники». Издержки ручной техники корректировались блестящими бирками и заклепками. Байки сушили, кроили, строчили, украшали фасонистыми карманами. Весь подъезд дома номер 4 на Чистых прудах щеголял в ультрамодной униформе из крашеных пеленок.
Друг, по академии, художник Уренский запечатлел мой портрет в этой роскошной одежде. Живописец Коля Цветков, увидев на мне эту колоритную байку, тоже схватился за кисть.
Народу из глубинок к нам наезжало больше, чем вмещала комната. Смекалистая периферия вступала в яростный диалог с нерыночной экономикой столицы.
Заваливали и гости местного происхождения, с удивлением спрашивая:
- Отчего у вас горы уксусных бутылок? Вы что, уксус пьете?
Они не знали, что с помощью уксуса в нашей столичной квартире провинция справляет торжество.
Огромный веснушчатый Генка, завернутый, как римский патриций, в мой лучший плед, вальяжно спускался с пятого этажа.
Он волочил по битым ступенькам шлейф золотистой бахромы направлясь спать в машину. В комнате не хватало места, и Генка нацелился на ночлег в наш помятый, видавший виды «Жигуль».
Жигулёк скромно тулился под фонарем, стараясь оставаться незамеченным для злоумышленника и подконтрольным для хозяев.
Генкина супруга, в девичестве Помазок, со школьных времен почти не изменилась. Он именовал ее «Кончита». Она скандалила в общественных местах с тем самозабвением, какого порядочные люди не достигнут даже уединившись.
Этот неровный брак давно перещеголял многие приличные семьи, которые их, обычно, критиковали.
Секрет в том, что Генка был не злоблив. Сколько бы она ни стенала, он в ответ благодушно трепал своей широченной лапой ее стриженый затылок и говорил: «Уймись, уймись, Кончита!»
Колоритная натура его вайф была нафарширована всеми специями итальянской кухни. Не случайно, четверть века спустя, очутившись во Флоренции на Пьяцца Сан-Марко, Машка ойкнула, потрясенная навороченным барокко, и рухнула посреди площади, пережив эстетический коллапс... Это был генный восторг Кончиты перед шедеврами родственного ей народа.
- Вторая часть устава, - объявила телефонная трубка. - Погоди, попью.
Бардов переключился на жену, организовывая для себя клюквенный морс со льдом. Он громко отхлебнул.
- Ты слушаешь?
- Олег, это захватывающе...
Вдохновившись, он вещал, точно в радио эфир.
- Князя принимал в Ватикане Папа Римский. Князь встречался в Лондоне с английской королевой, в Испании с принцем Филиппом. Во Флоренции с кардиналом...
Флоренция и Пьяцца Сан-Марко были далеко впереди - песочные часы Кончиты еще не перетекли в русло иммиграции; они мелочно пересыпали ее жизнь в нашей малогабаритной квартире.
Хлопнув дверью, Машка волокла по лестнице за своим дюжим центурионом мои диванные подушки.
Мы с детьми и остальными гостями покатом укладывались на дощатом полу, именуемом чистоплотной Шурицей «наш паркет».
Весь свой, нерастраченный интеллект Шурица вкладывала в уборку. Она заводила немыслимые порядки и требовала подчинения и выполнения. Ее правила: разуваться, у входа, курить на лестнице, не включать свет и т.д.
Но чета Пильнер плевала на правила Шурицы дробя ночь регулярными стрессами, позволяя всем не то чтобы спать, но слегка вздремнуть.
Бесперебойный сон не удавался никому.
Стоило забыться, как под окнами раздавался резкий, неумолкающий гудок «Жигулей». Колодец двора увеличивал звук до зашкальных децебел.
Мы выскакивали на балкон, свешиваясь через перила и кричали жутким шепотом:
- Что случилось?
В окнах окрестных домов загорался свет. Оттуда доносились проклятия разбуженных тружеников.
