1. Горизонты, или Разработка идеологической линии1. Горизонты, или Разработка идеологической линии Цитата из В. Набокова * * В. Набоков: /о болезни ЛГ в детстве/ Возле его постели стояла четырёхстворчатая ширма полированного дерева с выжженными на ней рисунками, изображавшими верховую тропу, словно войлоком устланную палой листвой, пруд с водяными лилиями, старика, ссутулившегося на скамье, и белку, державшую в передних лапках какой-то красноватый предмет. Тимоша, будучи мальчиком методичным, часто пытался выяснить, что бы это могло быть /орех? сосновая шишка?/, и теперь, когда ему нечего было больше делать, он положил себе разрешить эту скучную загадку, но жар, гудевший в голове, потоплял всякое усилие в панической боли. Ещё более тягостным был его поединок с обоями. Он и прежде замечал, что комбинация, состоявшая в вертикальном направлении из трёх разных гроздей лиловых цветов и семи разных дубовых листьев, повторялась несколько раз с успокоительной правильностью; но теперь ему мешал тот неотвязный факт, что он не мог найти системы, регулировавшей сцепы и переплёты, если двигаться в горизонтальном направлении узора; что такая регулярность существовала, доказывалось тем, что он мог выхватить там и сям, по всей стене от постели до шкапа и от печки до двери, появление то того, то другого элемента рисунка; но когда он пытался путешествовать вправо или влево от любой произвольно выбранной группы из трёх соцветий и семи листьев, он тотчас терялся в безпорядочной заросли рододендрона и дуба. Было ясно, что ежели злонамеренный затейник - разрушитель рассудка, сообщник лихорадки - спрятал ключ к этому узору с таким чудовищным тщанием, то ключ этот должен быть драгоценен не менее самой жизни, и если он отыщется, то к Тимофею Пнину возвратится его обычное здоровье, его привычный мир; и эта ясная - увы, чересчур ясная - мысль заставляла его упорно продолжать борьбу. /далее описан припадок Пнина уже во взрослом состоянии, во время припадка Пнин как бы переносится в ощущение той своей детской болезни, теряя при этом ощущение реального мира/ Ощущение, что он опаздывает на какую-то точно назначенную встречу, столь же неукоснительную, что и час начала занятий в гимназии, час обеда или час, когда нужно было идти спать, заставляло его неуклюже торопиться и оттого ещё больше затрудняло его исследование, постепенно переходившее в бред. Листья и цветы, нисколько не нарушая своих сложных переплетений, казалось, отделились цельной зыблющейся группой от своего бледно-голубого фона, который в свою очередь перестал быть плоской бумагой и прогибался в глубину, покуда сердце зрителя едва не разрывалось в отвеном расширенье. Он ещё мог различить сквозь отдельные гирлянды некоторые наиболее живучие детали детской - например, полированную ширму, блик стакана, медные набалдашники кровати, но они были ещё меньшей помехою для дубовых листьев и роскошных цветов, чем отраженье обиходного предмета в оконном стекле препятствовало созерцанию наружного пейзажа сквозь это самое стекло. И хотя жертва и свидетель этих галлюцинаций лежал спелёнутым на постели, он, в согласии с двойственной природой своего окружения, одновременно сидел на скамье в зелено-лиловом парке. На один тающий миг он почувствовал, что держит наконец ключ, который искал; но издалека прилетевший шелестящий ветер, мягко нарастая и трепля рододендроны - теперь уже облетевшие, незрячие, - нарушил всякую систему в расположении предметов, некогда окружавших Тимофея Пнина. Он был жив, и то хорошо. Спинка скамьи, к которой он привалился, ощущалась столь же явственно, что и его одежда, бумажник или год великого московского пожара - 1812-й. После припадка он был слегка напуган и слаб, но убеждал себя, что ежели б то был настоящий сердечный приступ, он, конечно, чувствовал бы себя гораздо более разбитым и встревоженным, и это окольное рассуждение окончательно разогнало его страх. Было двадцать минут пятого. Он высморкался и поплёлся к станции. /В. Набоков "Пнин"/ Б.А.Ахмадулина: Вступление в простуду Прост путь к свободе, к ясности ума - Грипп в октябре-всевидящ, как господь. Вот ты проходишь меж дерев и стен, Еще ты скучен, и здоров, и груб, Отныне болен ты. Ты не должник Ты слышишь, как щекочет, как течет И аспирина тягостный глоток В. Набоков: /о том, как совмешается в восприятии настоящее и прошлое, реальное и сверхреальное/ - Сегодня, - сказала она, - пере нами выступит... это, кстати, наш третий пятничный вечер; в прошлый раз, как все вы помните, все мы получили большое удовольствие, прослушав лекцию профессора Мура о сельском хозяйстве в Китае. Я горжусь тем, что могу сказать, что сегодня здесь среди нас - уроженец России и гражданин нашей страны, профессор - боюсь, тут выйдет запинка - профессор Пун-нин. Надеюсь, я не ошиблась в произношении. Конечно, его едва ли нужно представлять, и все мы счастливы видеть его. У нас впереди долгий вечер, долгий и многообещающий вечер, и я уверена, что всем вам хотелось бы задать ему потом вопросы. Но Пнин не слушал. Его зачарованным вниманием владела лёгкая рябь, вызванная его недавним припадком. Это состояние длилось всего несколько сердечных ударов, с лишней систолой там и сям - последние, безвредные отзвуки, - и растворилось в прозаической действительности, когда почтенная председательница