"А бояре в то время стали служить государю с великим нерадением. Государь же царь, видя разорение Московского государства, послал боярина своего, князя Дмитрия Ивановича Шуйского, из Москвы в Можайск и в Клушино и с ним много русских и наемных войск. И пришел он в Можайск, и, не выдав наемникам положенных за службу денег, отправился в Клушино. Наемники же злобу великую в себе затаили.
И когда пришли в Клушино, был у государевых людей с поляками и литовцами бой большой и сеча жестокая. Государевы люди в то время ожидали помощи от иноземцев. Они же обманули и государю изменили, государевым людям неприятность и вред большой причинили, притворно на бой пошли, но биться не стали, а шляпами своими полякам замахали, и многие иноземные полки к полякам перешли. Государевых же людей из-за измены наемников перебито было множество" (ПОВЕСТЬ О ПОБЕДАХ МОСКОВСКОГО ГОСУДАРСТВА)
Как всегда, виновата подлая немчура. Ее зазвали, на договор на...плевали, а немцы, сволочи этакие, не захотели бесплатно кровь проливать, чтобы потом московская и провинциальная алкашня, отродясь с дивана не встававшая, верещала о своих (ну а чьих еще?) и великого вождя (и плевать, что его еще тогда в проекте не было) победах.
А как было на деле? И чем себя сами герои проявили?
"Григорий Валуев с небольшим отрядом был послан разведать, встретят ли они в поле сопротивление со стороны королевского войска.
Когда Валуев дошел до Царева-Займища и получил там подробные сведения о том, что господин Станислав Жолкевский находится неподалеку оттуда с превосходно вооруженными силами, он наскоро разбил лагерь прямо в поле, укрепился как только мог лучше и послал спешное донесение об этом в Можайск. Валуев осажден. Узнав об этом, Жолкевский спешно отправился туда и осадил там Валуева. Получив известие, что Жолкевский так близко, те, что были в Можайске, поспешили выступить, чтобы освободить Валуева от осады. Это было 23 июня.
Жолкевский, получив сведения, что главное войско тоже приближается, устроил ложный лагерь под валуевскими шанцами, велел повтыкать вокруг своего лагеря множество хмелевых жердин и приказал, чтобы только несколько сотен легких конников показывались валуевским людям. Когда на рассвете оба лагеря усердно наблюдали друг за другом, а те, которые стояли на часах, стали переговариваться друг с другом, поляки решились предложить валуевцам, чтобы те сдались королю добром
Тем временем Жолкевский дошел до московитов и до Понтуса, и в день Иоанна Крестителя, 24 июня, они сошлись в шести милях от Можайска и вступили в битву на поле под Клушином. Русские обращаются в бегство. Как только бой начался, от Понтуса отпали два полка французских конников, перешли к Жолкевскому и вместе с поляками стали стрелять в людей Понтуса и в московитов, отчего московиты впали в такое уныние, что повернули врагам спины и убежали в Москву, а немецкий пеший отряд бросили на произвол судьбы. Все же те храбро оборонялись некоторое время от поляков и убили нескольких знатных поляков, надеясь, что московиты вернутся и их выручат. Но так как о возвращении московитов что-то не слышно было, а держаться против поляков им постепенно становилось невмоготу, они вступили в переговоры с поляками и обязались сдаться, если поляки клятвенно обещаю г, что им будет сохранена жизнь, если же этого не произойдет, то они будут держаться и защищаться до последнего человека, от чего и полякам несладко придется… После этого немцы сдались, и все, что им было обещано, было честно выполнено. Тот, кто хотел служить королю, приносил клятву, кто же не хотел оставаться, а хотел уехать из страны, тому тоже это разрешалось(Конрад Буссов, МОСКОВСКАЯ ХРОНИКА)
