Итак новый день идет себе
Все как всегда. Утро, гречка, чая нет, пью воду. Покормила Тяпу гречкой. Сама покушала. Сходила на собеседование. Нашла таки свой ИНН. А то уже панику развела. Слава богу. Наташка убежала на работу. В холодильник запихнула недоеденный кусок шаурмы. Утро посвятила тренировке. Ходили с Тяпой в парк и на тренажеры. Бегали. Только домой собрались и дождь и снег повалили. Мы бегом. Потом писала дальше психологию сценаризма. Уже дома отогревалась кипятком. Потом пошла к родителям. Чаю с хлебом в этот раз таки дали. На тренажерах у пруда видела забавную картинку. Бабулька лет за восемьдесят наверно. Одета очень бедно и неопрятно. В растоптанных сапогах. Шла с сумками видимо из "Ашана" с той стороны. Увидела как я и какая-то молоденькая девочка занимаемся. Подошла, поставила сумки и стала усердно заниматься. Присела раз десять. Сделала махи ногами, причем весьма изящно и профессионально. Потом растяжка. Что-то вроде подтягивания. Я с изумлением наблюдала за этим. Тяпа побежала к ней улыбаться. Чем смутила бабушку. Чего этого она зубы мне все показывает - спросила у меня бабулька. Да это она так улыбается тем кто ей нравится - отвечаю. Да, надо заниматься, зарядку надо делать обязательно! - сказала бабулька, подхватила сумки и бодро зашагала домой. Потом на тренажеры прибежали трое гостей столицы. Эти видимо работают в "Ашане" или где-то рядом. Они уже третий раз на тренажеры приходят. Подтягиваются, отжимаются, повисят немного на турнике и уходят. Каждый раз гладят Тяпушку. Еще один не совсем русский но скорее всего местный житель тоже не первый раз приходит на тренажеры. Мужчина за сорок. Подошел к турнику поподтягивался, покрутился что-то, не знаю что там поделал. Растяжку и что-то еще, потом отошел, смотрю сел в свою красную машину и поехал. Наверно на работу.
Вчера приснился сон про Потапова. Лето. Я вышла к нашим прудам загорать. Но на самом деле это как бы наши пруды, но выглядят они во сне совсем по другому. Причем это место мне уже раза три снилось. А где такое я не знаю. Там не два пруда. А один и дорога так же ведет дальше, но мкада нет. Просто уходит дорога как бы на Вешки. А на самом деле там лес, лес, лес и дальше очень далеко деревни. Пруд маленький и один. Вокруг него кусты, деревья. Сам пруд зарос водорослями и ряской. Вода мутная. И подойти можно только с одной стороны. Со стороны наших домов. Я пришла плавать. Но в такой воде купаться не хотелось. Разделась, взяла надувную папину лодку. Легла в нее и выплыла на середину пруда загорать в лодке. Такой покой. Птицы, цветы, деревья, солнышко припекает. Красота! И тут идет Потапов Мишка. Из "ашана" в руках у него железная "ашановская" корзинка с красной ручкой. В корзинке молоко, топленое молоко, кефир, ряженка, творог, масло, яйца, батон хлеба и что-то еще. Все аккуратно стоит рядком. Я посмотрела и подумала что он нарушает мой покой. Он стал меня звать, что бы я подплыла и поговорила с ним. Мне не хотелось. Но отказать было не удобно. Все же бывший муж. Я морщась и чертыхаясь сквозь зубы начала грести к берегу. Мишка Потапов помог мне выйти из лодки. Я вытащила у него из корзинки топленое молоко, открыла и стала пить из горлышка. "Что тебе от меня надо?" - спросила я его. Он стал что-то невнятно объяснять. Мялся, лицо его было бледное и худое и какое-то сморщенное, как у старичка. Мне казалось что он сейчас заплачет. И на щеках появились красные пятна. Он стал что-то говорить, что ему очень плохо, что он скучает, что без меня ему тяжело, что он сделал глупость и только сейчас стал понимать, что он на самом деле натворил. Что если я не вернусь он погибнет. Я посмотрела на него, потом