попросила его на кафедру; но пока это длилось - каким же прозрачно-ясным было видение! В середине первого ряда он видел одну из своих остзейских тёток, в жемчугах, кружевах и белокуром парике, надевавшемся ею на все спектакли знаменитого провинциального актёра Ходотова, которому она поклонялась издали, покуда не помешалась в рассудке. Рядом с нею, застенчиво улыбаясь, наклонив гладкую темноволосую голову, сияя Пнину нежным карим взором из-под бархатных бровей, сидела, обмахиваясь программкой, покойная его возлюбленная. Убитые, забытые, неотмщённые, неподкупные, безсмертные - множество старых его друзей было рассажено там и сям в этой туманной зале вперемежку с новыми его знакомыми, вроде г-жи Клайд, скромно вернувшейся на своё место в первом ряду. Ваня Бедняшкин, расстрелянный красными в 1919-м году в Одессе за то, сто отец его был кадет, из глубины зала радостно подавал знаки своему бывшему однокашнику. А в неприметном месте д-р Павел Пнин со своей взволнованной женой - оба слегка расплывающиеся, но в общем прекрасно восстановленные из состояия неисследимого распада, - смотрели на своего сына с той же безоглядной страстью и гордостью, с какой они смотрели на него в тот вечер 1912-го года, когда на школьном празднике, посвящённом годовщине победы над Наполеоном, он продекламировал /одиноко стоящий на сцене мальчик в очках/ стихотворение Пушкина. Краткое видение исчезло. Старенькая мисс Херринг, профессорша истории в отставке, автор книги "Россия пробуждается" /1922/, перегибалась через двух соседок, чтобы сказать комплимент мисс Клайд по поводу её речи ... /В. Набоков "Пнин"/ * Король /его отец/, в снежно-белой спортивной рубашке с открытым воротом и совершенно чёрном спортивном пиджаке, сидел за большим столом, отполированная плоскость которого отражала верхнюю половину его тела - вниз головой, - превращая его в фигурную карту. Стены просторной, обшитой деревом комнаты были увешаны фамильными портретами. В остальном же она мало чем отличалась от кабинета директора гимназии Св. Варфоломея на Атлантическом побережье, в пяти приблизительно тысячах вёрст к западу от воображаемого Дворца. Сильные весенний ливень хлестал в большие стёкла балконных дверей, за которыми дрожала и струилась молодая глазастая листва. Казалось, что ничто, кроме этой пелены дождя, не отделяет и не защищает Дворец от мятежа, вот уже несколько дней бушевавшего в городе... На самом же деле отец Виктора был доктор-эмигрант с неприятными причудами, которого мальчик никогда особенно не любил и вот уже скоро два года как не видел. Король, его более правдоподобный отец, решил не отрекаться. Газеты не выходили. Ориент-Экспресс, со всеми своими транзитными пассажирами, застрял на пригородной станции, где на перроне стояли, отражаясь в лужах, живописные крестьяне, глазеющие на анавешенные окна таинственных длинных вагонов. И Дворец, и его террасами спускающиеся сады, и город у подножья дворцового холма, и главная городская площадь, где, несмотря на дурную погоду, уже начались казни и нардные гулянья, - всё это находилось в самом сердце некоего креста, перекладины которого оканчивались в Триесте, Граце, Будапеште и Загребе, согласно Справочному атласу мира Рэнд Мак-Нэлли. А в самой сердцевине этого сердца сидел Король, бледный и невозмутимый, и в общем чрезвычайно похожий на своего сына, каким этот школьник представлял себя в сорок лет. Бледный и невозмутимый, с чашкой кофе в руке, Король сидел спиной к изумрудно-серому окну и слушал маскированного вестника, дородного старого вельможу в мокром плаще, несмотря на мятеж и дождь, пробравшегося из осаждённого Государственного совета в окружённый Дворец. Каждую ночь Виктор предавался этим безобидным мечтам, пытаясь заманить сон в свой холодный, звуконепроницаемый закуток неугомонного дортуара. Обыкновенно он не доходил до самого утешительного эпизода побега, когда Король один-одинёшенек - solus rex, как составители шахматных задач именуют одинокого короля на доске, - мерял шагами пляж Богемского взморья у Стрелки Бурь, где Персиваль Блейк, безпечный американец, искатель приключений, обещал выйти к нему на мощном катере. Именно отсрочивание этого захватывающего и утешительного эпизода, затягивание его прелести, приливавшей на гребне одного и того же раз за разом разыгрываемого вымысла, и приводили в действие его усыпляющий механизм. Итальянская фильма, снятая в Берлине для американского потребителя, в которой какого-то юнца с одичалым взором, в помятых коротких штанах, преследует по трущобам и развалинам и борделям какой-то международный агент; инсценировка "Очного цвета", недавно показанная в соседней святомарфинской школе для девочек; анонимный рассказ в духе Кафки в некогда авангардном журнальчике, прочитанный вслух в классе г-ном Пеннатом, скучного вида англичанином с замечательным прошлым; и не в последнюю очередь давно отстоявшийся осадок разных домашних упоминаний о бегстве русских образованных людей от ленинского режима тридцать пять лет тому назад, - вот очевидные источники фантазий Виктора; когда-то они, должно быть, сильно волновали его, но теперь сделались откровенно утилитарными, служа ему простым и приятным снотворным средством. /В. Набоков "Пнин"/ © Copyright: Агата Кристи Ак, 2012.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
