Стихи Евгения Евтушенко из Строф века с767-776
ЕВГЕНИЙ ЕВТУШЕНКО
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . * * *
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . Л. Мартынову
.
Окно выходит в белые деревья.
Профессор долго смотрит на деревья.
Он очень долго смотрит на деревья
и очень долго мел крошит в руке.
Ведь это просто
. . . . . . . . . . . . . . правила деленья!
А он забыл их
. . . . . . . . . . . . .правила деленья!
Забыл —
. . . . . . . подумать —
. . . . . . . . . . . . . . . . . правила деленья!
Ошибка!
. . . . . . . Да!
. . . . . . . . . . . . . . Ошибка на доске!
Мы все сидим сегодня по-другому,
и слушаем и смотрим по-другому,
да и нельзя сейчас не по-другому,
и нам подсказка в этом не нужна.
Ушла жена профессора из дому.
Не знаем мы,
. . . . . . . . . . . . куда ушла из дому,
не знаем,
. . . . . . . . отчего ушла из дому,
а знаем только, что ушла она.
В костюме и немодном и неновом, —
как и всегда, немодном и неновом,
да, как всегда, немодном и неновом, —
спускается профессор в гардероб.
Он долго по карманам ищет номер:
«Ну что такое?
. . . . . . . . . . . . . Где же этот номер?
А может быть,
. . . . . . . . . . . . . не брал у вас я номер?
Куда он делся?
. . . . . . . . . . . . . Трет рукою лоб. —
Ах, вот он!..
. . . . . . . . . . Что ж,
. . . . . . . . . . . . . . . . как видно, я старею,
Не спорьте, тетя Маша,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . я старею.
И что уж тут поделаешь —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . старею…»
Мы слышим —
. . . . . . . . . . . . . . дверь внизу скрипит за ним.
Окно выходит в белые деревья,
в большие и красивые деревья,
но мы сейчас глядим не на деревья,
мы молча на профессора глядим.
Уходит он,
. . . . . . . . . . сутулый,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . неумелый,
Какой-то беззащитно неумелый,
Я бы сказал —
. . . . . . . . . . . . . устало неумелый,
под снегом,
. . . . . . . . . . мягко падающим в тишь.
Уже и сам он,
. . . . . . . . . . . . как деревья,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . белый,
да,
. . . как деревья,
. . . . . . . . . . . . . . совершенно белый,
еще немного —
. . . . . . . . . . . . . . и настолько белый,
что среди них
. . . . . . . . . . . . его не разглядишь.
. . . .
1955
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . СВАДЬБА
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . А. Межирову
.
О, свадьбы в дни военные!
Обманчивый уют,
слова неоткровенные
о том, что не убьют…
Дорогой зимней, снежною,
сквозь ветер, бьющий зло,
лечу на свадьбу спешную
в соседнее село.
Походочкой расслабленной,
с чёлочкой на лбу
вхожу,
. . . . . . плясун прославленный,
в гудящую избу.
Наряженный,
. . . . . . . . . . . . взволнованный,
среди друзей,
. . . . . . . . . . . . родных,
сидит мобилизованный
растерянный жених.
Сидит
. . . . . с невестой — Верою.
А через пару дней
шинель наденет серую,
на фронт поедет в ней.
Землей чужой,
. . . . . . . . . . . . . не местною,
с винтовкою пойдет,
под пулею немецкою,
быть может, упадет.
В стакане брага пенная,
но пить ее невмочь.
Быть может, ночь их первая —
последняя их ночь.
Глядит он опечаленно
и — болью всей души
мне через стол отчаянно:
«А ну давай, пляши!»
Забыли все о выпитом,
все смотрят на меня,
и вот иду я с вывертом,
подковками звеня.
То выдам дробь,
. . . . . . . . . . . . . . то по полу
носки проволоку.
Свищу,
. . . . . . . в ладоши хлопаю,
взлетаю к потолку.