В коридор, хрипло чертыхаясь, выходили сонные и опухшие соседи. Шурица, негодуя высовывала в окно голову в железных бигудях:
Это кончится когда-нибудь?!
Кончита, в мелких папильотках, частила снизу, нестерпимым фальцетом:
- Спите, спите! Эт проста Генка аблокотился на руль!
- Почему до сих пор гудит? - не унималась Шурица.
- Не могу развернуться! – басил Генка.
(видимо он во сне навалился на руль и не мог развернуть, свою квадратную тушу, в узком салоне машины )
Диалог происходил между пятым и первыми этажами, оглушая колодец двора. Получившие объяснения труженики, матерясь, гасили свет.
Набравшись впечатлений, Шурица с Марицей возвращались к себе. Их ожидали распаренные, прерванным сном Пеца с Грицей.
Мы снова утрамбовывались на священном паркете.
- Подожди, - сказал приятный баритон Бардова, - у меня вторая линия, я на минутку переключусь.
Ему не хватало публики. Он выступал, декламировал княжеский устав дворянского собрания. А я, его единственный и неблагодарный слушатель, не могу вслушаться в его речь.
- Все, вернулся, I am sorry, итак, продолжим, вторая часть устава...
...Второй сон прерывала оглушительная сирена. Улицу сотрясала классическая сигнализация «Жигуленка», призванная пресечь попытки нечестных граждан посягнуть на его достоинство.
Неужели кто-то решился угнать машину вместе с Пильнерами?
- Зачем вы врубили сирену? - орали с балкона Пеца и Грица.
(Теперь была их очередь).
В окнах окрестных домов загорался свет. Встрепенувшиеся трудяги в незамысловатых выражениях угрожали вступить в половые отношения с ближайшими родственниками Кончиты. Она огрызалась. Генка, как плодовитый хряк, обещал ублажить всю округу своим неистребимым либидо.
- Да выключите вы сигнализацию! - предлагали мировую остальные наши гости.
- Не можем! - трясла папильотками Кончита. - Ее замкнуло!
Она сидела в пижаме за рулем, заткнув уши. Генка разгуливал вокруг машины, бессмысленно колотя кулаком по бамперу.
На крышу несчастных «Жигулей» полетел старый пакет фруктового кефира.
- Вытри лучше кефир с лобового стекла, - фыркала Кончита, швыряя ему кусок крашеной байки.
Генка размазывал кефир, пытаясь утихомирить супругу. Половины алфавита он не выговаривал, остальную произносил приблизительно.
В детстве Генка звучал более внятно (я это отлично помню), а с возрастом он как будто разучился произносить слова. В этом был его уникальный природный феномен.
- Рапочка, не фалнуйся. Ну их фсех к ефаной мафери!
- Не надо ломать нашу сигнализацию! - призывал я.
- Ты собираешься ехать с ней на работу?
- Но не ломать же, мы заплатили за нее 200 рублей.
- Ой! Я тебя умоляю!
Машина гудела. Мы лазили по ящикам, отыскивая отвертки. Соседи из других квартир яростно метали в воющий автомобиль остатки вчерашних продуктов. Всклокоченные со сна Пеца и Грица бесполезно суетились, давая советы. Все были взбудоражены, безмятежно спали только наши счастливые дети.
Генка вырвал из машины цветные проводки. Двор мгновенно погрузился в тишину. Одно за другим погасли окна. Мы снова утрамбовывались.
- Ты слушаешь меня?
- Олег, я здесь!
- Ты там еще не спишь?
- Ну что ты, очень интересно...
- О’кей, поехали дальше, он перевернул страницу...
Очередное пробуждение взбудоражили хлопающие дверцы нашей машины.
Их открывали и с размаху захлопывали.
Светало.
Мадам Пильнер ссорилась с супругом.
Она выгоняла его на улицу, на все четыре ее стороны.
Она сокрушалась, что тратит на него свои лучшие годы, что не может купить лишние перчатки и снять гостиницу, что ей надоела такая жизнь, а он, как боров, храпит и мощными ветрами сжигает весь кислород в этой проклятой машине!