на лодку качающуюся на волнах у берега. Потом снова на него и еле сдержала смех. Мне хотелось сказать ему, что я свободна, что я загораю на берегу, что тут прекрасно, что никто никогда больше из них не будет бить меня и оскорблять. Что я на самом деле счастлива в эту минуту, в этой лодке, под этими лучами солнца. И мне ничего и никого не надо такое блаженство я испытываю от жизни. От поглощения солнечных лучей, созерцания птиц. От мягкого покачивания на волнах. Зачем мне кто-то? У меня все было. И семья, и ребенок, и любовь. Но теперь мне смешно. Мне было так хорошо пока он меня не увидел. А теперь мне надо с ним объясняться и быть деликатной. В тот момент когда я вижу как он несчастен со своим выбором в своей новой жизни, с новой женой, тещей и детьми. В жизни по своим обязанностям мало отличающейся от старой, да и быстрее всего не в лучшую сторону. А я упиваюсь чувством счастья, полета и свободы. Мне хотелось торжествующе смеяться в его лицо. Ведь это был его выбор и его поступки. Это он растоптал мои нежные и добрые чувства в самом буквальном смысле. Он извратил мои мысли, презирал мою заботу и любовь. Он плюнул в открытое для него доверчивое к нему сердце. Что же еще он теперь хочет? Какого прощения? Я всего лишь слабая женщина. И не я сделала за нас этот выбор. Я на секунду представила себе, что мне снова придется выслушивать его придирки и оскорбления, что надо будет крутится возле него, готовить, гладить, мыть, стирать и слушать от него, что я всего лишь служанка. При этом никакой любви, только равнодушие и оскорбления. Зачем же мне это? Он был моим мужем которому я доверила свою жизнь, сердце, любовь, тело, дочь. У него было время подумать. Он сделал свой выбор. И зачем мне сейчас эти его слезы и жалость? Я прогнала его и сказала, что никогда не вернусь к нему. Я всего лишь женщина. И мне хорошо тогда, когда меня уважают, любят, ценят, нежат, холят и балуют. Так что я не готова снова надевать ярмо и добавлять себе боли. Я так и сказала ему, что не хочу к нему возвращаться. Не хочу и не буду. Даже если мне придется ходить по земле и питаться подаянием, это более достойно чем жить с таким как он. И я его прогнала. Проснулась на том, что снова села в лодку, отплыла от берега и только стала укладываться загорать, как что-то меня разбудило.
Проснулась с мыслью, что если не смогу что-то с работой наконец решить. То в этот раз точно уйду в социальный центр "Ной". Он почище и получше прочих социальных центров. Да и контингент там получше. Не хочу я жить среди тех кто меня оскорбляет и чаю даже налить проблема. Вчера например родители повесили на дверь бумажку "нас нет". Хотя я знала что они дома. И накричали, что я к ним пришла. А сегодня тоже самое, с самого порога накричал отец. На родную дочь. Да он и не верит, что у меня четыре кредита, возможно банки уже подали в коллекторские агенства. А что с меня взять? Кипятку и гречки? Мне даже собаку покормить нечем. Что говорить то. С другой стороны в социальном центре я хоть с голоду не умру. Отнимут квартиру, что ж. У меня все равно одна третья часть. Бабушка Валя оставила мне в наследство однокомнатную квартиру почти сорок метров. А осталась одна третья часть. И ту за долги заберут. И все-го за каких-то три года. А ведь я не избегаю работы. И не пью, не наркоманка, не бездельница. Вот так иной раз судьба крутить людьми. Была квартира, хорошая дочка, любимая работа, любимый муж, хорошие родители. А не стало ничего. Что с ними я не знаю, да и знать не хочу. Мне не важно. Важно что каждый отвечает в жизни за то человек он или нет. Вот и все.
Возвращаясь к цыганским сказкам. Из книги "Сказки и песни цыган России".