Летят по стенкам лозунги,
что Гитлеру капут,
а у невесты
. . . . . . . . . . слезыньки
горючие
. . . . . . . . текут.
Уже я измочаленный,
уже едва дышу…
«Пляши!..» —
. . . . . . . . . . . . кричат отчаянно,
и я опять пляшу…
Ступни как деревянные,
когда вернусь домой,
но с новой свадьбы
. . . . . . . . . . . . . . . . . пьяные
являются за мной.
Едва отпущен матерью,
на свадьбы вновь гляжу
и вновь у самой скатерти
вприсядочку хожу.
Невесте горько плачется,
стоят в слезах друзья.
Мне страшно.
. . . . . . . . . . . . . Мне не пляшется,
но не плясать —
. . . . . . . . . . . . . . . нельзя.
. . . .
1955
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . * * *
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . Б. Ахмадулиной
.
Со мною вот что происходит:
ко мне мой старый друг не ходит,
а ходят в мелкой суете
разнообразные не те.
И он
. . . . не с теми ходит где-то
и тоже понимает это,
и наш раздор необъясним,
и оба мучаемся с ним.
Со мною вот что происходит:
совсем не та ко мне приходит,
мне руки на плечи кладёт
и у другой меня крадёт.
А той —
. . . . . . . . . скажите, бога ради,
кому на плечи руки класть?
Та,
. . . у которой я украден,
в отместку тоже станет красть.
Не сразу этим же ответит,
а будет жить с собой в борьбе
и неосознанно наметит
кого-то дальнего себе.
О, сколько нервных
. . . . . . . . . . . . . . . . . и недужных,
ненужных связей,
. . . . . . . . . . . . . . . дружб ненужных!
Во мне уже осатанённость!
О, кто-нибудь,
. . . . . . . . . . . . . приди,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нарушь
чужих людей
. . . . . . . . . . . . соединённость
и разобщённость
. . . . . . . . . . . . . . . . близких душ!
. . . .
1957
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . ОДИНОЧЕСТВО
.
Как стыдно одному ходить в кинотеатры
без друга, без подруги, без жены,
где так сеансы все коротковаты
и так их ожидания длинны!
Как стыдно –
. . . . . . . . . . . . в нервной замкнутой войне
с насмешливостью парочек в фойе
жевать, краснея, в уголке пирожное,
как будто что-то в этом есть порочное...
Мы,
. . . . одиночества стесняясь,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . от тоски
бросаемся в какие-то компании,
и дружб никчемных обязательства кабальные
преследуют до гробовой доски.
Компании нелепо образуются –
в одних все пьют да пьют,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . не образумятся.
В других все заняты лишь тряпками и девками,
а в третьих –
. . . . . . . . . . . . вроде спорами идейными,
но приглядишься –
. . . . . . . . . . . . . . . . те же в них черты...
Разнообразные формы суеты!
То та,
. . . . . то эта шумная компания...
Из скольких я успел удрать –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . не счесть!
Уже как будто в новом был капкане я,
но вырвался,
. . . . . . . . . . . на нем оставив шерсть.
Я вырвался!
. . . . . . . . . . . Ты спереди, пустынная
свобода...
. . . . . . . . . А на черта ты нужна!
Ты милая,
. . . . . . . . . но ты же и постылая,
как нелюбимая и верная жена.
А ты, любимая?
. . . . . . . . . . . . . . Как поживаешь ты?
Избавилась ли ты от суеты;
И чьи сейчас глаза твои раскосые
и плечи твои белые роскошные?
Ты думаешь, что я, наверно, мщу,
что я сейчас в такси куда-то мчу,
но если я и мчу,
. . . . . . . . . . . . . . то где мне высадиться?
Ведь все равно мне от тебя не высвободиться!
Со мною женщины в себя уходят,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . чувствуя,
что мне они сейчас такие чуждые.
На их коленях головой лежу,
но я не им –
. . . . . . . . . . . тебе принадлежу...
