к 175-летию со дня смерти ПоэтаПушкин вошел в формулу русской души.. Впервые Пушкина назвал солнцем Владимир Одоевский, в своем извещении о Министр народного просвещения Уваров был взбешен: "Но что за выражения! Но пушкинский гений "солнечной короной" объял и осветил русскую …День был январский, и бобровые воротники петербуржцев серебрились На пути поэт встретил экипаж жены, которая возвращалась с прогулки. Впрочем, мой белорусский друг журналист и поэт Юрий Сапожков написал Наталья Николаевна прилежно выполняла долг "великой вдовы" (хотя уже и Четыре года здесь стоял простой деревянный крест. Памятник создавали на Мне посчастливилось увидеть Михайловское, Пушкинские горы, поклониться Надо отдать должное Наталье Николаевне - она позаботилась и о том, чтобы …Итак, на календаре был черный русский день - вечной памяти 27 января Вот печальный хронометр этого дня: Пушкин встал в 8 часов утра, в Пробило половину четвертого, когда на окраине Петербурга, близ Дуэльная пара пистолетов была прекрасной работой дрезденского оружейника …Пушкин был хладнокровен и спокоен, Дантес нервничал и выстрелил первым, "Боже мой, Жорж ранен!", - забилась в истерике, услышав об исходе дуэли, Может, об этом и не стоило говорить, но такой "житейский мусор" даёт В кармане дуэльного пушкинского сюртука нашли письмо, судьбу которого "Граф! Считаю себя вправе и даже обязанным сообщить вашему сиятельству о Страшный, щемящий душу документ, апофеоз трагедии поэта. "Адские козни ...Дантес встретился с четой Пушкиных в начале 1835-го года, на Возможно, во Франции считалось бы, что ничего особенного не происходит, После дуэли Дантес предстал перед военным судом, был разжалован в Пушкин подарил своему убийце, как сказали бы сегодня, бесценный пиар, Этот бесчестный человек, убийца, которого в России не устают уничижать Неприязнь к Дантесу в России передается из поколения в поколение, ее Иван Розанов, русский философ, критик и публицист, заметил, что "Памятник нерукотворный", который воздвиг себе Пушкин, и прекрасен, и Печально (и смешно!) признавать тот факт, но и в наше время кто-то Известный исследователь "золотого века русской поэзии" Иван Розанов "…Онегина воздушная громада, как облако стояла надо мной", – написала Казалось бы, что нового можно сказать о Пушкине? О нём написано огромное количество книг. Это не статья, а фрагментарные заметки о том, что так или иначе касается Пушкина и кажется мне интересным. Они будут пополняться.
«Солнце нашей поэзии» Мойка, 12 Осень «Не мысля гордый свет забавить...» Пушкина знают все. Его имя звучит везде. Улицы Пушкина, памятники Пушкину, библиотеки имени Пушкина и т.д. И произведения его вроде бы всем известны. Они любимы таким количеством людей, что уже наполовину ушли в фольклор. Из-за этого Пушкин воспринимается не так, как другие классики. Он изначально кажется знакомым каждому до такой степени, что читатели приписывают ему собственные мысли и верят, что это Пушкин сказал. Вот, например, вопрос, присланный Борису Гребенщикову на сайт aquarium.ru: – Как вы думаете, прав ли был Пушкин, говоря об обратной пропорциональности любви к женщине и её любви к нам? – «...тем легче нравимся мы ей». Пушкин всегда прав – но нужно внимательнее читать. Легче – не значит больше, так что обратной пропорциональности нет. Да, и в самом деле: Чем меньше женщину мы любим, Тем легче нравимся мы ей. Тем не менее, вариант с «больше» вместо «легче» очень популярен и то и дело цитируется под видом пушкинского.
А помните, как начинается роман «Евгений Онегин»? В народе ходит миф, будто бы он начинается со знаменитого: «Мой дядя самых честных правил…». На самом деле так: Не мысля гордый свет забавить, Общаясь с разными людьми и гуляя по Интернет-форумам, я не раз слышала: «Ну что это за фраза: "солнце русской поэзии"? А Лермонтов тогда кто? "Луна"?» Да, эту метафору можно встретить, наверное, во всех учебниках литературы, её часто (и неточно) повторяют на уроках по Пушкину. Она давно воспринимается как штамп. Хотя метафора блестящая. Это слова В.