Жил я на юге у старого друга и слушал радио, наверное, турецкое, а
может, и арабское... Был тих голос женщины, говорившей за морем; тихая
грусть доносилась до меня и была мне понятна, хотя и не знал я слов чужого
языка. Потом, тоже тихая, словно бы бесконечная, звучала музыка, жаловалась,
ныла всю ночь, и незаметно вступал певец, и тоже вел и вел жалобу на одной
ноте, делался совсем неразделим с темнотою неба, с твердью земли, с накатом
морских волн и шумом листвы за окном - все-все сливалось вместе. Чья-то
боль становилась моей болью, и чья-то печаль - моей печалью. В такие минуты
совсем явственно являлось сознание, что мы, люди, и в самом деле едины в
этом поднебесном мире.