Легенда о жизни Пушкина у цыган.
Издавна имя Пушкина среди цыган в почете за то, что он их добрым словом поминал, за то, что любил их, за то, что жил среди них, за то, что книги о них писал. Помните книгу об Алеко и Земфире? Так вот, среди цыган ходит история такая, что это Пушкин о своей жизни написал, когда бродил он с табором по России. Много лет уже этой истории...
Прогневил Пушкин царя, и хотел тот его сослать да не удалось царю это дело. Скрылся Пушкин. Ходил он себе по России и как-то раз набрел на цыганский табор. Видит: стоят шатры, лошади на поляне гуляют, костры горят. Сидят цыгане возле костров, кушают, чай пьют, а рядом на пне кузница-ковальня устроена, тут же коней подковывают, молодежь здесь же песни под гитару поет.
Пушкин сразу в табор не пошел, остановился неподалеку, наблюдает. Видит он: пошла в лес цыганочка дровец набрать. А была та цыганочка молодой да красивой. Подошел к ней Пушкин, разговорился. А надо сказать, что вид у Пушкина к тому времени был не барский, долго ходил он по земле и пооборвался совсем. А сам по себе Пушкин был красавцем. Понравился он цыганке, привела она его к своему отцу. Так и остался Пушкин у цыган в таборе жить.
Повенчали Пушкина с Земфирой по цыганскому обычаю, как положено. И стали они жить-поживать. Предложил вожак Пушкину:
- Живи, как хочешь, морэ, делай что пожелаешь: хочешь - на кузне работай, хочешь - лошадьми занимайся - твоя воля.
Да только не стал Пушкин ни кузнецом, ни цыганским барышником. Сидел он себе на пеньке да книги свои писал. А еще рисовал много: детей цыганских рисовал, коней, как пляшут цыгане, как поют для богачей, как милостыню просят, как гадают - всё как есть рисовал. Жаль только, что не дошли эти рисунки до наших дней: в таборе погибли при пожаре.
Долго ли, коротко ли, рождается у Земфиры сын от Пушкина. А тут, как на грех, влюбилась цыганка в одного таборного парня. Стала к нему на свидания ходить тайком.
Как-то раз ложится Пушкин с Земфирой в полог, да только глаза сомкнул, встала Земфира и ушла от него по росе на свидание. А тут ребенок заплакал. Проснулся Пушкин, глядит: нет жены. Кинулся он искать её. Видит - следы по росе от шатра ведут. Пошел Пушкин по следам и набрел на влюбленных. Сидят они у реки обнимаются.
Великий гнев охватил Пушкина, не сдержался он, выхватил цыганский нож и убил цыгана.
Собрался табор на цыганский суд. Слыханное ли дело: человека убили, да ещё в своем же таборе?! Стали разбираться, судить да рядить.
- Из-за ревности погиб цыган, - сказал вожак, - и ревность была правильной. Коли нарушила Земфира слово, данное перед богом, то по закону следовало её убить.
- Не мог убить я её. Люблю Земфиру по-прежнему, да и что бы сын мой делал, если бы я Земфиру убил? - отвечал Пушкин.
Долго совещались старики и решили осудить Пушкина по старинному обычаю: посадить его на камень, а потом изгнать из табора. Только за убийство была такая кара. А когда сажали человека на камень, сердце его (так верили цыгане) должно окаменеть для цыганского рода.
Посадили Пушкина на камень, а табор снялся с места и укатил в степь.
Легенда о жизни Пушкина у цыган записана на ст. Семрино Ленинградской области от И.М. Федорова (около 60 лет)
Поэма Пушкина - Цыгане.
Цыганы шумною толпой
По Бессарабии кочуют.
Они сегодня над рекой
В шатрах изодранных ночуют.
Как вольность, весел их ночлег
И мирный сон под небесами;
Между колёсами телег,
Полузавешанных коврами,
Горит огонь; семья кругом
Готовит ужин; в чистом поле
Пасутся кони; за шатром
Ручной медведь лежит на воле.