Одоевского из некролога Пушкина, из единственного сообщения о его смерти, появившегося в печати 30 января 1837 г.: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! к этой мысли нельзя привыкнуть! 29-го января 2 ч. 45 м. пополудни». Именно из этой публикации Россия узнала о смерти Пушкина. Забудьте советскую интонацию учебников, забудьте всё, что слышали на эту тему. Просто представьте морозную зиму 1837 года, потрясение, которое вызвала смерть Пушкина, реакцию его друзей, его читателей – и эти слова, выразившие всеобщие чувства. Поразительно точная метафора! Именно «солнце», тут передано всё – и гениальность Пушкина, и значимость, и радостная лёгкость, сияние его стихов – и потрясение от его смерти… Кстати, если хотите подробнее узнать об этом, посмотрите фильм «Последняя дорога» (Ленфильм, 1986). Он великолепно воссоздаёт атмосферу тогдашнего Петербурга. Показывает окружение Пушкина, его дом, обстоятельства, связанные с дуэлью, а главное, всю противоречивость отношения к Пушкину – от любви до ненависти и презрения. И то, какую бурю самых разных эмоций вызвал этот короткий некролог в газете и, в частности, формулировка «солнце нашей поэзии». Экскурсовод произнесла: – К дому подъехал экипаж... – и тут в полной тишине раздался цокот лошадиных копыт. Под окнами проехала пролётка и остановилась около дома. Все замерли. Было полное ощущение, что сейчас сюда войдёт кто-нибудь из друзей Пушкина и скажет, что желает его видеть. – Это специально организовано? – спросил кто-то. Экскурсовод развела руками. – Нет... А некоторые полагают, что осенью поэту легче писать стихи, потому что осень грустная, и стихи тоже… но только не стихи Пушкина! Между прочим, в осенние дни, которые на многих наводят уныние, были написаны «Повести Белкина», «Сказка о попе и работнике его Балде», «Домик в Коломне» и многое другое, что никак не назовёшь тоскливым и печальным. Словно отвечая на это удивление, Пушкин писал: Дни поздней осени бранят обыкновенно, Но всё-таки причина любви к осени здесь не названа, а только обозначена метафорой. «Я нечто в ней нашёл мечтою своенравной»… Но что? Я очень люблю осень. У меня и осень как таковая, и осень пушкинских стихов всегда ассоциируется с другими его строками, из «Пира во время чумы» (кстати, тоже написанного осенью): Все, все, что гибелью грозит, Посмотрите — они глубоко созвучны его стихам о поздней осени. Умирание, угасание природы, приближение зимнего холода каждым человеком невольно воспринимается как метафора и собственной жизни, и вообще всего временного. Это напоминание о том, что всё рано или поздно заканчивается и уходит, каким бы тёплым и прекрасным оно ни было. Отсюда и традиционная осенняя грусть. Но Пушкину осень приносила радость, глубочайшую радость, которой он не находил в других временах года! Почему? Потому что уйти, исчезнуть, прекратиться может только временное. И только когда уходит временное, когда исчезает всё лишнее, становится возможным высочайший взлёт духа. Именно в эту пору легче всего увидеть и воплотить то, что времени не подвластно. Если осенью смотреть только на угасающую природу, то не почувствуешь ничего, кроме тоски. А если увидеть за этим свет, который выше времени, то осень вызовет совсем другие чувства и прилив вдохновения. «Бессмертья, может быть, залог», напоминание о нашей истинной сущности, о предназначении, которое мы нередко забываем в потоке времени. Вот она, эта «мечта своенравная» — мечта о бессмертии. И твёрдая вера в бессмертие — ведь если бы этой веры не было, то осень нагоняла бы беспросветную тоску, как любая несбыточная надежда. Поэтому стихи Пушкина об осени обладают таким удивительным магнетизмом. В них нет уныния, напротив, в них мерцает глубокая внутренняя радость. Уж небо осенью дышало,