Выгнанный Генка пытался проникнуть обратно. Он открывал дверцу, она захлопывала.
- Ну пусти меня, рапочка, мне же холодно!
Лапочка держала оборону.
-Ты пердишь, скотина!
Труженики, начистив зубы, маршировали мимо пивного ларька на автобусную остановку.
Дальнейшая наша жизнь их больше не интересовала. Шурица, Марица, Пеца и Грица, потеряв к нам интерес, караулили очередь в общий туалет.
Генка ломился в комнату. «Она, видите ли, не может с ним спать, а мы, оказывается, можем!» - возмущались афганцы.
Но Генка уверял, что первая смена поспала, теперь вторая, и это справедливо. Справедливость он уважал с детства.
Утром чета Пильнер устремлялась на стадион - продавать.
Их набеги на Москву мы переживали с терпимостью, заложенной синдромом дежа вю. Всеже ужасные Машка и Генка в прошлом были моими однокашниками.
Этот спонтанный экскурс в коммуналку на Чистых прудах напомнил, что мы знавали гораздо более существенные неудобства чем те, какими испугал нас Бардов. В принципе нашествие князя, можно было выдержать.
- Что с собой принести? - прервал Бардов третью главу дворянского устава.
- Спасибо, ничего, все есть.
- Нет, ты скажи!
- Хорошо, принеси кило мумие и птичьего молока свежего удоя, please!
- Я серьезно.
- Тогда принеси головку чеснока и арбуз фаршированный косточками авокадо.
-Ладно, я попрошу Жаклин сделать кейк. Знаешь, моя Жаклин отлично готовит. Она берет полстакана муки...
Господи, одни страдают от одиночества, другие от избытка общения. Я страдаю из-за песочных часов...
- Ты предпочитаешь изюм или урюк?
- Прости, что?
- Я говорю, изюм или урюк?
- Не знаю. Наверно изюм!
- А я люблю урюк. Жаклин заливает его кипятком и ...
Конечно, когда мы гуртом ютились в коммуналке, у нас оставалось до конца больше отпущенного времени, чем прожитого.
Теперь до конца времени меньше. Я ощущаю катастрофу его убывания.
Князь, окруженный свитой, будет разглагольствовать о монархии, песочные часы пересыпаться, потому что Европа не отдаст ему золота, а мне родовое имение с челядью. На столе их можно опять перевернуть и они потекут вспять, а в жизни все течет в одну сторону - убывания.
Как объяснить все это Бардову? Да он и сам понимает. Все понимают, только ничего не поделать... Приходится втягиваться в ритуал условностей.
- Конечно Олег, будем рады, приходите!
- See you soon... Жди в 7 РМ. Бай!
В трубке раздались гудки. Наконец я положил ее на рычаг.
ЗАСТОЛЬЕ
Князь явился с эскортом, в шляпе с перьями, бряцая наградами. Не хватало кареты с вороными и кучера в завитом парике.
Он галантно, как в опереточной мизансцене, кланялся.
День был душный, жаль, что мужчинам не положен веер. Железный кондиционер пришел на смену нежному опахалу.
Гости расположились за столом. Князь, стоя, отогнув мизинец, произнес тост за дам.
Аристократия могла почить спокойно.
Я проявлял хозяйскую заботу о сановитых особах. Речь шла о нашем золоте в тайниках Европы.
Жизнь вытекала из песочных часов с удвоенной скоростью.
День украден, вечер уничтожен...
Духовные идеи элегантно озвучивались за столом, но телесные интересы сохраняли превосходство. Гости искали пути исторической справедливости, они чувствовали себя обкраденными швейцарскими банками.
Вечерняя тоска тупо зависла под люстрой.
Бардов поддерживал общий тонус водевиля.
Вечер растворялся в воспоминаниях о прошлом.