А вот недавно был я у одной
в невзрачном домике на улице Сенной.
Пальто повесил я на жалкие рога.
Под однобокой ёлкой
. . . . . . . . . . . . . . . . с лампочками тускленькими,
посвечивая беленькими туфельками,
сидела женщина,
. . . . . . . . . . . . . . . как девочка, строга.
Мне было так легко разрешено
приехать,
что я был самоуверен
и слишком упоенно современен –
я не цветы привез ей,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . а вино.
Но оказалось все –
. . . . . . . . . . . . . . . . куда сложней...
Она молчала,
. . . . . . . . . . . . и совсем сиротски
две капельки прозрачных –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . две сережки
мерцали в мочках розовых у ней.
И, как больная, глядя так невнятно
И, поднявши тело детское свое,
сказала глухо:
. . . . . . . . . . . . . "Уходи...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не надо...
Я вижу -
. . . . . . . . ты не мой,
. . . . . . . . . . . . . . . . . а ты - её..."
Меня любила девочка одна
с повадками мальчишескими дикими,
с летящей челкой
. . . . . . . . . . . . . . . и глазами-льдинками,
от страха
. . . . . . . . и от нежности бледна.
В Крыму мы были.
. . . . . . . . . . . . . . . . Ночью шла гроза,
и девочка
. . . . . . . . под молниею магнийной
шептала мне:
"Мой маленький!
. . . . . . . . . . . . . . . Мой маленький!" –
ладонью закрывая мне глаза.
Вокруг все было жутко
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . и торжественно,
и гром,
. . . . . . и моря стон глухонемой,
и вдруг она,
. . . . . . . . . . полна прозренья женского,
мне закричала:
. . . . . . . . . . . . . "Ты не мой!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не мой!"
Прощай, любимая!
. . . . . . . . . . . . . . . . Я твой
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . угрюмо,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . верно,
и одиночество –
. . . . . . . . . . . . . . . всех верностей верней.
Пусть на губах моих не тает вечно
прощальный снег от варежки твоей.
Спасибо женщинам,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . прекрасным и неверным,
за то,
. . . . . что это было все мгновенным,
за то,
. . . . . что их "прощай!" –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . не "до свиданья!",
за то,
. . . . . что, в лживости так царственно горды,
даруют нам блаженные страданья
и одиночества прекрасные плоды.
. . . .
1959
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . * * *
.
Когда взошло твое лицо
над жизнью скомканной моею,
вначале понял я лишь то,
как скудно всё, что я имею.
.
Но рощи, реки и моря
оно особо осветило
и в краски мира посвятило
непосвящённого меня.
.
Я так боюсь, я так боюсь
конца нежданного восхода,
конца открытий, слез, восторга,
но с этим страхом не борюсь.
.
Я помню – этот страх
и есть любовь. Его лелею,
хотя лелеять не умею,
своей любви небрежный страж.
.
Я страхом этим взят в кольцо.
Мгновенья эти – знаю – кратки,
и для меня исчезнут краски,
когда зайдет твое лицо...
. . . .
1960
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . БАБИЙ ЯР
.
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
. . . . . . . . . . . . Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.
Мне кажется сейчас —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . я иудей.
А вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . это я.
Мещанство —
. . . . . . . . . . . . мой доносчик и судья.
Я за решёткой.
. . . . . . . . . . . . Я попал в кольцо.
Затравленный,
. . . . . . . . . . . . оплеванный,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
. . . . . . . . . . . . . . я мальчик в Белостоке.
Кровь льётся, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
. . . . . . . . . «Бей жидов, спасай Россию!» —
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я знаю —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ты
по сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
Твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
. . . . . . . . . . что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
. . . . . . . . . . . . . . я — это Анна Франк,
прозрачная,
. . . . . . . . . . . как веточка в апреле.
И я люблю.
. . . . . . . . . . . И мне не надо фраз.