Из единственного извещения о смерти А. С. Пушкина, которое было напечатано 30 января 1837 г. в 5-м номере «Литературных прибавлений» — приложении к газете «Русский инвалид». Это извещение, написанное литератором Владимиром Федоровичем Одоевским (1804—1869), состояло из нескольких строк: «Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в средине своего великого поприща!.. Более говорить о сем не имеем силы, да и не нужно: всякое русское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери, и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин! наш поэт! наша радость, наша народная слава!.. Неужели в самом деле нет уже у нас Пушкина! к этой мысли нельзя привыкнуть! 29-го января 2 ч. 45 м. пополудни». Этот некролог разгневал министра народного просвещения С. С. Уварова. Редактор «Литературных прибавлений» журналист А. А. Краевский был вызван к председателю Цензурного комитета, который объявил ему о неудовольствии министра: «К чему эта публикация о Пушкине?.. Но что за выражения! «Солнце поэзии!» Помилуйте, за что такая честь?..» (Русская старина. 1880. № 7). Возможно, что выражение «солнце нашей поэзии закатилось» было навеяно В. Ф. Одоевскому другим, весьма схожим, из «Истории государства Российского» (т. 4, гл. 2) Н. М. Карамзина. Там историк повествует, как на Руси восприняли весть о смерти Александра Невского в 1263 г. Митрополит Киевский Кирилл, «сведав о кончине великого князя... в собрании духовенства воскликнул: «Солнце отечества закатилось». Никто не понял сей речи. Митрополит долго безмолвствовал, залился слезами и сказал: «Не стало Александра!» Все оцепенели от ужаса, ибо Невский казался необходимым для государства и по летам своим мог бы жить еще долгое время». Для самого же Карамзина первоисточником послужил памятник русской литературы второй пол. XVI в. «Степенная книга», в котором впервые на Руси была сделана попытка собрать воедино исторические сведения, содержащиеся в разных русских летописях. Фраза из «Степенной книги» звучит так: «Уже заиде солнце земьля РусЫоя». Появляются всё новые версии, одна причудливее другой. А ведь не исключено, что истина лежит на поверхности, как похищенное письмо в одноимённом рассказе Эдгара По. Из юридической практики известно, что таинственные преступления легче всего раскрываются по горячим следам, а исторический опыт говорит, что для исследователя важнее те документы, которые максимально приближены по времени к изучаемому событию. С этой точки зрения абсолютно непонятно, почему в качестве важнейших документов о гибели Пушкина не изучаются стихотворение Михаила Юрьевича Лермонтова «Смерть Поэта» и его показания следственной комиссии. К «Смерти Поэта» принято относиться исключительно как к литературному документу, а между тем во второй, обличительной части этого стихотворения содержится совершенно ясное указание на тех, кому выгодна (основной вопрос римского уголовного права) была смерть Пушкина: А вы, надменные потомки Я нарочно выделил жирным слово «рабскою», так как оно содержит в себе чёткую информацию о происхождении гипотетических заговорщиков. Это не потомки древних дворянских фамилий, это потомки тех, кто выдвинулся в петровскую эпоху и особенно после неё, когда в многочисленных дворцовых переворотах даже сержанты гвардии могли стать вершителями судеб государства. Далее Лермонтов уточняет степень близости подозреваемых к царю: Вы, жадною толпой стоящие у трона, Круг сужается. Далеко не всякий «надменный потомок» мог быть допущен в толпу, «стоящую у трона». А чтобы мы не сомневались, что речь идёт о высших сановниках Российской империи, Лермонтов добавляет: Последнее утверждение Лермонтова подкреплено и юридическим документом: собственноручным показанием, которое он написал 24 февраля 1837 г. (все даты — по старому стилю) в гауптвахте Главного штаба. В нём, в частности, говорится: «…сановники государственные (курсив мой. — А.В.)… единственно по родственным связям или вследствие искательства принадлежавшие к высшему кругу и пользующиеся заслугами своих достойных родственников, не переставали омрачать память убитого и рассеивать разные невыгодные для него слухи». Это «не переставали» недвусмысленно свидетельствует, что речь идёт о клевете, рассеиваемой как до смерти Пушкина, так и после неё. Вот оно — первое прямое указание на существование заговора вельмож против поэта. Разве обыкновенный клеветник осмелится распускать «невыгодные слухи» после смерти своей жертвы? На это могут решиться только те, кто прямо или косвенно приложил руку к убийству. Кто же они? Если верить Лермонтову — потомки «новой