Князь вплетал в вискозную ткань беседы, натуральную, льняную нить своих воспоминаний:
он предлагал нам вспомнить самый счастливый день и, сам нахмурив лоб, углубился в биографические недра своего родословного древа.
Княжеский водитель Наум соединил с идеей счастья рождение в прошлом веке своего первенца.
Сидевшие за столом были в летах, каждый давно уже поплатился за свои сексуальные конвульсии. По цепочке потекли счастливые воспоминания: как Наум родил Константина, Рубен Якова, Мартин Алика, а князь шестерых. Бардов порозовел, вспомнив о своих внебрачных достижениях. Жена князя, красавица менгрелка, расплачивалась мемуарами о гестаповских пытках в советских роддомах.
Она препарировала свои неэстетичные воспоминания подробностями в которых присутствовали блестящие железки, разложенные на родильном столе столе, и уверяла, что в ней нет героизма Жанны дАрк
Упоминание Орлеанской девственницы на родильном столе рассмешило меня.
Видимо, счастливый день у мужчин и у женщин близок по содержанию, но различен по впечатлению. Отодвигая память от счастья деторождения, от нудного перечисления - кто кого родил - я очутился в своем детстве. Тем более, что прямой отрезок пути от моего детства до детства моих детей оказался довольно коротким.
- Ну что же, - подбадривал князь,- ваш счастливый день, прошу!
Все обратились ко мне.
- Не желаете ли отведать? - улыбнулся князь, пододвигая блюдо с тонкими ломтиками маринованных груш.
- Благодарю, я груши не ем.
- Почему? - удивился он, подцепив серебряной ложечкой ломтик.
- После того, как я узнал, чем их околачивают...
Тоска на волне общего хохота закачалась под люстрой и лопнула... Грушевая тема завладела всеобщим вниманием.
... Мой самый счастливый день связан с грушей. С тех пор я и не ем груш, чтобы не испортить впечатление.
ГРУША
Одна незабываемая груша
Сан-Торас
... Это случилось в больничной палате интернатского медпункта.
Пахло нашатырем. Cломанное плечо болело, но ценные подарки
сыпались на больничную тумбочку, и я принимал их.
На шкале градусника температура потемнела до отметки - 40.
Вот он день моего триумфа. Я стал атаманом казаков! Я стал их батькой!!
Властителем дум!
После уроков мы, заключенные в каменную ограду интернатского двора,
играли в казаков-разбойников. Это были примитивные по сценарию
и запутанные по драматургии игры. Мы что-то усиленно прятали, «что-то», было окружено тайной и защищено паролем.
Разбойники преследовали казаков и наоборот.
Мы догоняли друг друга, брали в плен, допрашивали и пытали.
Связанные шнурками «пленные» томились на задворках в ожидании своей участи.
Жестокие, по сути, игры, замесились на послевоенном эхо.
Хотя они дошли до нас через пару десятков лет после войны, но на улицах встречались
безрукие или катились на низких дощечках безногие,
отталкиваясь от земли стертыми кирпичиками.
Как бы пол-человека есть, а второй половины и нет вовсе.
Эхом войны доносился до нас пафос фронтовой героики в интерпретациях советских кинофильмов.
Из кино мы брали нравственные ориентиры и переносили их в основу личных отношений.
Особенно ценилась клятвенная верность, молодогвардейская стойкость
и готовность к героической смерти.
Нарушение высшей справедливости каралось всеобщим бойкотом.
Иными словами, одно слабое существо наказывалось неудержимым
рвением всего праведного коллектива.
Заправилой всех наших баталий был картавый Генка.
- Сегодня тебе буфет темная! - предупреждал он какого-нибудь
«предателя».
У нас выживали только сильнейшие. А самым сильнейшим после того
счастивого дня оказался я!
В начале игры я был подло предан и лихо пойман.
Казаки с гиканьем навалились и заломили мне руки.
- Говори пароль! Говори!
- Он скаажет, он сейчас фсе скаажет, - обещал Генка.
- Пароль! Пароль! - орали вокруг истязатели.
