Двоичный лирикПрипоминаю однажды читаную новость о песнях группы Нейронная Оборона, лирику к которым написали обученные нейросети (через них пропустили весь массив поэзии Летова, базу данных с рифмами и учебник грамматического строя). В результате получились идиотские, но стихи, один образец даже мне запомнился.. К тому же у Гражданской обороны лирика психоделична и местами абсурдна, следовательно ждать на выходе чего-то разумного шансов было мало. И тем не менее! Пройдет время и вполне реально, что машина просто прочтёт всю стихиру и выдаст нечто невероятное. Конечно, от кремния ждать великого гения проблематично, даже обученная нейросеть, вероятно, будет просто интегралом от всех существующих талантов и не сможет привнести ничего принципиально нового, создавая своего рода микро-компиляции с иными языковыми единицами. Проблема в том, что в переносе ярких и живых образов может многое потеряться. К примеру "Небо цвета мяса" заменить на "Земля вкусом молока".. мы провели полную трансплантацию и потеряли всю мощь образа, даже я бы сказал из негативизма мы шагнули к аграрному позитивизму. Но кто знает, что нас ожидает в будущем. Станислав Лем подумал о судьбе поэтов и с юмором отразил в Кибериаде. Читаем:
Спустя какое-то время понял он, что построить машину - это еще пустяк по сравнению с ее программированием. Программу, которая уже имеется в голове обычного поэта, создала цивилизация, его породившая; эту цивилизацию сотворила предыдущая, ту - еще более ранняя и так до самых истоков Вселенной, когда информация о грядущем поэте еще хаотично кружилась в ядре изначальной туманности. Значит, чтобы запрограммировать машину, следовало повторить если не весь Космос с самого начала, то по крайней мере солидную его часть. Будь на месте Трурля кто-нибудь другой, такая задачка заставила бы его отказаться от всей затеи, но хитроумный конструктор и не подумывал о ретираде. Взял и сконструировал машину, моделирующую хаос, где электрический дух витал над электрическими водами, потом прибавил параметр света, потом пратуманность и так постепенно приблизился к первому ледниковому периоду, что было возможно лишь постольку, поскольку машина в течение пятимиллиардной доли секунды моделировала сто септиллионов событий, происходивших в четырехстах октиллионах мест одновременно, - а тот, кто думает, будто где-то здесь Трурлем допущена ошибка, пусть сам попытается проверить расчет. Затем промоделировал Трурль истоки цивилизации, высекание искр из кремня и выделывание шкур, ящеров и потопы, четвероногость и хвостатость, потом, наконец, праочкарика, который родил очкарика, от которого пошли поэты, и так летели тысячелетия в шуме электрических разрядов и токов; а когда моделирующая машина становилась тесной для следующей эпохи, Трурль мастерил к ней приставку, пока из этих пристроек не образовалось нечто вроде городка из перепутанных проводов и ламп высотой в девять этажей, в мешанине которых сам черт сломал бы себе ногу. Смоделированы были средневековье, и древность, и эпоха великих революций, так что машину порой бросало в дрожь, а лампы, моделирующие наиболее важные успехи цивилизации, приходилось поливать водой и обкладывать мокрыми тряпками, чтобы прогресс, моделируемый в таком бешеном темпе, не разнес их вдребезги. Под конец двадцатого века машина вдруг начала вибрировать наискось, а потом затряслась вдоль - и все неизвестно почему. Перевалив за двадцатый век, машина помчалась дальше без задоринок. Тут прошли наконец, каждая по пятьдесят тысяч лет, цивилизации абсолютно разумных существ, которые породили и самого Трурля, и катушки смоделированного исторического процесса так и летели в приемник одна за другой, и было этих катушек столько, что если забраться на верхотуру и посмотреть в бинокль - просто конца не было этим отвалам; а ведь все только для того, чтобы построить какого-то там виршеплёта, пусть даже и самого распрекрасного! Наконец программы были готовы, оставалось выбрать из них самое существенное, ибо в противном случае обучение электропоэта затянулось бы на много миллионов лет. Две недели подряд вводил Трурль в своего будущего гения общие программы; потом наступила настройка логических, эмоциональных и семантических контуров. Уже было собрался он пригласить друга на пробное испытание, но раздумал и сначала пустил машину в одиночку. Та немедля прочла доклад о полировке кристаллографических шлифов для вводного курса малых магнитных