Зима тревоги нашей. Письма из января дневник.

Улыбаюсь солнечному январскому дню.
Да и как не улыбаться.
Снег поскрипывает. Мороз небольшой, градуса три-четыре.
Воздух полон синевы и света.
Вот интересно, смогла бы я жить там, где нет зимы в привычном моём понимании?
Где сезон жары сменяет сезон дождей, а о снеге знают только понаслышке.
Говорят, человек ко всему привыкает.
Привыкла бы и я.
Но тоска одолевала бы меня всё чаще и сильнее, пока, наконец, не свела бы в могилу.
От тоски умирают.
Я знаю это.
Умирают без…
… жертвенных осенних костров, превращающих золото в золу.
… влажной горчинки палой листвы и утренней летучей паутины.
… осевшего рыхлого снега и чёрных, обнажившихся вдруг проталин.
… пряного дурмана цветущих садов и разнотравья.
Без крещенских морозов, метелей и таких снегопадов, какой был вчера.
Без всего этого можно обойтись, наверное, и жить спокойно, размеренно, однообразно и пусто.

***

Нарочитое и наносное уходит. Сползает, как пересохшая луковая шелуха, не оставляя следов и шрамов.
Значит, пришло время. Или я пришла.
Раньше старалась бы из последних сил не сорваться, и на праздный вопрос «как дела», не рассказать всё как есть об этих самых делах, будь они неладны.
Но, есть и такое, о чём случайным людям лучше не знать.
А такие люди случаются с каждым, и есть у каждого.
Более того, мы сами, возможно, являемся такими «халифами на час» для кого-то.
Забываем о ком-то, и сетуем, что о нас забывают.
Ходим по кругу, и не можем ни разомкнуть его, ни сойти.
Новые связи возникают отнюдь не для души, нет, чаще всего для тела и дела, и растёт пустота, и молчать страшно и не о чем, как и говорить.
Пустословить, разве что.
Переливать из пустого в порожнее.
Потому и хочется сберечь тех, кто всегда рядом, в радости и в печали.
Расстояние в данном случае не имеет значения. В другой стране, на другой планете, в другом измерении – можно быть где угодно. Можно вообще не быть и всё равно быть рядом. И говорить ничего не надо, можно просто молчать.
Это оно, то самое молчание, которое золото, и на вес золота ценится.
Неслучайным людям ни о чём рассказывать не надо. Они и так всё о нас знают.
С ними легко молчать.
Легко и не страшно. А когда настанет время для задушевных бесед, можно говорить обо всём, что радует и печалит и болит.
В родных голосах столько тепла и любви, что с лихвой хватит до следующего Нового года и Рождества, а то и до следующей жизни, чтобы прийти в неё была самая что ни на есть веская, единственная из всех причин, первопричина – любовь.
На мониторе крутится виртуальная открытка, прилетевшая с благословенных берегов Невы, крутится и вселяет надежду.
Человек, приславший её, знает обо мне и о моих скитаниях всё и не задаёт лишних вопросов.
К чему я это…?
К тому, что радуюсь как ребёнок, нажимаю нужные клавиши, зажигаю свет в доме и выхожу в заснеженный сад, и знаю, что когда-нибудь всё так и будет.
Не верю, а знаю.
Между верой и знанием множество различий.
Событие сегодняшнего вечера, для меня суть знание.
И никаких доказательств.
Родился, был и есть.
В Сочельник вспоминаю далёких и близких друзей.
Пусть у них будет всё необходимое, всё, что им действительно нужно.
Ни больше и ни меньше.
Ничего лишнего.
И только любовь пусть будет в избытке.
Пусть загорятся свечи вслед за первой звездой.
Пусть будет мир, достаток, тепло, лад и уют в доме, и самое главное пусть будет дом, чтобы было, где всему этому быть.