аристократии», выдвинувшейся в XVIII веке, фавориты государя, члены Комитета министров, или Государственного совета, или Правительствующего сената. Можно составить список недругов Пушкина соответствующего ранга и последовательно проверять их — на «рабское» происхождение, на близость к трону, на сановитость… Но исторические тайны — не кроссворд и не шарада, и здесь не всегда можно найти имя по заданным параметрам. Для того чтобы с полной уверенностью говорить о чьей-либо вине, нужны дополнительные документы, желательно с именами. Историк, прочитав эту фразу, усмехнётся: мы, мол, без работы бы остались, если бы всегда имелись «документы с именами»! Но в данном случае такой документ имеется, и снова его обошли вниманием пушкинисты! Накануне нового кризиса в отношениях Пушкина с Дантесом (между первым вызовом и вторым) брат декабриста Н.И.Тургенева Александр Иванович Тургенев записывает в своём дневнике: «Вечер у Пушкиных до полуночи… О Михаиле Орлове, о Киселёве, Ермолове, и князе Меншикове. Знали и ожидали, «без нас не обойдутся» (15 декабря 1836 г.). «…Я зашёл к Пушкину… Заболтались до 4-х часов. Ермолов, Орлов, Киселёв всё знали и ожидали: без нас не обойдётся. Ермолов, желая спасти себя — спас Грибоедова, узнав, предварил его за два часа» (9 января 1837 г.). Понятно, что речь идёт о событии 11-летней давности — о восстании декабристов. Упомянутые М.Ф.Орлов, П.Д.Киселёв, А.П.Ермолов и А.С.Меншиков уже тогда были генералами, а генералам в перевороте отводилась особая роль. Декабристы Южного и Северного общества руководствовались единой тактикой, известной как «заговор генералов» или «пронунциаменто» (испанская революция 1820—1823 гг.). «За народ, но без народа», говорили декабристы, но что это конкретно означало? По теории «пронунциаменто», переворот совершается армией без участия гражданских лиц и непременно под командованием примкнувших к заговору генералов. Войска подчиняются им в силу военной субординации и личной преданности и не должны знать об истинных замыслах мятежников. Например, офицеры-декабристы заставляли солдат кричать: «Да здравствует Конституция!», а когда те спрашивали, кто она такая, отвечали, что это супруга великого князя Константина, законного наследника покойного царя. Но где же генералы среди взятых под стражу декабристов? Разве что упомянутый М.Орлов, да и того посадили под домашний арест до 14 декабря 1825 г. Однако если Пушкин говорил правду, а Тургенев правильно передал его слова, то в заговорщиках ходили ещё три генерала. А мог ли Пушкин знать такие тайны, если о них даже следствие не знало? Мог, он же был в ссылке на юге именно в зоне дислокации возглавляемой заговорщиками 2-й армии, где сошёлся весьма близко, по свидетельству декабриста И.И.Пущина, Ф.Ф.Вигеля и других, с генералами Орловым, Киселёвым, Чернышёвым. Более того, Пушкин был одним из немногих свидетелей причастности высокопоставленных лиц к заговору декабристов, живших в 1837 г. в обеих столицах. М.Орлов так и не вернулся к военной службе, карьера А.Ермолова завершилась в 1827 г., а вот дела П.Киселёва, А.Меншикова и входившего некогда в их окружение А.Чернышёва именно к 1836 г. резко пошли в гору: Киселёв стал министром государственных имуществ (хотя после мятежа декабристов долго был под следствием), Чернышёв (возглавлявший это следствие) — военным министром, а Меншиков — управляющим морским министерством. Но что с ними стало бы, если бы царь вдруг узнал об их участии или соучастии в заговоре 1825 г.? Их блестящей карьере, без сомнений, пришёл бы конец. Половина министров «силового блока», как сейчас говорят, слетела бы. И едва ли бы ими всё ограничилось. Например, у Михаила Орлова был брат — Алексей, но он в отличие от Михаила не только не попал в опалу, а в 1836 г. стал членом Государственного совета. Со временем он сменил Бенкендорфа на посту шефа жандармов и начальника III отделения, был даже председателем Комитета министров. Николай I благоволил к А.Орлову потому, что именно он привёл свой гвардейский полк усмирять бунт на Сенатской площади. Конечно, только благодаря заступничеству Алексея декабрист Михаил не был отправлен на каторгу. Он жил в ссылке в своём поместье, а вскоре вообще вернулся в Москву. Нетрудно догадаться, какими словами А.