Всё живо посреди степей:
Заботы мирные семей,
Готовых с утром в путь недальний,
И песни жён, и крик детей,
И звон походной наковальни.
Но вот на табор кочевой
Нисходит сонное молчанье,
И слышно в тишине степной
Лишь лай собак да коней ржанье.
Огни везде погашены,
Спокойно всё, луна сияет
Одна с небесной вышины
И тихий табор озаряет.
В шатре одном старик не спит;
Он перед углями сидит,
Согретый их последним жаром,
И в поле дальнее глядит,
Ночным подёрнутое паром.
Его молоденькая дочь
Пошла гулять в пустынном поле.
Она привыкла к резвой воле,
Она придёт; но вот уж ночь,
И скоро месяц уж покинет
Небес далёких облака, -
Земфиры нет как нет; и стынет
Убогий ужин старика.
Но вот она; за нею следом
По степи юноша спешит;
Цыгану вовсе он неведом.
«Отец мой, - дева говорит, -
Веду я гостя; за курганом
Его в пустыне я нашла
И в табор на ночь зазвала.
Он хочет быть как мы цыганом;
Его преследует закон,
Но я ему подругой буду
Его зовут Алеко - он
Готов идти за мною всюду».
Старик
Я рад. Останься до утра
Под сенью нашего шатра
Или пробудь у нас и доле,
Как ты захочешь. Я готов
С тобой делить и хлеб и кров.
Будь наш - привыкни к нашей доле,
Бродящей бедности и воле -
А завтра с утренней зарёй
В одной телеге мы поедем;
Примись за промысел любой:
Железо куй - иль песни пой
И селы обходи с медведем.
Алеко
Я остаюсь.
Земфира
Он будет мой:
Кто ж от меня его отгонит?
Но поздно… месяц молодой
Зашёл; поля покрыты мглой,
И сон меня невольно клонит..
Светло. Старик тихонько бродит
Вокруг безмолвного шатра.
«Вставай, Земфира: солнце всходит,
Проснись, мой гость! пора, пора!..
Оставьте, дети, ложе неги!..»
И с шумом высыпал народ;
Шатры разобраны; телеги
Готовы двинуться в поход.
Всё вместе тронулось - и вот
Толпа валит в пустых равнинах.
Ослы в перекидных корзинах
Детей играющих несут;
Мужья и братья, жёны, девы,
И стар и млад вослед идут;
Крик, шум, цыганские припевы,
Медведя рёв, его цепей
Нетерпеливое бряцанье,
Лохмотьев ярких пестрота,
Детей и старцев нагота,
Собак и лай и завыванье,
Волынки говор, скрып телег,
Всё скудно, дико, всё нестройно,
Но всё так живо-неспокойно,
Так чуждо мёртвых наших нег,
Так чуждо этой жизни праздной,
Как песнь рабов однообразной!
Уныло юноша глядел
На опустелую равнину
И грусти тайную причину
Истолковать себе не смел.
С ним черноокая Земфира,
Теперь он вольный житель мира,
И солнце весело над ним
Полуденной красою блещет;
Что ж сердце юноши трепещет?
Какой заботой он томим?
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда;
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда;
В долгу ночь на ветке дремлет;
Солнце красное взойдёт,
Птичка гласу бога внемлет,
Встрепенётся и поёт.
За весной, красой природы,
Лето знойное пройдёт -
И туман и непогоды
Осень поздняя несёт:
Людям скучно, людям горе;
Птичка в дальные страны,
В тёплый край, за сине море
Улетает до весны.
Подобно птичке беззаботной
И он, изгнанник перелётный,
Гнезда надёжного не знал
И ни к чему не привыкал.
Ему везде была дорога,
Везде была ночлега сень;
Проснувшись поутру, свой день
Он отдавал на волю бога,
И жизни не могла тревога
Смутить его сердечну лень.