Мое сопротивление усиливало пытки и будоражило врагов.
- Сейчас он точно скажет, все-е, - выкручивая мне пальцы,
уверяла казак Машка.
Вдавленный в траву, я хрипел расплющенным ртом проклятый
пароль! Но дети, увлекшись казнью, не слышали меня...
- Гофори! - требовал дурак атаман.
Пытаясь вырвать передышку, я повторял пароль.
- Гофори, гофори! - орал он, выламывая ключицу
Я бубнил пароль из последних сил, но не мог докричаться.
Плечо хрустнуло, в глазах потемнело и все счезло.
- Сдался!!! - прекращая возню, заявил Генка.
Стало тихо.
- Убили! - вдруг донеслось откуда-то издалека.
Генка взыл, размазывая грязным кулаком брызгнувшие слезы.
- Убили! - кричали испуганные дети.
- Господи, где?
- Там, на задворках!
- Не я! Не я! Это не я! -кричал Генка. Спотыкаясь, он упал лицом в пыль,
продолжая плакать и колотить ногами.
Я не чувствовал, как меня подхватили на руки и отнесли.
В больничным изоляторе было холодно.
Нашатырный спирт обжигал горло, гигантские произведения литейного мастерства,
шедевры загадочной русской души (самые большие в мире Царь-пушка,
из которой никогда не стреляли, и Царь-колокол, в который никогда не звонили)
синхронно загремели в моей побитой голове. Веки не поднимались...
«Теперь никто не будет со мной дружить!» - глотая горечь
думал я. «Станут презирать, сделают темную и правильно!
Я - предатель! Разведчики в плену и это из-за меня. Из-за меня!»
Слезы обиды и унижения обжигалы лицо.
Я не должен жить! Эта мысль осенила и успокоила. Лучше умереть!
Или убежать? Колокол раскачивался в голове, гулко раздаваясь
набатом приговора:
бум! - умереть, бум! - убежать, бум! - умереть...
Скрипнула дверь, на потрескавшемся потолке качнулась
лампочка, вошел зареванный казацкий атаман.
- Он здесь, - Генка шмыгнул распухшим носом, - фроде бы жифой!
В комнату заглянули дети. Кто-то склонился надо мной и
потрогал обгрызанным, в заусенцах, пальцем дорожки слез.
- Кажись не дышит...
Ожидая чего-то непоправимого, я вжался в подушку. Хоть бы исчезнуть!
- Наши разфедчики удгали из-под агеста. Нас запегли! -
зашептал Генка. - Училка запегла нас в газдевалке!
Он подмигнул:
- Ты молофец! Не фыдал пароль!
На моей тумбочке оказалась пахучая надкушенная груша.
- Это тефе! Генка улыбнулся, стесняясь своей доброты.
В этот момент - признания чужого превосходства
- он был великодушен.
Кто-то положил заветную битку для классиков, отличную рогатку,
мятые конфеты с прилипшими крошками.
Маша Помазок безвозмездно передала вожделенную скакалку,
прекрасную резиновую скакалку, которую я безрезультатно предлагал
бменять на другие, не менее ценные предметы!
Из скаклки получались отличные нунчаки!
- Теферь ты буфешь глафным казаком, ты буфешь атаманом! Тебя фсе выбгали!
- Ну пока, мы еще пгидем!
Они выскользнули за дверь,по коридору забарабанили удаляясь их пятки.
Триумф! Царь-пушка стреляла салютами в самое темя.
Салюты разбегались по потолку. Голова приятно кружилась.
Сотрясение мозга славой! Этого не пережила ни одна мировая знаменитость.
Я попытался шевельнуть рукой. Ватный тампон, прикрывавший вену,
упал на пододеяльник. Значит, укол проскочил в бесчувствии - еще
один счастливый момент. У меня был религиозный страх перед уколами,
ведь они могли парализовать волю даже самых сильных разведчиков.