***

Первые дни новолетья особых следов не оставляют.
Сочельник затеплился серебряной тонкой свечой, осветил самые тёмные уголки души, и чуть меньше стало сомнений и тревог.
А… может, и не меньше.
Просто их бремя не так ощутимо в свете далёкой голубой звезды. Много лет тому назад, в самый канун Старого нового года со мной случилась невероятная история.
Прошлогодний снег, выпавший в последний вечер уходящего года, что, кстати, не такая уж и редкость для наших мест, успел подтаять, замёрзнуть, снова подтаять и превратился, наконец, в привычную, серую зернистую кашу.
На город опустились зимние сумерки, за ними – дымящимся шлейфом – густой туман, вобравший в себя всё живое – звуки, голоса, эхо шагов, время.
За туманом притаилась неизвестность.
Кадры немого кино смешались с реальностью.
Уличные фонари оплывали радужными волнами.
Спящие деревья грезили о молодом лете, и в полудрёме казалось им, что лето никуда не исчезало. Им снился тёплый ветер, свежая, клейкая ещё листва, суетливые птицы… шум внезапно налетевшего дождя… Море дышало легко и размеренно.
Трамвай вынырнул из неизвестности, покачиваясь, проплыл мимо и вернул меня в январский вечер.
На развилке у кирхи трамвай замедлил ход, завис на мгновение, и исчез.
Тогда-то я и увидела два танцующих силуэта.
Музыка доносилась из неизвестности.
Играл менуэт.
Ни души вокруг, кроме моей, собственной, и танцующие юноша и девушка, полупрозрачные, полупризрачные.
Фантомы, тени живших когда-то здесь, в старинных домах, на уютной улице?
Мелодия приближалась.
Я уже могла расслышать флейту.
Из влажной клубящейся взвеси соткалось имя: Анна Магдалена.
Возможно, так звали девушку?
Я произнесла имя вслух. Ещё один трамвай появился из сумеречной неизвестности, проплыл мимо и прозвенел что-то своё, привычное и переливчатое.
Музыка стихла.
Шуршали машины, где-то вдалеке слышался лай собак.
Жалобно и вопрошающе мяукала серая кошка на карнизе.
Развилка была пуста – танцующие силуэты исчезли.
Осталась лишь неизвестность, став ещё более похожей на неизбежность.

p.s.
– Веришь, что они действительно были т а м?
– Конечно. Это был обыкновенный урок музыки.
Ты улыбаешься снисходительно и чуть иронично.
Так взрослые улыбаются детским фантазиям и откровениям.
– В доме, мимо которого ты шла, и откуда слышалась музыка, а она точно слышалась оттуда – я уверен! – находится консерватория. По другую сторону улицы – музыкальное училище. Репетиции и уроки по вечерам – вполне обычные дела.
– Значит, всё это только моё воображение? Моё безмерное воображение. Но я видела их, вот как тебя вижу сейчас. Я видела их лица, освещённые внутренним светом. Как на старинных фотографиях и портретах, прекрасные в любом возрасте.
– Это были влюблённые. Шли мимо, услышали музыку и начали танцевать. Лица такие… да, именно потому, что влюблённые.
– Ты так убедителен. Всё понятно, но холодно и… пусто. Я рассказываю не для того, чтобы ты всё объяснял.
– Для чего же тогда?
– Чтобы поделиться чудом. Чтобы в туманные зимние сумерки прийти на эту развилку и увидеть их. Я знаю, они там. Они по-прежнему молоды, им не страшны войны, голод, холод. И ещё… там звучит музыка. Менуэт. Из нотной тетради Анны Магдалены Бах.
***
О печалях и радостях. Крещенское.

Я ждала её пробуждения к Рождеству, или к старому Новому году. Она спала.
Выстрелила цветонос в середине декабря, порадовала, обнадёжила и уснула.
И лишь позавчера первые два бутона ожили и потемнели. Значит – в Крещение?
Снег идёт вторые сутки, и успел замести наш маленький дворик, улицу, и весь город теперь в снежном плену.
Всё повторяется. Крещенский Сочельник, январь, заснеженный двор, убаюканный метелью город и пробуждающаяся орхидея на оттаявшем окне.

***

Давно дружу с численниками – отрывными календарями.
Утром сорвать листок со вчерашним днём, подержать его в ладонях, запомнить и отпустить.
– Желаю вам в новый год взять только хорошее. А всё плохое пусть в ушедшем году остаётся.
Телефонный звонок – шестой или седьмой по счёту за утро.
Обычное поздравление, хорошее, простое. От чистого сердца.
Мне бы поблагодарить, бросив в ответ: ивамтогоже.
Не смогла.
– Всё останется со мной – и плохое и хорошее. Потому что моё, и часть меня.
На «духовную кастрацию» не согласна.
– И я не согласен. Я – это я. Со всеми плюсами и минусами.
– Что же вы тогда… Зачем?
– Сам не знаю. Все так говорят – вот и я. Сплошной позитив кругом.
Вполне нормальная реакция на… обложной "сплошной позитив".
Вернее, на перебор «позитива» искусственного, внешнего, показательно-показного.
Все эти практикующие психо-гуру, рассказывающие о правильных поступках, мыслях и реакциях, по крайней мере, неискренни, если не лживы и лицемерны.
Смотрю на великое множество высокоморальных, духовных, мыслящих позитивно, идеальных человеков и думаю о собственном несовершенстве и задаюсь вопросом: «Откуда берётся столько нелюди …?»
Что ж. Одни радости вкушать – недостойно, как говаривал папенька одной из героинь любимого фильма.
Трудность в том, чтобы не разучиться видеть радость и свет, за печалями и скорбями.
А радости в эти дни много.
Настоящей, не вымученной и созданной усилием выхолощенного сознания.
Как крещенского снега у ворот.
Что-то такое происходит в эти дни, что-то особенное.
Независимо от сознания, позитива, веры и неверия. Само по себе. Как самое обыкновенное чудо.

***
Наша нынешняя гостья-ёлочка, а точнее – пихта, собранная из веточек, растрёпанная и смешная, оказалась невероятно стойкой.
Безо всяких подкормок и подпиток в виде воды с сахаром и аспирином, песка и прочих ухищрений для продления иллюзии жизни.
Вместо ствола у малютки – толстая пихтовая ветка, а в основании – спил, тоненький деревянный кругляш, остро и пряно пахнущий смолой. Она радовала нас целых три недели, не уронив ни иголочки.
Я проходила мимо таких «сборных ёлочек», уверенная, что они начинают сыпаться ещё по дороге с ёлочного базара.
Оказалось, зря. Прощай, малютка-пихта.
Святки закончились.
Серебряная звезда, пять снежинок из бисера, два ангела – весёлый и печальный – отправились отдыхать до следующего Сочельника, до следующего Нового года.

В Р о ж д е с т в о в с е н е м н о г о в о л х в ы…

Вот я и добралась, наконец, до подарков, многие из которых не успела открыть, и за которые не всех успела поблагодарить.
Их много, они разноцветные и разные, как и моё сегодняшнее настроение.
Радуюсь, печалуюсь... удивляюсь.
И благодарю.
Волхвы принесли дары младенцу Иисусу, и с той поры люди дарят друг другу подарки в эти дни.
В довольно нежном возрасте, услыхав от бабушки предание о волхвах, вообразила себя именно Мельхиором, потому что он был знакомым. Своим.
Колечко с лунным камушком, носимое мной "и в пир и в мир", было мельхиоровым и любимым.
Стараюсь и я одарить родных и близких моему сердцу, чем могу.
Любовью, теплом и радостью – прежде всего.
Существует этакий круговорот даров в природе.
Одни уходят сразу, другие в течение двух-трёх недель.
Есть и такие, которые остаются по самой простой из всех причин: они в а ш и .
Как браслет, в одной из бусин которого спит мой сон, о котором я расскажу чуть позже.
Как вечерний светлячок, поселившийся в синем подвесном фонарике на окне.
Как маленький ангел, живущий у меня давно, и ставший позавчера подвеской.
Как этот серый палантин.
В него можно закутаться полностью, и стоять у окна, и чувствовать, как сгущаются январские сумерки, и видеть далёкий тёплый дом и заснеженный сад, и знать, что там живут дорогие моему сердцу люди. Они давно ждали этот снегопад, а значит, снег будет идти всю ночь и всё утро, и весь следующий день.
Он нужен нам.
Не меньше, чем тепло и свет.
Не меньше, чем солнце.
***
Шёлк и шиншиля

Как понять, что вот эта душа – родная твоей, а та – так себе, а эта и вовсе чужая, скользкая и холодная. Родство по крови в данном случае значения не имеет. Родственников, как известно, не выбирают. Кого получил при рождении – с тем и ступай по жизни.
Родство по духу определяется исключительно собственным выбором. Иногда случается, что родство по крови и по духу совпадают. Редко, но случается.
В большинстве же случаев мы учимся принимать родство по крови, не ропща, смиренно, как должное.
Усваиваем ли самый нелёгкий урок? Увы, далеко не всегда.

***

Снилось солнечное затмение.
Тьма пришла не со Средиземного моря, а откуда-то издалека.
Извне.
Тьма была наделёна разумом, не иначе, и настойчиво пыталась заглянуть мне в глаза.
Я изо всех сил старалась не смотреть, отворачивалась, и прикрывала лицо ладонями.
Закопченного стёклышка у меня не было, тёмных очков – тоже.
Вот и выглядывала из какого-то незнакомого высокого окна, не отнимая ладони от глаз.
Боялась.
Выглядывая из чужих окон, всегда попадаешь в чужое и, как правило – чуждое тебе пространство.
Потом оказалось, что никакой тьмы нет, как нет и незнакомого окна, и неоткуда выглядывать, и бояться, стало быть, нечего.
А тогда…
Тогда была зима две тысячи восьмого.
Виртуальные посиделки, задушевные беседы и милый трёп на одном из сайтов.
Развиртуализация не сулила ничего страшного, да и вообще – ничего не сулила.
«Ну что я, Москвы не знаю, что ли…», – утешала я себя как могла, поскольку ехала, по сути, в никуда.
С Киевского вокзала – на метро – с огромной сумкой и на высоченных шпильках (провинциальная дура) лечу в Гранатный.
– Марина? – пискнула робко и неуверенно, увидев элегантную даму, вошедшую в вестибюль.
Где-то там, под высоченными потолками ЦДА, ещё живёт мой писк.
Таял тёплый московский декабрь, очень похожий на декабрь одесский.
Был вечер, положивший начало многим вечерам и встречам.
В последний приезд роскошным подарком от Нади ( одним из …) станут билеты в «Современник» на «Осеннюю сонату» по Бергману.
Марина, словно факир, извлекла из недр сумочки неземной красоты браслет и водрузила его на моё запястье, утопавшее в чёрных шелках.
– Чтобы твои красивые руки стали ещё красивее. Из Испании. Что это на тебе?
– Шёлк.
– Какой ещё шёлк! Обнажайся.
Перед этим я битый час выспрашивала у Нади, что теперь принято надевать в театр.
– Всё демократично, – заверила Надя, – тем более что не премьера, да и день будний. Но если есть настроение надеть шёлк и бархат, почему бы нет?
– Укутать сердце в шёлк и ш и н ш и л я…
Ш и н ш и л е й у меня не случилось, миловал Господь, а вот блуза чёрного шёлка имелась.
Браслет скользнул по обнажившемуся запястью и лёг там, где ему было удобнее всего – чуть ниже локтя, как будто всю жизнь там и лежал. И не одну, а как минимум пять – по числу бусин в браслете.
В самой тёмной из низ дремлет, свернувшись клубочком – по-кошачьи – тьма космическая, приручённая мной.

***

Двадцать пятое. Татьянин день. Солнечно, морозно и снежно.
Неугомонная капель напоминает о скорой оттепели. Орхидея так и не проснулась.
Огромный тёмно-лиловый бутон закрыт. Спит крепко и безмятежно.
Что же такое ей снится… Возможно, мои стихи?

***

Тяжесть на плечах, на душе, на сердце, сразу и не поймёшь, где лежит этот февральский рассвет, стылый и зябкий.
Небо над городом низкое, серое с белёсыми облаками. Вот-вот сползут облака ещё ниже и продавят крыши домов своей тяжестью, и тяжесть просочится в сонную теплоту квартир и выстудит их.
Ветер рвёт рыхлую облачность, и в прорехе – на миг – обнажается синева, блистающее лезвие нового дня.
Окно моё занавешено синими шторами.
О п у с т и т е, п о ж а л у й с т а... услыхала однажды, и с тех пор так и живу.
Каждый вечер опускаю шторы, чтобы утром поднять и впустить в дом новый день, этого молодящегося старого актёра, играющего вечную пьесу.
Синие шторы – мой театральный занавес, поднимаются и опускаются в утренние и вечерние сумерки.
На подмостках заоконья любимые и давно знакомые декорации: февраль, сумерки, первая звезда, свет фонарей, крыши старых одесских домов.
За туманом угадывается сегодняшний день.
Свежий ветреный… переменно-облачный и синий.
Продолговатые бусины-минутки "кошачьего глаза" собираются в ожерелье.
Перекатывается, дрожит перламутровая смужка нового дня, серебристо-синяя, живая.
Густой синий мазок на холст кладёт Оля. Она всегда появляется неожиданно, и именно в такие дни.
В моё пространство органично и естественно вписываются волшебная бутылочка, в которой спят корабельные склянки, и перстень с синим камнем.
В бутылочку собран вечерний свет улиц зимнего города.
Глазок в перстне ловит свет от лампы.
Пойманный свет преображается, разливается по граням ультрамарином, индиго, небесной лазурью, от василькового к королевскому чистейшему – синему.
Горечавка, черника, голубика… Сколько синего цвета разлито вокруг.
За окном рассвело.
Камушек обретает чистый тихий синий, цвет летнего моря, когда утро только-только настало, и пляжи пусты, и полный штиль.
Подхожу к орхидеям и вижу приоткрытый бутон Августы.
Нисколько не удивилась бы, если бы и она зацвела синим.
Поднимаю шторы.
Тяжести как не бывало.
За окном наливается светом февральский день, свежий и ветреный.

Январь-февраль 2016. Одесса.