Его порой волшебной славы
Манила дальная звезда;
Нежданно роскошь и забавы
К нему являлись иногда;
Над одинокой головою
И гром нередко грохотал;
Но он беспечно под грозою
И в вёдро ясное дремал.
И жил, не признавая власти
Судьбы коварной и слепой;
Но боже! как играли страсти
Его послушною душой!
С каким волнением кипели
В его измученной груди!
Давно ль, на долго ль усмирели?
Они проснутся: погоди!
Земфира
Скажи, мой друг: ты не жалеешь
О том, что бросил навсегда?
Алеко
Что ж бросил я?
Земфира
Ты разумеешь:
Людей отчизны, города.
Алеко
О чём жалеть? Когда б ты знала,
Когда бы ты воображала
Неволю душных городов!
Там люди, в кучах за оградой,
Не дышат утренней прохладой,
Ни вешним запахом лугов;
Любви стыдятся, мысли гонят,
Торгуют волею своей,
Главы пред идолами клонят
И просят денег да цепей.
Что бросил я? Измен волненье,
Предрассуждений приговор,
Толпы безумное гоненье
Или блистательный позор.
Земфира
Но там огромные палаты,
Там разноцветные ковры,
Там игры, шумные пиры,
Уборы дев там так богаты!..
Алеко
Что шум веселий городских?
Где нет любви, там нет веселий.
А девы… Как ты лучше их
И без нарядов дорогих,
Без жемчугов, без ожерелий!
Не изменись, мой нежный друг!
А я… одно моё желанье
С тобой делить любовь, досуг
И добровольное изгнанье!
Старик
Ты любишь нас, хоть и рождён
Среди богатого народа.
Но не всегда мила свобода
Тому, кто к неге приучён.
Меж нами есть одно преданье:
Царём когда-то сослан был
Полудня житель к нам в изгнанье.
(Я прежде знал, но позабыл
Его мудрёное прозванье.)
Он был уже летами стар,
Но млад и жив душой незлобной -
Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный -
И полюбили все его,
И жил он на брегах Дуная,
Не обижая никого,
Людей рассказами пленяя;
Не разумел он ничего,
И слаб и робок был, как дети;
Чужие люди за него
Зверей и рыб ловили в сети;
Как мёрзла быстрая река
И зимни вихри бушевали,
Пушистой кожей покрывали
Они святого старика;
Но он к заботам жизни бедной
Привыкнуть никогда не мог;
Скитался он иссохший, бледный,
Он говорил, что гневный бог
Его карал за преступленье…
Он ждал: придёт ли избавленье.
И всё несчастный тосковал,
Бродя по берегам Дуная,
Да горьки слёзы проливал,
Свой дальный град воспоминая,
И завещал он, умирая,
Чтобы на юг перенесли
Его тоскующие кости,
И смертью - чуждой сей земли
Не успокоенные гости!
Алеко
Так вот судьба твоих сынов,
О Рим, о громкая держава!..
Певец любви, певец богов,
Скажи мне, что такое слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды звук бегущий?
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого рассказ?
Прошло два лета. Так же бродят
Цыганы мирною толпой;
Везде по-прежнему находят
Гостеприимство и покой.
Презрев оковы просвещенья,
Алеко волен, как они;
Он без забот и сожаленья
Ведёт кочующие дни.
Всё тот же он; семья всё та же;
Он, прежних лет не помня даже,
К бытью цыганскому привык.
Он любит их ночлегов сени,
И упоенье вечной лени,
И бедный, звучный их язык.
Медведь, беглец родной берлоги,
Косматый гость его шатра,
В селеньях, вдоль степной дороги,
Близ молдаванского двора
Перед толпою осторожной
И тяжко пляшет, и ревёт,
И цепь докучную грызёт;
На посох опершись дорожный,
Старик лениво в бубны бьёт,
Алеко с пеньем зверя водит,
Земфира поселян обходит
И дань их вольную берёт.