"С наступлением дня, 4 июля, гетман двинулся на самые таборы русских, которые, увидев польское войско, о котором не знали прежде, поспешно стали готовиться к битве. Немцы, как более опытные, устроились прежде, а русские служили им подкреплением. Так как здесь главная сила была в немцах, то с ними нашим и пришлось прежде всего биться. С ними мужественно сразились роты полка г. Зборовского и долго бились; пришлось двинуть все вспомогательные отряды, которых новый натиск, когда они то ударяли вперед, то отступали и, устроившись, снова наступали, насилу разорвал немцев, потому что нашим пришлось Светлана Пешкова нападать через плетень и ломать его лошадьми. Не мало было потери в людях и с трудом наши прорвали . Русские не хотели помогать им. Когда немцы это увидели, то послали к гетману сказать, что сдаются. Русские затем смутились и ударились бежать, а наши гнали их и били. Обоз московский г. гетман отдал немцам, которые, взяв его, пришли к гетману и одни из них поступили на службу к его величеству королю, а другие, нежелавшие этого, выговорили себе свободу удалиться. Поэтому Понтус с другими немцами ушел к границам своего государства" (Иосиф Будило, ДНЕВНИК СОБЫТИЙ, ОТНОСЯЩИХСЯ К СМУТНОМУ ВРЕМЕНИ)
"По левую сторону поля, за лесом и кустарником (маленьким лесистым пригорком), располагается лагерем Димитрий Шуйский, наскоро устроив вал. В его войске появились некоторые именитые владетели из русских - Андрей Голицын, Даниил Мезецкий (Murcecius), Яков Барятинский (Borutinius), Василий Бутурлин, но вследствие соперничества и зависти не все они были верны Шуйскому…
Наши и русские, проснувшись, пытаются стать против врага правильным строем. Димитрий Шуйский назначает русской коннице левое крыло, а пехоту помещает с тыла, за лесом и кустами, в помощь коннице при затруднениях. На них внезапно с большой силой ударили по приказу Жолкевского, потеснили ряды и с помощью свежих отрядов, посылаемых командующим, прорвали их строй. Русские рассеяны и бегут. Русские, не выдержав напора нападавших, частью в ужасе и смятении бросились в бегство, частью, упав духом, укрылись за насыпь с деревянными кольями, устроенную за это время. В тот же миг поляки напали на правое крыло наших, где Якоб и Горн за изгородью выстроили, насколько удалось при внезапности нападения, свою пехоту, разместив вокруг отряды конницы, которые должны были охранять тыл и подавать помощь стрелкам. Шведские войска долго выдерживают натиск атакующих. Эти последние долго выдерживали напор атакующих хоругвей и, успев трижды зарядить мушкеты и трижды выстрелить, густым градом пуль нанесли врагам большой урон в лошадях и людях. Множество врагов, как известно, полегло, многие обращены были в бегство, но наконец их пехота, преодолев трудности дороги, подошла в самый разгар боя с полевыми пушками, ударила на наших и пальбой из орудий принудила упорно оборонявшихся отступить и уйти в лес поблизости. Вскоре, однако, наши всадники, поддерживая изнемогающую пехоту, возобновили бой, энергично напав на поляков, и хотя на помощь врагам то и дело летели свежие отряды конных с пиками, наши целых четыре часа храбро сдерживали их. Доблесть сражающихся. Наконец, окруженные, как облавой, скопившимися в массе отрядами врагов, они уж не могли действовать мушкетами, а пустили в дело мечи; тут многие, потеряв коней и замешавшись в ряды атакующих с обеих сторон, погибли... Тогда, как известно, все воины с обеих сторон проявили редкостную, выдающуюся доблесть, достойную, конечно, того, чтобы стать потомству примером для подражания. Димитрий Шуйский в безопасности наблюдал за боем из укрепления, где укрывался с 5 тысячами копейщиков, но никакой помощи сражающимся не послал. Тем не менее у наших нисколько не убыло боевого пыла, пока конница и пехота, под сильным напором все подходивших отрядов врага, не вынуждены были отделиться друг от друга. Так как Конрад