аномалий. Пришлось ослабить логические контуры и усилить эмоциональные; прежде всего машину одолел приступ икоты, затем припадок истерии, наконец она с большим трудом пробормотала, что жизнь ужасна. Он усилил семантику и смастерил приставку воли; тогда она заявила, что отныне он должен ей подчиняться, и приказала достроить ей еще шесть этажей к девяти имеющимся, чтобы она могла на досуге поразмыслить о сущности бытия. Вставил он ей философский глушитель; после этого она вообще перестала откликаться и только ударяла током. Тогда начал он глушить, усилять, ослаблять, регулировать разные процессы, пока не решил, что все в лучшем виде. Тут и угостила она его такими стихами, что возблагодарил он великое небо за прозорливость: то-то бы потешился Клапауциус, заслышав эти занудливые вирши, ради которых пришлось промоделировать все возникновение Космоса и всех возможных цивилизаций! Вставил он ей шесть противографоманских фильтров, но они вспыхивали, как спички; пришлось изготовить их из корундовой стали. Тут понемногу стало у него налаживаться; он дал машине полную семантическую развертку, подключил генератор рифм, и чуть было все опять не полетело в тартарары, так как машина пожелала быть миссионером у нищих звездных племен. Однако в тот последний момент, когда он уже готов был наброситься на нее с молотком в руках, пришла ему в голову спасительная мысль. Он выбросил все логические контуры и вставил на их место ксебейные эгоцентризаторы со сцеплением типа "Нарцисс". (Верной дорогой идете, товарищ! Побольше самолюбования, зазнайства, снобизма и самомнения!) Машина закачалась, засмеялась, заплакала и сказала, что у нее побаливает где-то на уровне шестого этажа, что ей все уже до лампочки, что жизнь удивительна, а все кругом негодяи, что она наверное скоро умрет, и желает только одного - чтобы о ней помнили и тогда, когда ее не станет. Затем велела подать ей бумагу. Электролирик похож был на огромный судовый двигатель, весь в стальных мостках, покрытый клепаной жестью, со множеством циферблатов и клапанов. И вот, следя, чтобы не падало напряжение, Трурль заявил, что для разминки пусть будет маленькая импровизация, а потом уж, конечно, Клапауциус сможет предложить машине любую тему для стихов, какую захочет. Когда амплификационные указатели дали знать, что лирическая мощность достигла максимума, Трурль, рука которого чуть заметно дрожала, включил большой рубильник, и почти сразу машина произнесла голосом слегка хриплым, но изобилующим чарующими и убедительными интонациями: "Общекотовичарохристофорная хрящетворобка". - И это все? - выждав некоторое время, удивительно вежливо спросил Клапауциус. Трурль стиснул зубы, дал машине несколько ударов током и снова включил. На этот раз голос оказался значительно чище; им можно было просто наслаждаться, этим торжественным, не лишенным обольстительных переливов баритоном: Лопотуй голомозый, да бундет грывчато - По-каковски это? - осведомился Клапауциус, с великолепной невозмутимостью наблюдая за той паникой, с которой Трурль метался у щита управления; затем, махнув в отчаянии рукой, тот помчался, топая по ступеням, на самый верх стальной громадины. Видно было, как он на четвереньках вползает сквозь открытые клапаны в нутро машины, как стучит там молотком, яростно ругаясь, как что-то закручивает, бренча разводными ключами, как снова выползает и вприпрыжку бежит на другой помост; наконец он издал торжествующий вопль, выбросил перегоревшую лампу, которая с грохотом разбилась об пол, поспешно вставил на ее место новую, вытер грязные руки мягкой ветошью и закричал сверху, чтобы Клапауциус включил машину. Раздались слова: Три, самолож выверстный, вертяшку сум воздлинем, - Уже лучше! - воскликнул, правда не совсем уверенно, Трурль. - Последние слова имели смысл, заметил? Зависть, чванство, эгоизм, по словам Конфуция, - Вот! Пожалуйста! Эпиграмма! И прямо не в бровь, а в глаз! - выкрикивал Трурль, описывая круги, все ниже и ниже, ибо он сбегал вниз по узкой спиральной лестничке, пока почти не влетел в объятия коллеги, который перестал смеяться и несколько оторопел. Кот, каверзник коварный, кибэротоман, - Ну, и что ты скажешь? - подбоченился Трурль, а Клапауциус, уже не раздумывая, кричал: - Все! Не будет больше подобной чепухи! Я не допущу, чтобы погубили великий талант! Или ты будешь честно заказывать стихи, или на этом все кончено! Клапауциус думал, думал, аж сморщился весь, и сказал: - Ладно. Пусть будет о любви и смерти, но все должно быть выражено на языке высшей математики, а особенно тензорной алгебры. Не исключается также высшая топология и анализ. Кроме того, в стихах должна присутствовать эротическая сила, даже дерзость, но все в пределах кибернетики. - Ты спятил. Математика любви? Нет, ты не в своем уме... - возразил было Трурль. Но тут же умолк враз с Клапауциусом, ибо Электропоэт уже скандировал: В экстремум кибернетик попадал Так есть любовь иль это лишь игра? Полуметричной дрожи сильный ток Ты, трансфинальный класс! Ты, единица силы! Откроются, как Теоремы Тела, Седины? Чушь! Мы не в пространстве Вейля О комитанта чувств, тебя лишь знает Лишен голономической системой На этом и закончилось поэтическое турне. Прошло немного времени, и слух об электрическом барде достиг ушей настоящих, я хочу сказать обыкновенных, поэтов. Возмущенные до глубины души, они решили не замечать машины, однако нашлось среди них несколько любопытных, отважившихся тайком посетить Электропоэта. Он принял их учтиво, в зале, заваленном исписанной бумагой, так как сочинял днем и ночью без роздыху. Поэты были авангардистами, а Электропоэт творил в классическом стиле, ибо Трурль, не очень-то разбиравшийся в поэзии, основывал "вдохновляющие" программы на произведениях классиков. Посетители высмеяли Электропоэта, да так, что у него от злости чуть не полопались катодные трубки, и ушли, торжествуя. Машина, однако, умела самопрограммироваться, и был у нее специальный контур усиления самоуверенности с предохранителем в шесть килоампер, и в самый короткий срок все изменилось самым решительным образом. Ее стихи стали туманными, многозначительными, турпистическими, магическими и приводили в совершеннейшее отупение. И когда прибыла новая партия поэтов, чтобы поиздеваться и покуражиться над машиной, она ответила им такой модернистской импровизацией, что у них в зобу дыханье сперло; от второго же стихотворения серьезно занемог некий бард старшего поколения, удостоенный двух государственных премий и бюста, выставленного в городском парке. С тех пор ни один поэт уже не в силах был сопротивляться пагубному желанию вызывать Электропоэта на лирическое состязание - и тащились они отовсюду, волоча мешки и сумки, набитые рукописями. Электропоэт давал гостю почитать вслух, на ходу схватывал алгоритм его поэзии, и, основываясь на нем, отвечал стихами, выдержанными в том же духе, но во много раз лучшими - от двухсот двадцати до триста сорока семи раз. Спустя некоторое время он так приноровился, что одним-двумя сонетами сваливал с ног заслуженного барда. А что хуже всего - оказалось, что из соревнования с ним с честью могут выйти лишь графоманы, которые, как известно, не отличают хороших стихов от плохих; потому-то они и уходили безнаказанно, кроме одного, сломавшего ногу, споткнувшись у выхода о широкое эпическое полотно Электропоэта, весьма новаторское. В то же самое время настоящим поэтам Электропоэт наносил, значительный урон, хотя и косвенно - ведь зла им он не причинял. Несмотря на это, один почтенный уже лирик, а вслед за ним два модерниста совершили самоубийство, спрыгнув с высокой скалы. Поэты сорганизовали несколько митингов протеста и потребовали опечатать машину, но никто, кроме них, не обращал внимания на феномен. Редакции газет были даже довольны, поскольку Электропоэт, писавший под несколькими тысячами псевдонимов сразу, представлял готовую поэму заданных размеров на любой случай, и эта поэзия, хоть и на заказ, была такого качества, что читатели раскупали газеты нарасхват, а на улицах так и пестрело от лиц, полных неземного блаженства, мелькали бессознательные улыбки и слышались тихие всхлипывания. Стихи Электропоэта знали все; воздух сотрясали хитроумнейшие рифмы, а наиболее впечатлительные натуры, потрясенные специально сконструированными метафорами или ассонансами, даже падали в обморок; но и к этому был подготовлен титан вдохновения: он сразу же вырабатывал соответствующее количество отрезвляющих сонетов. Через месяц, когда Трурль получил счет за электричество, потребленное машиной, у него потемнело в глазах. Вынужденный действовать на собственный страх и риск, Трурль в одну прекрасную ночь обрезал питавший машину провод и поклялся самой страшной клятвой никогда в жизни больше не браться за кибернетическое моделирование творческих процессов. © Copyright: Джинн Толик, 2017.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
