Есть книги, которые дочитываешь под утро с дрожащими руками. От ярости. От злости на Человека. В те секунды, пока эхо заключительных слов еще звучит в сознании, желаешь. Жаждешь власти, такой чтоб возвыситься над миром, и разделить по своему усмотрению людей на две группы, по правую и по левую стороны от себя. Судить их тут же, и сжечь быстро и страшно всю грязь, несправедливость, подлость, прогнившую суть людскую в лице одной из толп. Так, чтоб и пепел расплавился, и стали бы те, вторые счастливы, вдохнули бы полной грудью спокойно, свободно. Потому что не может светлый человек сделать светлее мрак, не способен он на уничтожение мрака, потому обречен мириться и страдать, в надежде на то, что придет кто-то страшный и изменит мир вопреки своей природе, изменит кординально. Проходят секунды, и ты понимаешь глупость своего желания. Не смогут те вторые стать счастливыми, зная, какой ценой досталось им это счастье, если только не ошибся ты в суде своем. Не смогут они забыть казнь, а дальше появятся новые поколения, которые уже не будут помнить казни, и кто знает, как быстро разделятся они по делам своим на те же два стада. И, самое главное, никогда ты не будешь уверен, верно ли определил свое собственное место, не остался ли последним живым из преданных огню, оборотнем во имя справедливости. Такова "Плаха" Чингиза Айтматова. Сильная злая книга. Много в ней жил натянуто, разорванных и связанных наспех узлами, потому что понимает каждый, как недолговечны пути наши, как много в судьбе людской рваного и сшитого на ходу, потому что мало кто верит в длинную дорогу, потому не заботится о силах на неё, и готов упасть при первой же возможности, сославшись на боль и усталость от окружающего зла.
Умеет Чингиз проникать под кожу. Много острых эпизодов в его книгах. Простых, как плачущий ребенок. Приземленных, живых, как фотография распятого на саксауле журналиста в глухой саванне Киргизстана. Распятого пьяными шабашниками за его веру, очень неудобную в быту. Опасную, как любая вера. Вера всегда мешает неверию. Делает его явным, обозляет. Вера одиночек. Когда она побеждает, картина меняется. И уже обозляет неверие, сомнение чье-то. Уже верующие гонят тех, кто хочет верить не слепо, хочет убедиться, разобраться. Ибо именно в этом он видит свою свободу. Прими одиночку в стаю, раздели все его чаяния, и постепенно навяжи ему рамки проявления его же собственной веры - и он утратит её. Как хохочущие дети, играющие на соседней лужайке весь день. Кричи на них или прогоняй - будут играть как играли, но вмени им игру в обязанность, за которую положена награда, начни контролировать качество игр, правила их, установи нормы искренности и громкости хохота, ниже которой не полагается награда, - и дети уйдут в дом. Всё потому, что свобода веры важнее самой веры. И тем ярче чувство свободы, чем опаснее. Потому не бывает свободы в законе. И никогда не было. Закон есть компромисс между светом и тьмой, потому что свет никогда не нарушит закона, даже, если его нет, а тьма никогда не соблюдет закон, даже если он суров. Но сам закон ставит тавро на лбах, обличая суть дел. Словно рабам греха и святости. Не понравилось мне, как Айтматов прописал диалог Пилата и Христа. Не стоит вкладывать в них свои мысли и слова - а если уж вкладывать, то более ценное, чем уже вложено. Многие совершали эту ошибку. Булгаков представил Иешуа мягким глуповатым искренним фанатиком. Блаженным. Но ведь известно о нем, что проницательным был и "как бы имеющим власть", хоть и не имевшим гражданской власти. Власть в нем замечали и чистоту, не наивность, не глупую доброту, видящую во всех "добрых людей". Напротив, он называл людей злыми, обличал их, потому что видел сердца. Но очень хотел, чтобы все изменилось. Чингиз сделал из Иисуса философа и пророка. Его устами в закрытом от посторонних ушей диалоге с прокуратором автор объясняет многое в христианской идеологии, не понятое до сих пор. Ставит точки в вопросах природы Бога как существующего исключительно в сознании человека и влияющего только изнутри. Так основным лекарством от мирового зла есть обретение этого сознания каждым человеком через раскаяние, иначе конец мира придет от рук самих людей. Но ведь Иисус не был философом. Философия - это замена истины. Сурогат. Она нужна человеку лишь для того, чтобы не пугать его очевидностью положения. Очевидностью того, что он нищ, и слеп, и наг. Что пред ним черная воющая бездна, в которую уходят люди тысячи лет. И никто не может остановить их. Уходят в муках, иногда страшно, от отчаянья, от болезни, от вражды. Уходят не желая того, вопреки разуму и достижениям разума. Потому нужна дымка, заслоняющая очевидность. Аристотель верно заметил: "убегая от незнания, они начали философствовать". Сурогат. Знал ли истину Иешуа... В любом случае, был уверен, что знал, в отличие от философов. Не бывает веры и философии в одном человеке.
Сильная линия в "Плахе" - судьба пары волков. Волков, которым люди дали имена. Это о многом говорит. Чабаны, горцы дают имена только тем, о ком идет слава по земле. Хорошая или дурная. Самка Акбара и её самец Ташчайнар. Не один выводок волчат потеряли они, застреленными, растоптанными сайгаками, сгоревшими в камышах, украденными и пропитыми чабанами. Бесприютные волки, режущие овец из мести. Рыдающая каждую ночь возле людских поселений в степи Акбара... Это она встретила в зарослях анаши голого человека, собирающего пыльцу на собственный пот и пощадила его, это она видела его потом повешенным на дереве, и услышала его последние слова "ты пришла". Волчица с редкими голубыми глазами. Погибшая от выстрела, когда уносила в зубах двухлетнего ребенка. Уносила в свое логово, обезумев от боли в сосках. Ей казалось, что он заменит ей волчат, сделает её логово жилым. Придаст смысл её существованию. Пуля убила обоих.
Редко книги Айтматова заканчиваются оптимистически. Видимо, во всем он близок к реальной жизни. Но почему они ничего не вызывают, кроме злобы и отчаянья. Почему в результате, святость раздражает своей никчемностью и примитивом, зло - безнаказанностью, а сам ты раздражаешься от того, что знаешь: так писать нельзя. Нельзя разрезать и оставлять на столе. Или убивай, или лечи. Нельзя иметь убеждений против /мысль принадлежит Жванецкому/. Нельзя писать, если есть талант, но нет убеждений, в расчете, что кто-то сам применит. Это как теория расщепления ядра. Как талантливый хирург со склерозом. Единственное желание, которое рождается от "Плахи" - убивать, хотя написано здорово.
