В день памяти Царя-Освободителя Александра IIП. Н. Красновъ († 1947 г.)
ГЛАВА Х
— Готовъ? — сказалъ. — Дай я благословлю тебя. Государь благословилъ и обнялъ Великаго князя. Потомъ они стояли другъ противъ друга, серьезные и задумчивые. Оба знали что такое война. Оба изучали военное дело. Они сознавали ответственность минуты. Еще никто, кроме нихъ не зналъ, что война решена, что то, что сейчасъ делаютъ — уже объявленіе войны въ ихъ сердцахъ. Сосредоточить армію подле Кишинева, послать своего брата командовать ею — решиться на все это Государю было очень тяжело. Вчера вечеромъ у княжны Екатерины Михайловны Долгорукой въ семейномъ кругу, за чайнымъ столомъ княжна съ обычной ей грубостью сказала Государю: — Ты думаешь — оценятъ?... Твой благородный шагъ, оценятъ?... Въ Морскомъ клубе остряки пустили крылатое слово. Чеканить будутъ медали для Кишиневской арміи съ надписью «туда и обратно». Вотъ тебе оценка этихъ людей движенія твоего чистаго и благороднаго сердца! Государь это зналъ. Онъ стоялъ теперь молча, какъ будто снова взвешивая то, что решился сделать. — Ну, кажется, — наконецъ, сказалъ онъ, — все тебе было сказано. Не мне тебя учить, какъ водить полки въ бой... Съ Богомъ! — Ваше Величество, прошу сказать: — какая цель поставляется Вами вашей арміи?.. Большіе голубо-серые глаза Государя прямо смотрели въ глаза Великаго князя. Громко и твердо сказалъ Государь: — Константинополь!.. Великій князь низко поклонился Государю и вышелъ изъ кабинета. Государь проводилъ его долгимъ взглядомъ, потомъ подошелъ къ окну. Туманъ поднялся къ небу. Сумраченъ былъ Петербургъ. Чуть намечались по ту сторону Невы низкія, прямыя постройки темныхъ бастіоновъ Петропавловской крепости. Нева текла, черная, густая, холодная, безъ волнъ...
Оне подходили къ Императорскимъ комнатамъ, когда съ площади раздалось громовое «ура», коляска, запряженная парой серыхъ рысаковъ съ кучеромъ въ синемъ армяке, съ медалями на груди спорою рысью въехала во дворъ. За нею, сдерживая разгоряченныхъ лошадей, наполняя дворъ цоканіемъ подковъ, достававшихъ камень черезъ неглубокій снегъ, кавалькадой, влетели офицеры Кавалергардскаго полка и Конной гвардіи, конвоировавшіе Великаго князя. Золотыя каски съ белыми волосяными султанами, золотыя и серебряныя перевязи лядунокъ наискось серыхъ плащей, тяжелые палаши, синіе и алые вальтрапы, расшитые золотомъ и серебромъ, вороные и гнедые кони наполнили дворъ блистаніемъ красокъ и шумомъ. Офицеры торопливо слезали съ лошадей и звали вестовыхъ. — Габельченко! — Я здесь, ваше сіятельство. Звеня шпорами, громыхая палашами, тесной, толпой устремились офицеры по лестниц; за Великимъ княземъ. Знакомый кавалергардъ провелъ графиню Лилю и Веру съ собою. Вера видела, какъ плакала и крестила, крестила и плакала Великая Княгиня Александра Петровна своего сына Великаго Князя Николая Николаевича Младшаго, ехавшаго въ армію съ отцомъ. Великій князь стоялъ передъ матерью, высокій, стройный съ гладко причесанными, вьющимися отъ природы рыжеватыми волосами и съ юнымъ безъ бороды и усовъ лицомъ. Большая, длинная деревянная платформа вокзала была полна офицерами гвардейскихъ полковъ. Великій князь вышелъ на перронъ. Каски, кивера, уланскія шапки стеснились, близко, близко. Офицеры напирали другъ на друга, стараясь услышать, что говорилъ въ ихъ толпе Великій Князь. Вера, стоявшая сзади офицеровъ, слышала голосъ Великаго Князя, но не могла разобрать словъ. Вдругъ, последнее четко и съ силой сказанное слово она уловила: — Константинополь!.. Мгновенно все головы обнажились. Шапки, кивера, каски замахали надъ черными, рыжими, седыми и лысыми головами. Кое кто выхватилъ изъ ноженъ сабли и махалъ ими въ воздухе. Могучее «ура» раздалось подъ сводами вокзала. Все задвигалось и перемешалось. Офицеры, теснясь, пропускали къ вагону Великую Княгиню съ младшимъ сыномъ Петромъ. Вера увидела темно-синіе вагоны Императорскаго поезда, увидала въ окне одного изъ нихъ Великаго Князя съ орошеннымъ слезами волненія лицомъ. Поездъ мягко тронулся, офицеры пошли за нимъ, крича «ура», махая шапками и саблями, потомъ побежали... Вера стояла на платформе и смотрела, какъ удалялся въ тумане, становясь все меньше и меньше, последній, вагонъ. Свитскій генералъ велъ подъ руку Великую Княгиню и съ нею шелъ мальчикъ великій князь Петръ Николаевичъ. Офицеры съ громкимъ говоромъ проходили по платформ;. Вера потеряла въ толпе графиню Лилю и пошла одна разъискивать карету. Площадь была полна народомъ. По ней прекратили движеніе извощиковъ и только конныя кареты, непрерывно звоня, шагомъ пробирались по рельсамъ черезъ толпу. На «имперіалахъ» стояли люди. Кто сказалъ этой толпе слово «Константинополь»? Оно было на устахъ у толпы. Юноша гимназистъ въ темно-синемъ кепи съ белыми кантами шелъ съ товарищемъ. Толпа задержала ихъ и они остановились подле Веры. — Леоновъ, помнишь, — говорилъ румяный, полнощекій гимназистъ, — Аксаковъ на освобожденіе крестьянъ написалъ: «— Слышишь, новому онъ лету Пророчество, Леоновъ! Братьямъ, съ братьевъ снявшимъ, гнетъ!... Я не буду я, если не брошу проклятую латынь и не удеру съ войсками къ Великому Князю, а тамъ — суди меня Богъ и военная коллегія, — победителей не судятъ.
— Константинополь, Марья Иванна, Константинополь!.. Слыхали?.. Мне кавалергардскій унтеръ сказалъ: — Константинополь. Тамъ одинъ Босфоръ — чисто арабская сказка Шехерезады!.. Великолепіе турецкаго султана. Какіе у него янтарные мундштуки — удивленію подобно... О войне, о ея жертвахъ, потеряхъ, расходахъ, трудахъ, смерти и страданіяхъ никто не говорилъ. Константинополь заколдовалъ всехъ. Вера то и дело слышала: — Заветныя цели Русскаго народа... — Конецъ туркамъ и ихъ зверствамъ... — Мечты Екатерины Великой... — Со временъ Олега и Святослава... — Такъ довершить данныя Русскому народу свободы! — Какая красота подвига!.. — Подлинно православная Христова Русь!..