Мне надо,
. . . . . . . . . чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . обонять!
Нельзя нам листьев
. . . . . . . . . . . . . . . . . и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
. . . . . . . . . . . Не бойся — это гулы
самой весны —
. . . . . . . . . . . . . . . она сюда идёт.
Иди ко мне.
. . . . . . . . . . . Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
. . . . . . . . . . . . . . Нет – это ледоход...
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . по-судейски.
Всё молча здесь кричит,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . и, шапку сняв,
я чувствую,
. . . . . . . . . . . как медленно седею.
И сам я,
. . . . . . . . как сплошной беззвучный крик,
Над тысячами тысяч погребённых.
Я —
. . . . . каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
. . . . . каждый здесь расстрелянный ребёнок.
Ничто во мне
. . . . . . . . . . . . про это не забудет!
«Интернационал»
. . . . . . . . . . . . . . . . пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
Я всем антисемитам,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . как еврей,
И потому —
. . . . . . . . . . . . я настоящий русский!
. . . .
1961
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . НАСЛЕДНИКИ СТАЛИНА
.
Безмолвствовал мрамор.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Безмолвно мерцало стекло.
Безмолвно стоял караул,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . на ветру бронзовея.
А гроб чуть дымился.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Дыханье из гроба текло,
когда выносили его
. . . . . . . . . . . . . . . . . . из дверей Мавзолея.
Гроб медленно плыл,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . задевая краями штыки.
Он тоже безмолвным был —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .тоже! —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но грозно безмолвным.
Угрюмо сжимая
. . . . . . . . . . . . . . . набальзамированные кулаки,
в нём к щели глазами приник
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . человек,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . притворившийся мертвым.
Хотел он запомнить всех тех,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . кто его выносил —
рязанских и курских молоденьких
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . новобранцев,
Чтоб как-нибудь после
. . . . . . . . . . . . . . . . . набраться для вылазки сил,
и встать из земли,
. . . . . . . . . . . и до них, неразумных, добраться.
Он что-то задумал.
. . . . . . . . . . . . . Он лишь отдохнуть прикорнул.
И я обращаюсь
. . . . . . . . . к правительству нашему с просьбою:
удвоить,
. . . . . . . . утроить у этой плиты караул,
чтоб Сталин не встал,
. . . . . . . . . . . и со Сталиным — прошлое.
Мы сеяли честно.
. . . . . . . . . . . . . . . . Мы честно варили металл,
и честно шагали мы,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . строясь в солдатские цепи.
А он нас боялся.
. . . . . . . . . Он, веря в великую цель, не считал,
что средства должны быть достойны величия
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . цели.
Он был дальновиден.
. . . . . . . . . . . . . . . . . В законах борьбы умудрён,
наследников многих
. . . . . . . . . . . . . . . . на шаре земном он оставил.
Мне чудится,
. . . . . . . . . . . . будто поставлен в гробу телефон.
Кому-то опять сообщает свои указания
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сталин.
Куда ещё тянется провод из гроба того?
Нет, Сталин не сдался.
. . . . . . . . . . Считает он смерть поправимостью.
Мы вынесли
. . . . . . . . . . . из Мавзолея
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . его.
Но как из наследников Сталина
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сталина вынести?
Иные наследники розы в отставке стригут,
а втайне считают,
. . . . . . . . . . . . . . . . что временна эта отставка.
Иные
. . . . . и Сталина даже ругают с трибун,
а сами
. . . . . . ночами
. . . . . . . . . . . . . тоскуют о времени старом.
Наследников Сталина, видно, сегодня не зря
хватают инфаркты.
. . . . . . . . . . . . . Им, бывшим когда-то опорами,
не нравится время,
. . . . . . . . . . . . . . . . . в котором пусты лагеря,
а залы,
. . . . . . где слушают люди стихи,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . переполнены.
Велела не быть успокоенным Родина мне.
Пусть мне говорят: «Успокойся...» —
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . спокойным я быть не
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . сумею.