Линк, поставленный для того, чтобы задерживать вражескую конницу и не дать ей удрать через лес, никакой помощи не оказывал, часть наших отступила в свой лагерь, а остальные бросились в лес, причем некоторые из французов и немцев вскоре перебежали к неприятелю, некоторые же, заняв лагерь, снова укрепили его и начали готовить к обороне. Когда Жолкевский заметил это, он отозвал своих, увлекшихся преследованием; в это время и остальные, гнавшиеся за бегущей русской конницей, стали тотчас стекаться обратно. Окружены врагами. Жолкевский построил их в боевой порядок и с тем же пылом, с каким шла битва, бросился на наш лагерь. Тут сначала поодиночке, потом по двое и по трое, наконец, чуть не все иностранцы, сняв шапки, стали просить о переговорах с неприятелем. Между тем Якоб Делагарди и Горн, собирая людей, рассыпавшихся по лесу, силились прогнать с поля два отряда вражеской конницы с пиками. Послав начальника конницы Коброна в лагерь, они узнают, что там хоть многие и колеблются, но некоторые, сохраняя верность, укрепляются отовсюду кольями
Димитрий, верховный командующий московитских войск , ослабленный бегством части своих, увидел, что все обещания богатых наград бесполезны, что авторитет нашего главнокомандующего попран и даже его лагерь грабят обезумевшие люди. Потеряв всякую надежду, он делает со своими вылазку на укрепления, устроенные прошлой ночью, и, опередив в скорости погоню, стремительно бежит в Можайск за 12 миль оттуда. На окраине лагеря он разбрасывал разного рода запасы из обоза: одежду, меха, серебряные сосуды и другое добро, что, как завидная добыча, привлекает к себе жадных преследователей и замедляет быстроту погони. Лагерь с пушками и остальным снаряжением становится добычей победителей(Юхан Видекинд, История десятилетней шведско-московитской войны, 4.9)
"Между тем как делался сей договор, князья Андрей Голицын и Данило Мезецкий, которые с поля битвы убежали в леса, и, сделав объезд, так чтобы не встретиться с нашими, в числе нескольких сот явились снова в деревню, обнесенную частоколом, в коей, как было упомянуто, остался сам князь Димитрий; с ними возвратились Понтус и Горн, и видно, что Понтус готов был заключенный договор объявить недействительным, но солдаты сохраняли его настойчиво. Князь Димитрий и князь Голицын, видя (ибо это происходило пред их глазами), что иноземные воины пересылаются с гетманом, быстро побежали в лес заднею стороною деревни, через свой лагерь, который находился позади деревни, — разложив на виду в своем лагере драгоценнейшие вещи, кубки, серебряные чаши, одежды, собольи меха; хотя наши пустились в погоню, немногие однако ж преследовали неприятеля, бросившись в лагере на эту добычу, ибо Москвитяне сделали это для отклонения наших от преследования.
При нашем выступлении , с нами находились только небольшие пушки и карета гетмана; а на возвратном пути повозок, колясок, было числом едва ли не более нас самих; ибо Московские повозки стояли запряженные, которые наши, нагрузив добычею, увезли с собою; множество их завязло в том трудном для прохода лесе, так что коннице с трудом приходилось обходить их Гетман, опасаясь, чтобы во время его отсутствия лагерь не подвергся какой-нибудь опасности от Волуева, спешил и возвратился в тот же день в стан.
Князь Димитрий бежал поспешно, хотя не многие его преследовали, он увязил своего коня в болоте, потерял также обувь, и босой, на тощей крестьянской кляче, приехал под Можайск в монастырь. Достав там лошадь и обувь, немедленно отправился в Москву. Жителям Можайска, которые к нему пришли, приказал просите милости и пощады у победителя, ибо защищаться не было средств; и действительно жители Можайска послали к гетману, предлагая ему покорность от своего имени и от имени других городов: Борисова, Вереи и Рузы.