— Где ты пропадаешь, Вера? — возбужденно, блестя красивыми глазами, говорила графиня Лиля. — Одна въ толпе... Хотя бы приказала Петру следовать за тобою. Слезы брилліантами горели въ глазахъ графини. — Ты слышала, Вера?... Константинополь!.. Порфирій едетъ на войну. Сейчасъ это решилось... Великій Князь разрешилъ прикомандировать его къ штабу. Это подвигъ, Вера!... Твой дядюшка — герой. Въ пылу волненія и счастья графиня Лиля уже называла Порфирія Афиногеновича просто Порфиріемъ и ни она сама, ни Порфирій этого не замечали. Порфирій скромно улыбался. — Полноте, графиня, — говорилъ онъ, — войны еще нетъ. Вотъ папа говоритъ — и не будетъ. Сербамъ прикажутъ сидеть смирно. Черняеву ехать обратно... — А, да ну васъ! — замахнулась графиня перчаткой на Порфирія. — Вашъ папа!.. Подумаешь — такой подъемъ!.. Несокрушимый... Константинополь!.. Трогай, Петръ, до скораго — Порфирій, я еду къ вамъ, все разсказать, какъ было Афиногену Ильичу. Я думаю и онъ поехалъ-бы!.. Карета, скрипя колесами по снегу, покатилась по Знаменской.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ XXV (1/14 марта 1881 г.)
Это былъ молодой парень, 21-го года, рабочій-котельщикъ, громадный, несуразный, громоздкій и съ такимъ же, какъ его т;ло, тяжелодумнымъ умомъ. Онъ поверилъ Желябову, какъ солдатъ в;ритъ своему полководцу. Когда читалъ воззваніе «отъ рабочихъ членовъ партіи народной воли», где было сказано: «Товарищи рабочіе! Каково наше положеніе, объ этомъ говорить много не приходится. Работаешь съ утра до ночи, обливаясь кровавымъ потомъ; жрешь хл;бъ да воду, а придетъ получка, хоть бы что осталось въ рукахъ. Такъ было прежде; но теперь положеніе наше становится съ каждымъ днемъ все хуже, все ужасн;е. Почти на всехъ заводахъ и фабрикахъ идетъ разсчитываніе рабочихъ. Голодные, оборванные, ц;лыми толпами ходятъ они отъ завода къ заводу, прося работы», — Михайловъ плакалъ отъ жалости. Онъ не виделъ, что все написанное было ложью. Онъ не хотелъ посмотреть на самого себя: здоровый, крепкій, сильный, какъ быкъ, онъ зналъ, что всегда получитъ работу. Онъ зналъ, что рабочіе пропиваютъ свои заработки и оттого бедны, но онъ поверилъ воззванію, поверилъ Желябову. Такимъ хорошимъ «господиномъ» казался ему Желябовъ. — Меня на самое опасное место... Угожу-съ, — говорилъ онъ, преданными, ласковыми глазами глядя на Желябова. — Андрей Ивановичъ, понимаю-съ!.. Они оружейные, Въ Желябове онъ виделъ ту правду Божію, которую искалъ, и такъ понравился онъ Желябову, что первое место было дано Желябову, а второе ему, и когда Желябова арестовали, Михайловъ сталъ на его место. Онъ стоялъ, прислонившись къ чугунной решетке канала и уже издали молодыми, зоркими глазами увиделъ, какъ изъ-за зданія Михайловскаго театра показалась карета, окруженная казаками въ алыхъ черкескахъ, и за нею сани. По каналу проходили люди. Только что прошелъ взводъ юнкеровъ, прошли матросы «Они оружейные — я безоружный», — вспомнилъ свои слова Михайловъ. «Какая же это правда, когда они не знаютъ, какая у меня, какой страшной силы бомба? Они на лошадяхъ, Царь въ карете, что они со мною могутъ сделать, когда они и не подозреваютъ, кто я есмь и для чего здесь стою... Ведь ахну — ни синь пороху отъ нихъ не останется. Да и мальчика, пожалуй, прихватитъ»... И въ короткій этотъ мигъ все показалось ему совсемъ инымъ, чемъ было тогда, когда онъ клялся въ верности революціи. Вторымъ метальщикомъ стоялъ тихвинскій мешанинъ Рысаковъ, 19-летній молодой человекъ съ грубымъ лицомъ, толстоносый, толстогубый, съ детскими доверчивыми глазами. Онъ такъ уверовалъ въ Желябова, что смотрелъ на него, какъ на Бога. Онъ былъ совершенно убежденъ, что, вотъ, броситъ онъ бомбу, взорветъ, убьетъ Царя, и сейчасъ же, сразу, настанетъ таинственная, заманчивая революція — и онъ станетъ богатъ и славенъ. Тогда — «получу пятьсотъ рублей и открою мелочную лавку въ Тихвине»... У Рысакова не было никакихъ колебаній, никакихъ сомненій. Въ этой вере, что «выручатъ», что онъ делаетъ геройское и вместе съ темъ ничемъ особеннымъ ему самому не угрожающее дело, Рысаковъ ловко нацелился и бросилъ, снарядъ подъ колеса кареты. Раздался страшный грохотъ. Столбъ темнаго дыма, снега и земли высоко поднялся въ воздухе, изъ дома по ту сторону канала посыпались стекла. Что-то ахнуло въ сердце Рысакова. Онъ бросился бежать, но за нимъ погнались, какой-то человекъ въ «вольной» одежде схватилъ его, сейчасъ же подбежалъ городовой съ обнаженной шашкой, и Рысакова приперли къ краю набережной.