Покуда наследники Сталина живы ещё
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .на земле,
мне будет казаться,
. . . . . . . . . . . . . . . . что Сталин ещё в мавзолее.
. . . .
1962
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . ДВА ГОРОДА
.
Я, как поезд,
. . . . . . . . . . . что мечется столько уж лет
между городом Да
. . . . . . . . . . . . . . . . . и городом Нет.
Мои нервы натянуты,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . как провода,
между городом Нет
. . . . . . . . . . . . . . . . . и городом Да!
.
Все мертво, все запугано в городе Нет.
Он похож на обитый тоской кабинет.
По утрам натирают в нем желчью паркет.
В нём диваны – из фальши, в нем стены –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . из бед.
В нём глядит подозрительно каждый портрет.
В нём насупился замкнуто каждый предмет.
Чёрта с два здесь получишь ты добрый совет,
или, скажем, привет, или белый букет.
Пишмашинки стучат под копирку ответ:
"Нет-нет-нет...
. . . . . . . . . . . . . Нет-нет-нет...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . нет-нет-нет..."
А когда совершенно погасится свет,
начинают в нем призраки мрачный балет.
Чёрта с два –
. . . . . . . . . . . . хоть подохни –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . получишь билет,
чтоб уехать из чёрного города Нет...
.
Ну, а в городе Да – жизнь, как песня дрозда.
Этот город без стен, он – подобье гнезда.
С неба просится в руки любая звезда.
Просят губы любые твоих без стыда,
бормоча еле слышно: "А,– всё ерунда..." –
и сорвать себя просит, дразня, резеда,
и, мыча, молоко предлагают стада,
и ни в ком подозрения нет ни следа,
и куда ты захочешь, мгновенно туда
унесут поезда, самолеты, суда,
и, журча, как года, чуть лепечет вода:
"Да-да-да...
. . . . . . . . . . . Да-да-да...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Да-да-да..."
Только скучно, по правде сказать, иногда,
что даётся мне столько почти без труда
в разноцветно светящемся городе Да...
.
Пусть уж лучше мечусь
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . до конца моих лет
между городом Да
. . . . . . . . . . . . . . . . . и городом Нет!
Пусть уж нервы натянуты,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . как провода,
между городом Нет
. . . . . . . . . . . . . . . . . . и городом Да!
. . . .
1964
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . КАРЛИКОВЫЕ БЕРЁЗЫ
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . В. Новокшенову
.
Мы – карликовые березы.
Мы крепко сидим, как занозы,
у вас под ногтями, морозы.
.
И вечномерзлотное ханство
идет на различные хамства,
чтоб нас попригнуть еще ниже,
Вам странно, каштаны в Париже?
.
Вам больно, надменные пальмы,
как вроде бы низко мы пали?
Вам грустно, блюстители моды,
какие мы все квазимоды?
.
В тепле вам приятна, однако,
гражданская наша отвага,
и шлете вы скорбно и важно
поддержку моральную вашу.
.
Вы мыслите, наши коллеги,
что мы не деревья-калеки,
но зелень, пускай некрасива,
среди мерзлоты – прогрессивна.
.
Спасибочки. Как-нибудь сами
мы выстоим под небесами,
когда нас корежит по-зверски, –
без вашей моральной поддержки,
.
Конечно, вы нас повольнее,
зато мы корнями сильнее.
Конечно же мы не в Париже,
но в тундре нас ценят повыше.
.
Мы, карликовые березы.
Мы хитро придумали позы,
но всё это только притворство.
Прижатость есть вид непокорства.
.
Мы верим, сгибаясь увечно,
что вечномерзлотность – невечна,
что эту паскудину стронет,
и вырвем мы право на стройность.
.
Но если изменится климат,
то вдруг наши ветви не примут
иных очертаний – свободных?
Ведь мы же привыкли – в уродах.
.
И это нас мучит и мучит,
а холод нас крючит и крючит.