Настанет ночь; они все трое
Варят нежатое пшено;
Старик уснул - и все в покое…
В шатре и тихо и темно.
Старик на вешнем солнце греет
Уж остывающую кровь;
У люльки дочь поёт любовь.
Алеко внемлет и бледнеет.
Земфира
Старый муж, грозный муж,
Режь меня, жги меня:
Я тверда; не боюсь
Ни ножа, ни огня.
Ненавижу тебя,
Презираю тебя;
Я другого люблю,
Умираю любя.
Алеко
Молчи. Мне пенье надоело,
Я диких песен не люблю.
Земфира
Не любишь? мне какое дело!
Я песню для себя пою.
Режь меня, жги меня;
Не скажу ничего;
Старый муж, грозный муж,
Не узнаешь его.
Он свежее весны,
Жарче летнего дня;
Как он молод и смел!
Как он любит меня!
Как ласкала его
Я в ночной тишине!
Как смеялись тогда
Мы твоей седине!
Алеко
Молчи, Земфира! я доволен…
Земфира
Так понял песню ты мою?
Алеко
Земфира!
Земфира
Ты сердиться волен,
Я песню про тебя пою.
Уходит и поёт: Старый муж и проч.
Старик
Так, помню, помню - песня эта
Во время наше сложена,
Уже давно в забаву света
Поётся меж людей она.
Кочуя на степях Кагула,
Её, бывало, в зимню ночь
Моя певала Мариула,
Перед огнём качая дочь.
В уме моём минувши лета
Час от часу темней, темней;
Но заронилась песня эта
Глубоко в памяти моей.
Всё тихо; ночь. Луной украшен
Лазурный юга небосклон,
Старик Земфирой пробуждён:
«О мой отец! Алеко страшен.
Послушай: сквозь тяжёлый сон
И стонет, и рыдает он».
Старик
Не тронь его. Храни молчанье.
Слыхал я русское преданье:
Теперь полунощной порой
У спящего теснит дыханье
Домашний дух; перед зарёй
Уходит он. Сиди со мной.
Земфира
Отец мой! шепчет он: Земфира!
Старик
Тебя он ищет и во сне:
Ты для него дороже мира.
Земфира
Его любовь постыла мне.
Мне скучно; сердце воли просит -
Уж я… Но тише! слышишь? он
Другое имя произносит…
Старик
Чьё имя?
Земфира
Слышишь? хриплый стон
И скрежет ярый!.. Как ужасно!..
Я разбужу его…
Старик
Напрасно,
Ночного духа не гони -
Уйдёт и сам…
Земфира
Он повернулся,
Привстал, зовёт меня… проснулся -
Иду к нему - прощай, усни.
Алеко
Где ты была?
Земфира
С отцом сидела.
Какой-то дух тебя томил;
Во сне душа твоя терпела
Мученья; ты меня страшил:
Ты, сонный, скрежетал зубами
И звал меня.
Алеко
Мне снилась ты.
Я видел, будто между нами…
Я видел страшные мечты!
Земфира
Не верь лукавым сновиденьям.
Алеко
Ах, я не верю ничему:
Ни снам, ни сладким увереньям,
Ни даже сердцу твоему.
Старик
О чём, безумец молодой,
О чём вздыхаешь ты всечасно?
Здесь люди вольны, небо ясно,
И жёны славятся красой.
Не плачь: тоска тебя погубит.
Алеко
Отец, она меня не любит.
Старик
Утешься, друг: она дитя.
Твоё унынье безрассудно:
Ты любишь горестно и трудно,
А сердце женское - шутя.
Взгляни: под отдалённым сводом
Гуляет вольная луна;
На всю природу мимоходом
Равно сиянье льёт она.
Заглянет в облако любое,
Его так пышно озарит -
И вот - уж перешла в другое;
И то недолго посетит.
Кто место в небе ей укажет,
Примолвя: там остановись!
Кто сердцу юной девы скажет:
Люби одно, не изменись?
Утешься.
Алеко
Как она любила!