Мы это видели в кино: герой выдерживал пытки, но когда ему оголяли
руку и втыкали иглу, он размякал и выбалтывал жуткие тайны.
Синяя венка на тощей руке заметно вздулась.
Вокруг нее образовался лиловый синяк с кровоподтеком.
На пододеяльнике расплылись светлые пятна крови.
Дверь осторожно приоткрылась: в изолятор воровато заглянули дети из
стана разбойников и их казак Машка.
Залюбовавшись красотой ранения, я незаметно подтянул алые пятна
поближе и, зажмурив глаза поэффектней, вывернул на обозрение
свою вздутую вену.
- Ах,- завистливо зашептала Машка, - кровище! Вот здорово! Посмотрите!
Она заботливо поправила одеяло и присела на краешек кровати.
- Тяжело дышит!
Мне хотелось застонать, как полагалось раненым, но мужественным бойцам.
Легкие наполнялись воздухом, но стон не получился.
Я стал их атаманом! Их главным казаком! Меня выбрали меняяяя!
Мир блистал. Фортуна, кризис и крах шли об руку сквозь песочные
часы восстановленной жизни.
Дети положили на тумбочку свои драгоценные н.з. и вышли гуськом.
Я приподнялся на подушке, Царь-колокол празднично загудел.
Щедрый кусок Генкиной груши был нестерпимо хорош, я погрузил
зубы в его хрустящую мякоть.
Это было счастьем.
Песочные часики текли. Судьба была в ладу в ними.
Ни в каком месте, нигде, ни за какие сокровища не отыщешь
столь вкуснейшего огрызка дарованной груши.
Это может случиться только однажды, счастливым днем ушедшего детства.
После одной знаментальной встречи мне удалось полюбить Манхеттен.
Мы шли по 42 стрит, вдруг стоп!!! запнулись, буквально выкатив на тротуар
свои глазные яблоки.
В прозрачной витрине на голубых пуфиках
возлежит пухлый, рыжий и полуголый Генка Пильнер!
Генка! Друг моего школьного детства, казачий атаман боевого
отряда, мой интернатский товарищ!
Генка, неизменный супруг моей однокашницы Марии Помозок,
лежит в витрине секс-шопа, листает глянец и, ковырнув в носу,
поворачивается голым задом к прохожим.
Народ шарахается, но, рассмотрев Генку, хохоча идет в магазин.
Пока я столбенею от зрелища в витрине появляется Машка!
Машка в бикини, с тарелкой манной каши.( у Генки застарелый гастрит)
Красно-черные кружева выглядят
на ней, точно Машка ободрала гроб и нарядилась в его оборки.
Усевшись в витрине на корточки,( довольно мгмм откровенно)
она с ложки кормит Генку.
Заваливаем в магазин. Просторный секс-шоп, всюду торчат
растопыренные надувные куклы с распахнутыми, как тротуарные люки,
малиновыми ртами.
Увидев меня, Машка с Генкой завизжали и,
бросив манную кашу, ринулись в объятья.
Редкая по яркости встреча!
В момент воплей и обжиманий осознаю, что все мы
пронзительно зеленоглазые, как коты!
- Ой, вы такие жирные! - тискаю их.
- Ой, ты такой худой! - изумляются они!
Машка сообщила, что они с Генкой пока работают витриной, но через неделю
уезжают в Бостон - их взял университет на какую-то special program.
Перформенс или паноптикум?
- Да ну их к черту! - сказал Генка, нацеловавшись со мной,- Поехали пожрем на Брайтон!
И тут я замечаю, что стою в окне магазина, и публика Манхеттена с интересом
рассматривает экспозицию - встреча соотечественников в витрине.
- Это перформенс или паноптикум? – спрашиваю, вылезая из витрины.
Генка, натягивая штанину, кричит, прыгая на одной ноге:
- Как ты в Нью-Йорке?
Машка, обнимая меня, болтает без умолку:
- Хочешь juice с содовой? Может drink with ice?
Генка громогласно объясняется с администрацией магазина:
- F..ck yourself, son of a bitch!
Машка переодевается тут же в витрине, растирая губкой яркий макияж.
В какой-то момент она стала похожа на раскрашенное,
а потом сваренное пасхальное яйцо.
Вышли на улицу в мажорном настроении.
О жизнь! - захотел - лег в витрину, захотел – встал!
Вот она свобода! И не ценится!
Who is this?
- Тут живет один америкос, - сказал Генка, - я должен ему четвертак.
Он мне сосватал витрину, надо отстегнуть!
- Это мафия?
- Какая там мафия?! Простая благодарность.
Он остановился возле высокой двери и нажал на кнопку спикера.
- Who is this? - послышалось в микрофон.
- This is ***! - отрапортовал Генка. Дверь щелкнула и открылась.
Мы вошли в холл, заставленный вазами с цветами, будто это не подъезд,
а будуар богатой куртизанки. Поднялись на лифте. Генка позвонил,
дверь открыла милая девочка лет десяти.
- Где папа? - вытаращился Генка.
- Do you speak English? – сделав книксен, спросила девочка.
- Мне нужен твой папа, - присев на корточки объяснил Генка,- па-па, понимаешь?
- Parlez-vous francais? – пожав плечами спросила девочка,
- Да нет! - начал горячиться Генка, - папа нужен, где твой папа?!!
- Sprechen Zie Deutch? - улыбнулась девочка.
- Она идиотка,- встав с корточек объявил Генка, - ни черта не понимает!
Тем временем девочка позвонила и заговорила по-польски:
- Папа, тут пришли какие-то странные люди, они не понимают ни на одном языке. Это,
наверное, твои русские друзья?...
Генка оставил деньги. Мы ушли.
«Как они будут учиться в Бостоновском университете с таким английским?»,
- думаю по дороге.
Персонажи - пешеходы
Мы вышли на четвертый Брайтон. На углу стоит в лосинах дородная мамаша,
завитая химическим бесом, и громогласно воспитывает своего толстощекого пупса.
Пупс, в набрякшем дайперсе, лениво ноет:
- Мами, хочу ice cream, ice cram! Хочу ice cream!
- Запомни, - рубит указательны пальцем мамаша, - есть слово «please», падла! Я сказала:
- No - значит «no»!
Другой рукой она протягивает продавцу foodstamps (дармовые талоны вместо денег, чтобы брать еду).
Заполучив золотой конус мороженого, пупс зубками сорвал с него упаковку, нырнув мордашкой в крем-брюле.
Мамаша, задрав кофту, развернулась задом показывая подруге шрам от пластической операции.
- Только что откачала жир со спины, - сказала она.
- А с ляшек?!
- И с ляшек!
- А с холки?
- И с холки!
- Мами, хочу в ресторанто! - заныл пупс, кинув пустую обертку под ноги.
Через дорогу к ним направился раздобревший папаша с набитыми снедью полиэтиленовыми мешками.
Водитель «Тойоты» резко тормазнул перед ним.
- Drive carefully! - гаркнул папаша.
Торчащий средний палец, нарисовался в окне "Тайоты" и мы захохотали от этой демонстрации
отношений наших - водителей к нашим пешеходам, на чужой земле.
Не имей дела с нашими!
Этот совет раздавали на каждом шагу. «Только не имей дело с нашими!»
говорили люди первой волны эмиграции.
«Только не с нашими!» говорили те, кто прибыл во второй волне.
«Смотрите, не имейте дела с нашими!»
- Да почему же? - что может быть лучше наших?
они же свои! Они же наши!
Прошли годы. Гадко признать, но сегодня могу повторить:
«Не имейте дела с нашими!»
Чтобы объяснить, надо войти в долгий разговор.
А для чего в него входить? «Не имей дела с нашими" - и точка!
Хочешь - попробуй! И, спустя время, ты будешь повторять,
как сорванная с резьбы шарманка:
«Не имей дела с нашими! Только не с нашими!»
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