Битва сия происходила 4-го июля . Иноземцев погибло до 1,200 человек, Москвитян же наиболее погибло во время преследования оных, в разных местах. (Станислав Жолкевский, НАЧАЛО И УСПЕХ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ)
"В том сражении трудно пришлось нам только с немцами, и если бы Понтус не сбежал, встреча с ними была бы опасна. Тогда погибло немало наших ротмистров и товарищей, пал среди них и храбрый муж Станислав Бонк Ланцкоронский, а из товарищей — Анджей Борковский из хоругви гетмана. Полегло на поле и около двух сотен немцев. Затем приготовились к схватке и мы, и москвитяне, и немцы. Мы только смотрели, — все поле между нами и неприятелем было пусто. Москвитяне тем временем начали с нашими гарцы, на которые с их стороны приехали два немца. Немного погарцевав, они подняли шляпы и поскакали к нашим. Потом приехало еще шестеро немцев, и они поступили так же. Раз от разу немцев переходило к нам все больше. Некоторые из наших уже ничего не предпринимали, а только подъезжали к немецким полкам и зазывали: «Сюда! К нам! Уже больше сотни ваших перебежало!» В конце концов немцы дали знать, что хотят вести переговоры: дайте, мол, залог. Мы дали им племянника гетмана пана Адама Жолкевского и пана Петра Борковского: оба знали различные языки (такие нам тоже были нужны, ибо войско неприятеля состояло из разных народов). Прислали замену и немцы. Когда мы обменялись людьми и переговоры шли уже основательно, вернулся из своего бегства Понтус. Он захотел воспрепятствовать переговорам, но сделать этого никоим образом не смог.
Москвитяне, поняв, что немцы ведут переговоры, стали готовиться в дорогу и собирать палатки. Мы поняли, что они решили бежать. О том, что москвитяне бегут, дали нам знать и из немецкого войска. Мы двинули наши хоругви: одни пошли на обоз, бить тех, кто там остался, другие ринулись в погоню за убегающими" (Н. Мархоцкий, ИСТОРИЯ МОСКОВСКОЙ ВОЙНЫ)
"Враги, встревоженные неожиданным появлением войска, спешили выступить из лагерей: Москвитяне из своего, обнесенного рогатками, а Немцы из своего, расположенного отдельно и обставленного только возами. Те и другие выпадали без всякого порядка, по пословице: седлай порты, давай коня. Немцы первые вступили в дело, с обыкновенными хитростями став за болотами, за плетнями, в густом лесу; пешие мушкетеры их, подкрепляемые копейщиками, много вредили нам. Москвитяне, не надеясь на свои силы, также разместили по своим отрядам Немецких рейтаров и вместе с ними приготовлялись к бою. Страшно было взглянуть на эту тьму несметную, при нашем малолюдстве!
Гетман, напомнив каждому о славе бессмертной, приказал двинуться на врагов; между тем священники, разъезжая по полкам, благословляли воинов. И так, во имя Божие, сперва несколько рот вступили в дело; за ними другие, наконец по порядку и прочие. Но пусть тот расскажет подробности сражения, кто только смотрел на него, а мне было жарко под хоругвью Князя Порыцкого: я отбивался от врагов, как от мух. Да и всем нам досталось переведаться с неприятелем до упаду. Скажу только, что кроме роты пана Мартина Казановского, оставленной гетманом в резерве, прочим случалось по 8 и 10 раз схватываться с неприятелем. Дело невероятное, но истинное! Гетман стоял на возвышении; видя, что наши как бы впали в бездну адскую и сокрытые врагами, изредка показывались с хоругвью, которая взвиваясь, призывала к бою, он терял уже надежду на успех, и как второй Моисей, поднял руки к небу, непрестанно молил о победе. Все упование мы возлагали на благость Всевышнего и только он, по милосердию своему к Польскому народу, даровал нам победу.