Орлов убеждал царя: дескать, Михаил был в близких отношениях с заговорщиками, но о существовании заговора не знал. И вдруг — «знал и ожидал»! Без него, видите ли, «не обойдётся»! Занимающийся на досуге алхимией опальный брат был так называемым «скелетом в шкафу» А.Орлова. Добавлю, что все упомянутые вельможи, кроме родовитого Киселёва, соответствовали признакам, обозначенным Лермонтовым в «Смерти Поэта». Есть очень веские основания предполагать, что А.И.Тургенев передал Киселёву, Меншикову, Орлову (к этому он был особенно вхож) и Чернышёву записанные им в дневник слова Пушкина. Во-первых, Тургенев был болтлив и в 1824 г. уже оказал «услугу» поэту: пересказывал всюду письмо Пушкина Вяземскому с игривой оценкой атеизма, из-за чего Пушкина и отправили в ссылку из Одессы в Михайловское. Во-вторых, откровения Пушкина таили угрозу для самого А.Тургенева. Царь не знал всей правды о роли братьев Тургеневых, особенно Александра Ивановича, в заговоре декабристов. Александр Иванович был «выездной», выполнял за границей личные поручения Николая I, встречался в Лондоне с братом, на что, видимо, имел высочайшее разрешение. Если бы стало известно в ходе нового расследования, что именно братья Тургеневы осуществляли координацию между генералами-заговорщиками из 2-й армии и Северным обществом, то Александру Ивановичу пришлось бы отправиться в ссылку в отдалённое симбирское имение. Это — в лучшем случае. Конечно, и А.Тургенев, и молодые царедворцы знали, что Пушкин не склонен болтать с первым встречным о заговорах и тайных обществах и вообще интриговать, но и знали и способность государя, если кто-то нашепчет ему о ком-то, выпытывать наедине нужные сведения под видом «дружеской откровенности». А всякие случайности? Обмолвился же Пушкин в письме Жуковскому в январе 1826 г. о своей связи с М.Орловым… А.И.Тургенев был в весьма тёплых отношениях с Геккеренами. Судя по его дневнику, 27 ноября 1836 г. он слушал в театре «Жизнь за царя» в ложе старшего Геккерена — и это через три недели после первого вызова Пушкиным младшего Геккерена! Конечно, у т.н. «светских» людей свои правила, но к тому времени все порядочные люди уже определились, стоит ли поддерживать отношения с этой семейкой интриганов и гомосексуалистов. Тургенев встречался со старшим Геккереном и после дуэли, только-только отойдя от смертного одра Пушкина. Геккерен якобы расспрашивал его об умирающем с сильным участием, пересказывал выражения, которые употреблял в своём письме Пушкин. «Ужасно! Ужасно! — восклицал Тургенев. — Невыносимо: нечего было делать…» Вот тебе и «друг Пушкина»! Ясно, что мысль использовать в интриге Дантеса могла прийти в голову человеку, хорошо знавшему «семейство» Геккеренов. Сейчас уже невозможно сказать, был Дантес активным или пассивным участником заговора, но очевидно, что анонимные пасквили были документами, способными не только вывести из равновесия Пушкина, но и раздразнить порочные аппетиты Дантеса. Ведь сохранившийся экземпляр «диплома» намекает, что жена изменяет Пушкину не с Дантесом, а с самим царём. Для развратников типа Дантеса это — «стимул». Ответные шаги Пушкина, полные ума и достоинства, действительно могли отразить козни врагов «на всех пунктах», как он писал, кроме одного: меткого выстрела Дантеса. Они дрались, и дрались насмерть. Для них уже не было примирения (Н.Языков). А потом: «…лицо прояснилось, и он сказал: "Кончена жизнь!"» Жизнь кончена, гроб, свечи, отпевание. «Он лежал без движенья, как будто по тяжкой работе / Руки свои опустив…» Ничего не угрожало больше карьере Киселёва, Меншикова, Орлова, Чернышёва… Шеф жандармов Орлов навеки вошёл в историю тем, что чуть было не казнил Достоевского, военный министр Чернышёв привёл нашу армию к поражению в Крымской войне, министр государственных имуществ Киселёв оставил её без провианта и сапог, а морской министр и одновременно командующий войсками в Крыму Меншиков затопил на рейде Черноморский флот и отвёл армию от Севастополя… Андрей Венедиктович ВОРОНЦОВ |