Но крепко сидим, как занозы,
мы – карликовые березы.
. . . .
1966
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . ГРАЖДАНЕ, ПОСЛУШАЙТЕ МЕНЯ…
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . Д. Апдайку
.
Я на пароходе "Фридрих Энгельс",
ну а в голове – такая ересь,
мыслей безбилетных толкотня.
Не пойму я – слышится мне, что ли,
полное смятения и боли:
"Граждане, послушайте меня..."
.
Палуба сгибается и стонет,
под гармошку палуба чарльстонит,
а на баке, тоненько моля,
пробует пробиться одичало
песенки свербящее начало:
"Граждане, послушайте меня..."
.
Там сидит солдат на бочкотаре.
Наклонился чубом он к гитаре,
пальцами растерянно мудря.
Он гитару и себя изводит,
а из губ мучительно исходит:
"Граждане, послушайте меня..."
.
Граждане не хочут его слушать.
Гражданам бы выпить и откушать
и сплясать, а прочее – мура!
Впрочем, нет, – еще поспать им важно...
Что он им заладил неотвязно:
"Граждане, послушайте меня..."?
.
Кто-то помидор со смаком солит,
кто-то карты сальные мусолит,
кто-то сапогами пол мозолит,
кто-то у гармошки рвет меха.
Но ведь сколько раз в любом кричало
и шептало это же начало:
"Граждане, послушайте меня..."
.
Кто-то их порой не слушал тоже.
Распирая ребра и корёжа,
высказаться суть их не могла.
И теперь, со вбитой внутрь душою,
слышать не хотят они чужое:
"Граждане, послушайте меня..."
.
Эх, солдат на фоне бочкотары,
я такой же – только без гитары...
Через реки, горы и моря
я бреду и руки простираю
и, уже охрипший, повторяю:
"Граждане, послушайте меня..."
.
Страшно, если слушать не желают.
Страшно, если слушать начинают.
Вдруг вся песня, в целом-то, мелка,
вдруг в ней все ничтожно будет, кроме
этого мучительного с кровью:
"Граждане, послушайте меня..."?!
. . . .
1963
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . КАЗНЬ СТЕНЬКИ РАЗИНА
.
Как во стольной Москве белокаменной
вор по улице бежит с булкой маковой.
Не страшит его сегодня самосуд.
Не до булок...
. . . . . . . . . . . . Стеньку Разина везут!
Царь бутылочку мальвазии выдаивает,
перед зеркалом свейским
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . прыщ выдавливает,
Примеряет новый перстень-изумруд –
и на площадь...
. . . . . . . . . . . . Стеньку Разина везут!
Как за бочкой бокастой
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . бочоночек,
за боярыней катит боярчоночек.
Леденец зубёнки весело грызут.
Нынче праздник!
. . . . . . . . . . . . . . . Стеньку Разина везут!
Прёт купец,
. . . . . . . . . . треща с гороха.
Мчатся вскачь два скомороха.
Семенит ярыжка-плут...
Стеньку Разина везут!!
В струпьях все,
. . . . . . . . . . . . . едва живые
старцы с вервием на вые,
что-то шамкая,
. . . . . . . . . . . . . ползут...
Стеньку Разина везут!
И срамные девки тоже,
под хмельком вскочив с рогожи,
огурцом намазав рожи,
шпарят рысью –
. . . . . . . . . . . . . . в ляжках зуд...
Стеньку Разина везут!
И под визг стрелецких жён,
под плевки со всех сторон
на расхристанной телеге
плыл
. . . . . в рубахе белой
. . . . . . . . . . . . . . . . . . он.
Он молчал,
. . . . . . . . . . не утирался,
весь оплеванный толпой,
только горько усмехался,
усмехался над собой:
«Стенька, Стенька,
. . . . . . . . . . . . . . . . . ты как ветка,
потерявшая листву.
Как в Москву хотел ты въехать!