Как нежно преклонясь ко мне,
Она в пустынной тишине
Часы ночные проводила!
Веселья детского полна,
Как часто милым лепетаньем
Иль упоительным лобзаньем
Мою задумчивость она
В минуту разогнать умела!..
И что ж? Земфира неверна!
Моя Земфира охладела!…
Старик
Послушай: расскажу тебе
Я повесть о самом себе.
Давно, давно, когда Дунаю
Не угрожал ещё москаль -
(Вот видишь, я припоминаю,
Алеко, старую печаль.)
Тогда боялись мы султана;
А правил Буджаком паша
С высоких башен Аккермана -
Я молод был; моя душа
В то время радостно кипела;
И ни одна в кудрях моих
Ещё сединка не белела, -
Между красавиц молодых
Одна была… и долго ею,
Как солнцем, любовался я,
И наконец назвал моею…
Ах, быстро молодость моя
Звездой падучею мелькнула!
Но ты, пора любви, минула
Ещё быстрее: только год
Меня любила Мариула.
Однажды близ Кагульских вод
Мы чуждый табор повстречали;
Цыганы те, свои шатры
Разбив близ наших у горы,
Две ночи вместе ночевали.
Они ушли на третью ночь, -
И, брося маленькую дочь,
Ушла за ними Мариула.
Я мирно спал; заря блеснула;
Проснулся я, подруги нет!
Ищу, зову - пропал и след.
Тоскуя, плакала Земфира,
И я заплакал - с этих пор
Постыли мне все девы мира;
Меж ними никогда мой взор
Не выбирал себе подруги,
И одинокие досуги
Уже ни с кем я не делил.
Алеко
Да как же ты не поспешил
Тотчас вослед неблагодарной
И хищникам и ей коварной
Кинжала в сердце не вонзил?
Старик
К чему? вольнее птицы младость;
Кто в силах удержать любовь?
Чредою всем даётся радость;
Что было, то не будет вновь.
Алеко
Я не таков. Нет, я не споря
От прав моих не откажусь!
Или хоть мщеньем наслажусь.
О нет! когда б над бездной моря
Нашёл я спящего врага,
Клянусь, и тут моя нога
Не пощадила бы злодея;
Я в волны моря, не бледнея,
И беззащитного б толкнул;
Внезапный ужас пробужденья
Свирепым смехом упрекнул,
И долго мне его паденья
Смешон и сладок был бы гул.
Молодой цыган
Ещё одно… одно лобзанье…
Земфира
Пора: мой муж ревнив и зол.
Цыган
Одно… но доле!.. на прощанье.
Земфира
Прощай, покамест не пришёл.
Цыган
Скажи - когда ж опять свиданье?
Земфира
Сегодня, как зайдёт луна,
Там, за курганом над могилой…
Цыган
Обманет! не придёт она!
Земфира
Вот он! беги!.. Приду, мой милый.
Алеко спит. В его уме
Виденье смутное играет;
Он, с криком пробудясь во тьме,
Ревниво руку простирает;
Но обробелая рука
Покровы хладные хватает -
Его подруга далека…
Он с трепетом привстал и внемлет…
Всё тихо - страх его объемлет,
По нём текут и жар и хлад;
Встаёт он, из шатра выходит,
Вокруг телег, ужасен, бродит;
Спокойно всё; поля молчат;
Темно; луна зашла в туманы,
Чуть брезжит звёзд неверный свет,
Чуть по росе приметный след
Ведёт за дальные курганы:
Нетерпеливо он идёт,
Куда зловещий след ведёт.
Могила на краю дороги
Вдали белеет перед ним…
Туда слабеющие ноги
Влачит, предчувствием томим,
Дрожат уста, дрожат колени,
Идёт… и вдруг… иль это сон?
Вдруг видит близкие две тени
И близкой шёпот слышит он -
Над обесславленной могилой.
1-й голос
Пора…
2-й голос
Постой…
1-й голос
Пора, мой милый.
2-й голос
Нет, нет, постой, дождёмся дня.