Кучеръ Фролъ Сергеевъ съ трудомъ остановилъ испуганныхъ лошадей. Конвойный офицеръ, ротмистръ Кулебякинъ, съ окровавленнымъ лицомъ, безъ папахи, соскочилъ съ лошади и подбежалъ къ Государю. — Ваше Императорское Величество, — сказалъ онъ, почтительно беря Государя подъ руку, — вы ранены? — Я ничего, — сказалъ Государь, а посмотг'и, что они наделали! — Это кто такой? — Максимовъ, Ваше Императорское Величество. — Цаг'ство ему небесное! Все изъ-за меня... изъ-за меня... Кучеръ осадилъ карету.. У нея была выбита спинка, но ехать было можно. Государь спокойно посмотрелъ своими прекрасными глазами на полицеймейстера и сказалъ: Фролъ снялъ шапку и сказалъ со слезами въ голосе: Государь махнулъ кучеру рукою и обратился къ следовавшему за нимъ Кулебякину: — Это Лузенко, Ваше Императорское Величество, онъ, кажется, только раненъ. Государь еще разъ перекрестился. — Ужасно, — сказалъ онъ, — хуже, чемъ на войне. Это что же? — обратился онъ къ Дворжицкому, показывая на Рысакова, — этотъ и бг'осилъ? — Такъ точно, Ваше Императорское Величество. — Ты кто такой? — строго, но не сердито сказалъ Государь. — Мещанинъ, — хмуро, глядя въ землю, ответилъ Рыжковъ. — Грязновъ! — Смотг'и ты у меня! — Государь погрозилъ пальцемъ въ белой перчатке Рысакову. — А где взог'вало? — сказалъ Государь и пошелъ къ тому месту, где въ снегу чернело круглое отверстіе воронки взрыва. Государь былъ совершенно спокоенъ. Онъ зналъ, что у него есть долгъ передъ убитыми и ранеными, долгъ передъ собравшеюся толпою. Онъ не можетъ ничемъ показать своего волненія или растерянности. Кто-то изъ толпы громко спросилъ: — Слава Богу, ничего, — сказалъ Государь и услышалъ, или ему только показалось, что онъ услышалъ, какъ кто-то мрачно и угрюмо сказалъ:
Студентъ Гриневецкій, двадцати одного года, быть можетъ, после Желябова и Перовской самый убежденный въ необходимости «акта», — сказалъ: «Погоди, еще рано благодарить Бога» и, выхвативъ изъ-подъ полы пальто круглую бомбу, завернутую въ носовой, платокъ, об;ими руками съ силой бросилъ ее къ ногамъ Государя. Взрывомъ оторвало Государю обе ноги выше колена, и Государя отбросило къ панели Екатерининскаго канала, где онъ и лежалъ въ полузабытьи, хватая руками снегъ и тихо стеная. Этимъ же взрывомъ поразило Гриневецкаго, и тотъ лежалъ безъ признаковъ жизни у самой решетки канала. Толпа въ панике разбежалась во все стороны и прошло несколько мгновеній тяжелой тишины. — Помогите... Помогите! — простоналъ Государь. Какой-то прохожій по имени Новиковъ и юнкеръ Павловскаго училища Грузевичъ-Нечай первыми подбежали къ Государю. — Мне холодно... Холодно, — тихо сказалъ Государь. Два матроса 