Вот и въехал ты в Москву...
Ладно,
. . . . . . плюйте,
. . . . . . . . . . . . . плюйте,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . плюйте –
всё же радость задарма.
Вы всегда плюёте,
. . . . . . . . . . . . . . . . люди,
в тех,
. . . . . кто хочет вам добра.
А добра мне так хотелось
на персидских берегах
и тогда,
. . . . . . . когда летелось
вдоль по Волге на стругах!
Что я ведал?
. . . . . . . . . . . Чьи-то очи,
саблю,
. . . . . . парус
. . . . . . . . . . . да седло...
Я был в грамоте не очень...
Может, это подвело?
Дьяк мне бил с оттяжкой в зубы,
приговаривал,
. . . . . . . . . . . . ретив:
«Супротив народа вздумал!
Будешь знать, как супротив!»
Я держался,
. . . . . . . . . . . глаз не прятал.
Кровью харкал я в ответ:
«Супротив боярства –
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . правда.
Супротив народа –
. . . . . . . . . . . . . . . . . нет».
От себя не отрекаюсь,
выбрав сам себе удел.
Перед вами,
. . . . . . . . . . люди, каюсь,
но не в том,
. . . . . . . . . . что дьяк хотел.
Голова моя повинна.
Вижу,
. . . . . сам себя казня:
я был против –
. . . . . . . . . . . . . половинно,
надо было –
. . . . . . . . . . . до конца.
Нет,
. . . не тем я, люди, грешен,
что бояр на башнях вешал.
Грешен я в глазах моих
тем, что мало вешал их.
Грешен тем,
. . . . . . . . . . . что в мире злобства
был я добрый остолоп.
Грешен тем,
. . . . . . . . . . . что, враг холопства,
сам я малость был холоп.
Грешен тем,
. . . . . . . . . . . что драться думал
за хорошего царя.
Нет царей хороших,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . дурень...
Стенька,
. . . . . . . . гибнешь ты зазря!»
Над Москвой колокола гудут.
К месту Лобному
. . . . . . . . . . . . . . . . Стеньку ведут.
Перед Стенькой,
. . . . . . . . . . . . . . . на ветру полоща,
бьётся кожаный передник палача,
а в руках у палача
. . . . . . . . . . . . . . . . над толпой
голубой топор,
. . . . . . . . . . . . . как Волга, голубой.
И плывут, серебрясь,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . по топору
струги,
. . . . . . . струги,
. . . . . . . . . . . . . . будто чайки поутру...
И сквозь рыла,
. . . . . . . . . . . . . ряшки,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . хари
целовальников,
. . . . . . . . . . . . . . менял,
словно блики среди хмари,
Стенька
. . . . . . . ЛИЦА
. . . . . . . . . . . . . увидал.
Были в ЛИЦАХ даль и высь,
а в глазах,
. . . . . . . . . угрюмо-вольных,
словно в малых тайных Волгах,
струги Стенькины неслись.
Стоит всё терпеть бесслёзно,
быть на дыбе,
. . . . . . . . . . . . колесе,
если рано или поздно
прорастают
. . . . . . . . . . . ЛИЦА
. . . . . . . . . . . . . . . . . . грозно
у безликих на лице...
И спокойно
. . . . . . . . . . (не зазря он, видно, жил)
Стенька голову на плаху положил,
подбородок в край изрубленный упер
и затылком приказал:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Давай, топор...»
Покатилась голова,
. . . . . . . . . . . . . . . . . в крови горя,
прохрипела голова:
. . . . . . . . . . . . . . . . . «Не зазря...»
И уже по топору не струги –
струйки,
. . . . . . . . струйки...
Что, народ, стоишь, не празднуя?
Шапки в небо – и пляши!
Но застыла площадь Красная,
чуть колыша бердыши.
Стихли даже скоморохи.
Среди мертвой тишины
перескакивали блохи
с армяков
. . . . . . . . . на шушуны.