В многократных схватках с неприятелем мы истратили военные снаряды и ослабели в силах, (правду говорит пословица: и Геркулес множества не одолеет); наши кони изнемогали, а воины, сражаясь непрестанно, от рассвета летнего дня до обеда, наверное пять часов, потеряли и бодрость и охоту в усилиях свыше природы человеческой. Более всего ужасала нас мысль, что мы находились среди земли неприятельской, в виду врагов многочисленных и жестоких: отбиться от них нельзя было и подумать; испросить пощаду также казалось невозможным: спасение наше зависело единственно от Бога, счастья и оружия. Мы ободряли друг друга надеждою, которая поддерживала наше мужество. Наконец и она не помогала нам, особенно потому, что вместе с силою мы потеряли и необходимые для гусар копья, которыми вредили неприятелю. У нас во всем был недостаток, а у врагов увеличивалась и сила и бодрость. Не взирая на то, наши по обычаю бросаются с хоругвью на передовые ряды их, с криком: к бою, к бою; но тщетно; нет ни сил, ни снарядов; не видно даже ни ротмистров, ни полковников. Вступаем однако в битву и мешаемся, как в омуте. Неприятель, уже заметив нашу Кондрат слабость, приказывает двум конным отрядам, стоявшим в готовности, ударить в нас. Но это самое помогло нам, и мы, по милости Всевышнего, одержали победу: наскочив на нас, неготовых к бою, они дали залп, и когда по обыкновению стали поворачивать назад, чтобы зарядить ружья, а другие приближались на их место с залпом, мы, не дав всем выстрелить, бросились на них с одними палашами в руках, так, что первый ряд не успел зарядить ружей, а второй выстрелить; оба отряда обратили тыл, опрокинулись на все войско Московское, стоявшее в готовности у ворот лагеря, смешали его и расстроили. Москвитяне перепугались, ударились в бегство вместе с Немцами, и бросились в лагерь, куда на плечах их ворвались и мы, не встретив никакого сопротивления: хотя у ворот лагеря стояло несколько десятков тысяч стрельцов, но они, по милости Божией, не вредили нам. Враги, видя, что и здесь не могут найти спасения, раздвинули рогатки и чрез отверстия разбежались из лагеря. Мы гнались за ними целую милю и более. Таким образом, по благости Всевышнего, из побежденных мы стали победителями.
Возвращаясь из погони, мы думали найти своих уже торжествующими победу; но вместо того увидели, что во время нашего преследовала оставшиеся в лагере самим гетманом Московским отряды конницы, вся пехота, стрельцы и крестьяне успели укрепиться по-прежнему, заложив все выходы и расставив стрельцов с 18 полевыми орудиями, которыми не допускали подойти к себе. А разбежавшиеся по лесам снова соединились с своими единоземцами; также заперлись в своем лагере Немцы и рейтары, отставшие от крыла, нами опрокинутого. Впрочем как Москвитяне, так и Немцы были в великой тревоге, последние особенно от того, что видели, как союзники их нетверды ни в слове, ни в поле. Раздор возник между ними: Немцы хотели удалиться; но Понтус, не согласный на то, долго обуздывал их негодование. Николай Жигар
Своих мы застали уже собранных вместе за холмом в некотором расстоянии от Московского лагеря: они сошли с коней и держали их за поводья; мы также хотели отдохнуть после столь тяжких трудов, при бездействии неприятеля. Гетман, не довольствуясь одержанною победою, желал довершить поражение неприятеля, нападением с тыла на Немецкий лагерь более доступный, нежели Московский. Между тем Немцы начали по два и по три перебегать в наш лагерь, извещая, что и все единоземцы их намерены поручить себя милости гетманской; вскоре прибежало их несколько десятков, с тем же известием. Гетман решился испытать, нельзя ли заключить с ними условие, в надежде одолеть врагов скорее словами, нежели саблею, и велел трубачу дать сигнал, о желании своем вступить в переговоры. Немцы очень охотно согласились на то, и не малое число их явилось в наш лагерь с уведомлением, что один только Понтус препятствуете заключению мира.
Пан гетман выслал к Понтусу племянника своего пана Жолкевского коронного обозного и пана Борковского Большого, разумевших разные иностранные языки, с тем, чтобы они напомнили ему неоднократную присягу никогда не воевать с королем Польским, и чтобы уверили его в забвении прошедшего и в милости королевской, если он покорится его величеству. Понтус согласился на предложение, с тем условием, чтобы всякому, кто пожелает, вольно было возвратиться домой; вслед за тем дал знать Дмитрию Шуйскому, гетману Московскому, что нет более средств удерживать войско в повиновении, и чтобы Шуйский принял меры к своей безопасности. Лишь только услышал это Московский воевода, тотчас сел на коня и бросился из лагеря к Москве; вместе с ним поскакал кто мог, а пехота рассыпалась по ближайшим лесам. Стража наша крикнула: враги бегут; мы пустились в погоню и гнали их мили две или три, побив более во время преследования, нежели на месте" (Самуил Маскевич, ДНЕВНИК)
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