8-го Флотскаго экипажа подхватили Государя подъ разбитыя ноги и понесли его къ санямъ Дворжицкаго. Они были съ винтовками и въ волненіи и страхе за Государя не догадались оставить ружья, и ружья мешали имъ нести. Изъ Михайловскаго дворца, где были слышны взрывы, почувствовавъ недоброе, прибежалъ любимый братъ Государя, Великій Князь Михаилъ Николаевичъ. Государь очень неудобно полулежалъ въ узкихъ саняхъ Дворжицкаго. — Саша, — сказалъ онъ, — ты меня слышишь? И будто изъ какой-то глубокой, могильной дали послышался тихій ответъ Государя: — Какъ ты себя чувствуешь? После долгаго молчанія Государь сказалъ очень слабымъ настойчивымъ голосомъ: Кто-то изъ окружившихъ сани офицеровъ или прохожихъ сказалъ: Государь услышалъ эти слова и громче и настойчивее, все не открывая глазъ, сказалъ:
Государь открылъ глаза и узналъ Кулебякина. Увидевъ, что лицо ротмистра было залито кровью, Государь тихо и участливо спросилъ: — Ваше Императорское Величество, что думать обо мне... Царапина и только... Кулебякинъ. заплакалъ. Государь тихо пожалъ руку своего конвойнаго офицера, закрылъ глаза и не произнесъ больше ни слова. Когда сани въехали на высокій подъездъ дворца и были раскрыты настежь двери, чтобы внести Государя, любимая собака Государя, сопровождавшая его и на войну, сеттеръ Милордъ, какъ всегда, бросился навстречу своему хозяину съ радостнымъ визгомъ, но вдругъ почувствовалъ кровь и не услышавъ голоса Государя, упалъ на ступени лестницы безъ сознанія. Параличъ охватилъ его заднія лапы. Государя внесли въ его рабочій кабинетъ и тамъ сначала посадили въ кресле, Дворцовый комендантъ приказалъ начальнику внутренняго п;хотнаго караула, только что заступившаго на посты, Лейбъ-Гвардіи Финляндскаго полка поручику Савицкому поставить часовыхъ у спальни Государя и никого туда не впускать, кроме членовъ Царской Семьи. Вызванные наспехъ доктора — Дворяшинъ, врачъ Лейбъ-Гвардіи Стрелковаго батальона, придворный врачъ Боткинъ и придворный хирургъ Круглевскій забинтовали ноги. Государь былъ безъ сознанія.
Юрьевская посмотрела вопросительно на Наследника. Громадный, въ широкой русой бороде, тотъ стоялъ у изголовья государева ложа. Наследникъ молча кивнулъ головою. — Если еще сделать переливаніе крови?.. Казаки Конвоя просятъ взять ихъ кровь, — Дыханіе Государя становилось все тише и тише. Грудь, едва поднималась. Боткинъ взялъ руку Государя и слушалъ затихающій пульсъ. Онъ выразительно посмотрелъ на княгиню Юрьевскую, потомъ на Наследника. Те перекрестились. Было три часа двадцать пять минутъ. Дворцовый комендантъ послалъ скорохода приказать приспустить Императорскій штандартъ на середину мачты. XXVI.