Площадь что-то поняла,
площадь шапки сняла,
и ударили три раза,
клокоча,
. . . . . . . . колокола.
А от крови и чуба тяжела,
голова еще ворочалась,
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . жила.
С места Лобного подмоклого
туда,
. . . . где голытьба,
взгляды
. . . . . . . письмами подметными
швыряла голова...
Суетясь,
. . . . . . . . дрожащий попик подлетел,
веки Стенькины закрыть он хотел.
Но, напружившись,
. . . . . . . . . . . . . . . . . по-зверьи страшны,
оттолкнули его руку зрачки.
На царе
. . . . . . . от этих чёртовых глаз
зябко
. . . . . шапка Мономаха затряслась,
и, жестоко,
. . . . . . . . . . не скрывая торжества,
над царем
. . . . . . . . . захохотала
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . голова!..
. . . .
1964
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . * * *
.
Идут белые снеги,
как по нитке скользя…
Жить и жить бы на свете,
но, наверно, нельзя.
.
Чьи-то души бесследно,
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
.
Идут белые снеги…
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
.
Я не верую в чудо.
Я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
.
И я думаю, грешный, –
ну, а кем же я был,
что' я в жизни поспешной
больше жизни любил?
.
А любил я Россию
всею кровью, хребтом –
её реки в разливе
и когда подо льдом,
.
дух её пятистенок,
дух её сосняков,
её Пушкина, Стеньку
и её стариков.
.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил негладко,
для России я жил.
.
И надеждою маюсь,
(полный тайных тревог),
что хоть малую малость
я России помог.
.
Пусть она позабудет
про меня без труда,
только пусть она будет
навсегда, навсегда.
.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня.
.
Идут снеги большие,
аж до боли светлы,
и мои, и чужие
заметая следы.
.
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
. . . .
1965
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . ПОСЛЕДНЯЯ ПОПЫТКА
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . Моей жене Маше, подарившей
. . . . . . . . . . . . . . . . . мне с той поры, как было написано
. . . . . . . . . . . . . . . . . стихотворение, двух сыновей –
. . . . . . . . . . . . . . . . . Женю и Митю
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Е. Е. 1993
.
Последняя попытка стать счастливым,
припав ко всем изгибам, всем извивам
лепечущей дрожащей белизны
и к ягодам с дурманом бузины.
.
Последняя попытка стать счастливым,
как будто призрак мой перед обрывом
и хочет прыгнуть ото всех обид
туда, где я давным-давно разбит.
.
Там на мои поломанные кости
присела, отдыхая, стрекоза,
и муравьи спокойно ходят в гости
в мои пустые бывшие глаза.
.
Я стал душой. Я выскользнул из тела,
я выбрался из крошева костей,
но в призраках мне быть осточертело,
и снова тянет в столько пропастей.
.
Влюбленный призрак пострашнее трупа,
а ты не испугалась, поняла,
и мы, как в пропасть, прыгнули друг в друга,
но, распростёрши белые крыла,
нас пропасть на тумане подняла.
.
И мы лежим с тобой не на постели,
а на тумане, нас держащем еле.
Я – призрак. Я уже не разобьюсь.
Но ты – живая. За тебя боюсь.
.
Вновь кружит ворон с траурным отливом
и ждёт свежинки – как на поле битв.
Последняя попытка стать счастливым,
последняя попытка полюбить.
. . . .
1986, Петрозаводск
– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – –
.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . обратная ссылка на страницы антологии русской поэзии «Строфы века», посвя-
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . щённой творчеству Евгения Евтушенко – http://www.stihi.ru/2018/04/02/2626
***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** ***** *****
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . З Н А Й « Н А Ш И Х » ! . . . . . . . . . . . . . . . . . http://www.stihi.ru/avtor/mc00001
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Сергей Мигаль Екб . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . http://www.stihi.ru/avtor/mc001
'
Другие статьи в литературном дневнике:
