не верь тому, кто говорит,
мол, это Муза нашептала
ему в ушко, мечтам взамен,
стихи, представленные тут.
словам, что отливал пиит
из благородного металла,
обычно, груб и толстостен,
предтеча - тигельный сосуд.
в него швыряю я в сердцах
свои тревоги и печали,
страх одиночества и боль
разлук, ошибок и потерь,
и даже если "ох" да "ах"
вокруг и возле зазвучали,
я говорю себе: "изволь
сказать спасибо, но не верь!"
поскольку, дабы точно знать,
что чудеса случатся снова,
над рифмой надобно корпеть
и ночь, и день, и круглый год.
тогда лишь сможет благодать
любовью дышащего слова
нас окрылять и даже смерть
полёты эти не прервёт.
русалка
они притихли, как в дозоре,
и, хмурясь, ждали эшелон,
который их проглотит вскоре
и поползёт по рельсам вон
из жизни, где родные лица,
где руки женщин так нежны,
где им не выпало укрыться
от кровожадности войны.
и пацанам, совсем "зелёным",
и мужикам в расцвете лет
душа, измучившись, со стоном
шептала, что спасенья нет.
и в этом скопище едином
у тех, кто страх не превозмог,
холодный пот стекал по спинам
и мысли путались в клубок.
и вот, подёргавшись немножко,
прильнул к платформе паровоз
и машинист, открыв окошко,
басисто, словно невсерьёз,
сверкнув улыбкою усатой,
прогромыхал на весь вокзал:
"эй, кочегар! бросай лопату!
поди остынь! кому сказал?!"
изрядно пулями пробита,
заскрежетав, подалась дверь
и по ступенькам деловито
в одной сорочке, верь-не верь!
спустилась хрупкая дивчина
с небесно-синим взглядом, чтоб,
смеясь как-будто беспричинно,
с разбегу шлёпнуться в сугроб.
ей было весело и жарко,
снег таял, превращаясь в пар,
и кто-то выдохнул "русалка...",
и мигом все, и млад, и стар,
расстались с непосильной ношей
задумки выжить как-нибудь,
чтоб не забыть, как под промокшей
рубашкой беззащитна грудь.
в теплушках всем хватило места
и каждый искренне был рад,
когда, откуда неизвестно,
возник с гармошкою солдат.
котёл гудел, труба дымила
и, с каблуков сбивая грязь,
не знал фашист, какая сила
ему навстречу поднялась.
Победа!
Чума Чедчий
Клавдии Ивановне и Василию Ильичу Лыжиным
посвящается.
доля Клавдии не хуже
чем у многих, чёрт возьми:
одарила верным мужем,
а потом - и дочерьми.
оказала девке милость
жизнь-затейница сполна.
так оно б и дальше длилось -
счастье, если б не война.
эшелон, теряя силы,
то хрипел, то волком выл:
в тот же самый день Василий
их увёз в глубокий тыл,
где учил водить умело
танк молоденьких солдат
и два года, то и дело,
осаждал военкомат.
комиссар в итоге сдался
и настырному помог,
и попал механик Вася
рядовым в пехотный полк,
окрылённый, что при деле,
что здоров и боевит,
но при первом же обстреле
был осколочным убит.
Клава вытравила жалость
к обескровленной себе
и отчаянно старалась
не потворствовать судьбе:
то долбила в поле чистом
рвы, то мёрзла у станка,
лишь бы проклятым фашистам
отомстить наверняка.
грянул День, какому в мире
и поныне равных нет.
разом души стали шире,
а в глазах зажёгся свет.
всюду радостные лица,
песни, танцы, боже ж мой!
и решила возвратиться
Клава с дочками домой.
как, скажи мне, от страданий
уберечься можно тем,
у кого ни средств, ни званий,
а детишкам - пять и семь?
оказалось - их пенаты,
без стыда и права без,
занял, с виду вороватый,
кандидат в КПСС.
на приезжих глядя хмуро,
участковый бормотал:
"у таких, как эта шкура,
что ни друг - то генерал
и в довесок - вы видали? -
кроме блата там и тут,
на мундире две медали
за победу и за труд.
для чего бузить без толку?
и, ругнувшись пару раз,
отослала в "Комсомолку"
Клава искренний рассказ
про кошмар событий этих,
дурно пахнущих слегка,
и про дочек малолетних,
и про Васю-Василька.
то ли Ангел высшей власти
о случившемся донёс,
то ли Берия на счастье
в ту газету сунул нос,
но, денька через четыре,
Клаву вызвал особист,
и заверил, что в квартире
лишних нет и воздух чист.
если славы не достоин,
то достойным не перечь,
но, съезжая, этот "воин"
развалил на кухне печь,
выбил окна, вышиб двери,
вырвал с корнем провода...
видно - всё же, гад, поверил,
что турнули навсегда.
всем подъездом две недели
Клаве делали ремонт.
отдыхая, песни пели
про любовь, войну и вот
печь гудит и для обеда
худо-бедно стол накрыт...
Клава крикнула: "Победа!"
и заплакала навзрыд.
я стою у обелиска,
руку к сердцу приложив.
поклонюсь погибшим низко,
помолюсь за тех, кто жив.
я, потомок Клавы с Васей,
вам поведал всё, как есть,
но при этом не согласен
жить с надеждою на месть.
потому-что не напрасно
мы несём через года
веру в то, что жизнь прекрасна,
потому-что завсегда
там, на небе, чтоб вы знали,
Бог прощает всех иуд,
но лишает их медалей
"за Победу" и "за Труд".
Ангел, а тебе было больно?
Кованов Александр Николаевич
Ангел, а тебе было больно,
когда там выдирали крылья?
Солью сыпали в раны, пылью.
Кто-то вольно, кто-то невольно.
Ангел, а тебе было больно,
когда берцы ломали руки?
Палачи хохотали: "Муки?
Разве муки здесь, сердобольный".
Ангел, а тебе было больно,
когда гнали тебя по полю,
полю минному?... Не неволю.
Ты скажи только: "Всё. Довольно".
Улыбнувшись, напялил броник
светлый Ангел, затвором щёлкнул:
"Если было, то было. Толку
ворошить-то?" А в небе "комик"
заходил виражом на нашу,
позабытую Богом, роту.
"За работу, брат, за работу" -
буркнул Ангел - "Сейчас попляшем"
После боя - обед да баня.
В семь слоёв мы покрыты пылью.
На спине, где должны быть крылья -
шрамы, шрамы. Мой Ангел ранен.
Молились матери...
Молились матери вдвоём,
о сыновьях своих молились.
Смотрели в неба окоём
и слёз ни капли не стыдились.
Молились мамы за ребят,
о том, что сердце больно гложет.
Один солдат, другой солдат.
И форма, вроде бы, похожа.
Но на одной российский флаг,
а на другой - блакитно-жёлтый.
И не понять теперь никак -
живым вернётся или мёртвым
в родимый дом любимый сын?
И сердце в клочья рвётся снова.
У матерей ответ один:
"Ох, был бы жив. Приму любого".
И в ночь безлунную, и днём,
не закрывая в доме двери,
молились матери вдвоём...
Да будет им дано по вере!
И видит Бог, что не солдат
в войне начавшейся повинен.
В живых оставит тех ребят
за мир России с Украиной.
Не скоро раны заживут.
Война - тяжёлое наследство.
Они по-прежнему живут
в домах обычных по соседству.
Пока что порознь ходят в храм,
боясь навстречу обернуться.
Но, даст Господь, от этих ран
они прощением спасутся.
Припев:
А в те года, перед войной
они мечтали стать роднёй -
накрыть столы на весь простор
и за ребят отдать сестёр.
Они живут в одном селе
на окровавленной земле.
И родились у них сыны
не для войны. Не для войны.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