1-й голос
Уж поздно.
2-й голос
Как ты робко любишь.
Минуту!
1-й голос
Ты меня погубишь.
2-й голос
Минуту!
1-й голос
Если без меня
Проснётся муж?..
Алеко
Проснулся я.
Куда вы! не спешите оба;
Вам хорошо и здесь у гроба.
Земфира
Мой друг, беги, беги…
Алеко
Постой!
Куда, красавец молодой?
Лежи!
Вонзает в него нож.
Земфира
Алеко!
Цыган
Умираю…
Земфира
Алеко, ты убьёшь его!
Взгляни: ты весь обрызган кровью!
О, что ты сделал?
Алеко
Ничего.
Теперь дыши его любовью.
Земфира
Нет, полно, не боюсь тебя! -
Твои угрозы презираю,
Твоё убийство проклинаю…
Алеко
Умри ж и ты!
Поражает её.
Земфира
Умру любя…
Восток, денницей озаренный,
Сиял. Алеко за холмом,
С ножом в руках, окровавленный
Сидел на камне гробовом.
Два трупа перед ним лежали;
Убийца страшен был лицом.
Цыганы робко окружали
Его встревоженной толпой.
Могилу в стороне копали.
Шли жёны скорбной чередой
И в очи мёртвых целовали.
Старик-отец один сидел
И на погибшую глядел
В немом бездействии печали;
Подняли трупы, понесли
И в лоно хладное земли
Чету младую положили.
Алеко издали смотрел
На всё… когда же их закрыли
Последней горстию земной,
Он молча, медленно склонился
И с камня на траву свалился.
Тогда старик, приближась, рек:
«Оставь нас, гордый человек!
Мы дики; нет у нас законов,
Мы не терзаем, не казним -
Не нужно крови нам и стонов -
Но жить с убийцей не хотим…
Ты не рождён для дикой доли,
Ты для себя лишь хочешь воли;
Ужасен нам твой будет глас:
Мы робки и добры душою,
Ты зол и смел - оставь же нас,
Прости, да будет мир с тобою».
Сказал - и шумною толпою
Поднялся табор кочевой
С долины страшного ночлега.
И скоро всё в дали степной
Сокрылось; лишь одна телега,
Убогим крытая ковром,
Стояла в поле роковом.
Так иногда перед зимою,
Туманной, утренней порою,
Когда подъемлется с полей
Станица поздних журавлей
И с криком вдаль на юг несётся,
Пронзённый гибельным свинцом
Один печально остаётся,
Повиснув раненым крылом.
Настала ночь: в телеге тёмной
Огня никто не разложил,
Никто под крышею подъёмной
До утра сном не опочил.
ЭПИЛОГ
Волшебной силой песнопенья
В туманной памяти моей
Так оживляются виденья
То светлых, то печальных дней.
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орёл двуглавый
Ещё шумит минувшей славой,
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы -
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!..
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны,
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
1824
«Цыганы» — последняя южная романтическая поэма Александра Сергеевича Пушкина. Проведя несколько дней в таборе бессарабских цыган, стихотворец работал над поэмой с января по октябрь 1824 года, сначала в Одессе, потом в Михайловском. Окончательная редакция датирована последними месяцами того же года. На сюжет поэмы С. Рахманинов написал в 1892 г. свою первую оперу «Алеко».
Внимание современников Пушкина своей ритмической выразительностью привлекла страстная песня Земфиры «Старый муж, грозный муж, Режь меня, жги меня…»Алиса Она была положена на музыку А. Верстовским и П. Чайковским, рано переведена на ряд европейских языков.
В 1892 году композитор Сергей Рахманинов органично воплотил художественный замысел Пушкина в музыке, создав оперу «Алеко» (экранизирована в 1953 году). В пушкиноведении долгое время бытовала легенда о том, что первую оперу на сюжет «Цыган» написал Вальтер Гёте (внук поэта).
Другие статьи в литературном дневнике:
