Бродский Рождественский Романс English

Christmas Romance

It sails in nameless melancholy
Amid the clamor of brick patterns,
The ever-faithful little trolley
Outside the Alexander Gardens.
The timid lantern slightly weird
Seems like a yellow rose that hovers
Above the heads of its endeared,
In step with rovers.

It sails in nameless melancholy,
The swarm of drunkards half-awakened,      
A photo of his city strolling
The pensive foreigner has taken,
Along the empty street unvaried
The taxi carries its sick riders,
Where the old mansions and the buried
Embrace in silence.

It sails in nameless melancholy,
The midnight city’s singing mourner,
The saddened sweeper with his dolly
Stands by the oil shop on the corner, 
The elegant gray-haired seducer
Trots up the back street, hardly jolly,
The wedding bus, the midnight cruiser,      
Sails on in nameless melancholy.

He sails along mid Moscow gloaming,
The random sailor of despair, 
Where Jewish accent enters roaming
From up the sorry yellow stair,   
On Sunday eve, New Year’s forerunner, 
The pretty woman, quite a stunner,
Sails on from love to desperation,   
For which she has no explanation.

It drifts, the evening cold and blurry,
The piling snowflakes tremble slightly,
The frigid wind, the pallid flurry,
Enwraps the reddened fingers tightly,
The flavor flows of pastry cooking, 
And honey pours of evening glare, 
And Christmas carries its night pudding,      
Hands raised with care.

Like in a dark-blue ocean, slowly,
New Year, the evening city rover,
Sails on in nameless melancholy,
As if life gets to be done over,
With fame, and fortune, and perfection,
And bread to share with every brother,
And, having swung in one direction,
Swings to the other.


***
Плывет в тоске необъяснимой
среди кирпичного надсада
ночной кораблик негасимый
из Александровского сада,
ночной фонарик нелюдимый,
на розу желтую похожий,
над головой своих любимых,
у ног прохожих.

Плывет в тоске необъяснимой
пчелиный хор сомнамбул, пьяниц.
В ночной столице фотоснимок
печально сделал иностранец,
и выезжает на Ордынку
такси с больными седоками,
и мертвецы стоят в обнимку
с особняками.

Плывет в тоске необъяснимой
певец печальный по столице,
стоит у лавки керосинной
печальный дворник круглолицый,
спешит по улице невзрачной
любовник старый и красивый.
Полночный поезд новобрачный
плывет в тоске необъяснимой.

Плывет во мгле замоскворецкой,
пловец в несчастие случайный,
блуждает выговор еврейский
на желтой лестнице печальной,
и от любви до невеселья
под Новый Год, под воскресенье,
плывет красотка записная,
своей тоски не объясняя.

Плывет в глазах холодный вечер,
дрожат снежинки на вагоне,
морозный ветер, бледный ветер
обтянет красные ладони,
и льется мед огней вечерних,
и пахнет сладкою халвою;
ночной пирог несет сочельник
над головою.

Твой Новый Год по темно-синей
волне средь моря городского
плывет в тоске необъяснимой,
как будто жизнь начнется снова,
как будто будет свет и слава,
удачный день и вдоволь хлеба,
как будто жизнь качнется вправо,
качнувшись влево.