1-го марта около двухъ часовъ дня Вера пришла на Екатерининскій каналъ. По Невскому проспекту съ музыкой прошелъ дворцовый караулъ. Музыка отражалась о дома Екатерининскаго канала и двоилась. Въ этой музыке Вере почудилось что-то роковое и ужасное. Вера знала, что на Малой Садовой въ лавке Кобозева ожидаетъ Государя смерть отъ страшнаго взрыва — полтора пуда динамита тамъ было заложено, Вера знала, что на Екатерининскомъ канале разставлены Перовской метальщики съ бомбами. Она ходила то по каналу, то по Невскому, и ей казалось, что ея нервы не выдержатъ больше, что она бросится къ первому попавшемуся полицейскому офицеру и крикнетъ ему: «Что вы делаете, почему такъ спокойно стоите на посту? Да предупредите же!.. Да спасите же своего Государя! Схватите преступниковъ и меня первую». Потомъ одумывалась. Все это неизбежно. Это нужно — для счастья народа, для его великаго будущаго... Сейчасъ совершается героическій актъ, который благословлять будетъ исторія... За нимъ — революція и счастье... «Какъ?.. Какъ это будетъ? Что же произойдетъ? Народъ широкимъ крестнымъ знаменемъ осенитъ себя, когда узнаетъ, что избавился отъ тирана»... Вера была у Невскаго, когда раздался первый взрывъ. За нимъ черезъ какую-нибудь минуту второй, еще более оглушительный. Вера поняла. Удалось!.. Государя убили. Извозчикъ ехалъ порожнемъ, похлопывая рука объ руку. Навстречу другой везъ господина въ очкахъ. И первый крикнулъ пьяно и задорно: Долго потомъ вспоминала Вера эти извозчичьи слова. Это и была вся революція! Вера вернулась на Невскій. По проспекту густою безпорядочною колонной, въ кожаныхъ киверахъ, съ красными пиками на бедре проскакали карьеромъ къ Зимнему дворцу казаки. На Дворцовой площади толпился народъ. Пошелъ редкій, мокрый снегъ и увеличилъ печаль хмураго дня. Вера увидала, какъ вдругъ на серомъ небе задрожалъ тихо реявшій въ воздух; желтый штандартъ съ чернымъ Государственнымъ орломъ и сталъ медленно опускаться къ середине флагштока. — Флагъ... Флагъ слущаютъ, — заговорили въ толпе. Одна за другой стали обнажаться головы людей. Все истово крестились. Какая-то простая женщина жалостливо и скорбно сказала: И съ силою кто-то сзади Веры сказалъ: Все более и более было молившихся людей. Многіе становились на колени. Ближе къ дворцу не подпускали казаки, ставшіе цепью вокругъ площади.
Только развязный извозчичій голосъ: «Ванька, дьяволъ, будетъ тебе баръ возить — Государя разорвало на четыре части» — на мгновеніе показалъ ей народное нутро... Но тогда Вера этого не поняла. — Вотъ оно какъ обернулось-то, — сказали подле Веры въ толпе, — Царь-Освободитель — Царь-Мученикъ... Вера не посмела оглянуться на говорившаго и тотъ продолжалъ: Другой ответилъ: Еще слышала Вера, какъ говорили въ толпе: — Какого царя! — И безпременно не обошлось безъ англичанки. — Конечно, — на ея деньги... Изъ-за границы руководство злодеями было. Вобравъ въ плечи голову, точно ожидая, что ее сейчасъ ударятъ или накинутъ на нее виселичную петлю, шла Вера назадъ по Невскому.
Вера прошла къ тому месту, где былъ взрывъ. Въ народе уже назвали это место — «местомъ преступленія». Оно было оцеплено солдатами. Тамъ за солдатскою цепью лежали венки и букеты цветовъ. Священникъ и певчіе готовились служить панихиду. Черная толпа народа стояла безмолвно. Изредка раздавалось чье-нибудь приглушенное всхлипываніе. Тихо реялъ, падая на землю, мокрый снегъ. Источникъ: П. Н. Красновъ. Цареубійцы (1-го марта 1881-го года). Романъ. — Парижъ: Изданіе В. Сіяльскаго, 1938. — С. 349-352.
© Copyright: Вера Гиоргадзе, 2020.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
