Иосиф Бродский. Рождественский циклИосиф Бродский написал двадцать три стихотворения, посвященных Рождеству и Новому году. Их обычно объединяют в один Рождественский цикл, но по времени он все-таки разделен на два периода. Первый - ранний, советский (1961-1973 гг), в котором значительно меньше стихотворений, всего семь; второй – поздний, американский (1987-1995 гг), включающий основной корпус стихов этого уникального цикла, аналогов которому в русской поэзии не существует. В первом много личных переживаний и эмоций Иосифа Бродского, его включенности в жизнь, в которой много горечи, одиночества и пустоты. Во втором - от стихотворений веет холодной вечностью, в них почти нет личных эмоций, есть некая отстраненность, словно поэт смотрит на жизнь как молчаливый и посторонний наблюдатель. В первом больше - о том, что происходит рядом с Рождеством и по его поводу, во втором - о самом Рождестве, о чуде появления Богочеловека. В ранних стихах – тоска, грусть, тягостная атмосфера, наполненная ожиданием худшего. В поздних - повседневность уходит в тень, затухая и исчезая в событии, свершившемся в далеком Вифлееме. Тема вечности становится определяющей. Но в одном из интервью Иосиф Бродский рассказывает, что цикл вырос из простой картинки "Поклонение волхвов", которую он вырезал из журнала и повесил на стенку. Он часто и подолгу смотрел на нее и однажды ему захотелось написать стихи на эту тему. А еще он переводил цикл «La corona» английского поэта Джона Донна XVII века, состоящий из семи сонетов на евангельскую историю, включавшую ее основные вехи: Благовещение, Рождество, Храм, Распятие, Воскресение, Вознесение. Это, видимо, был прообраз того цикла, который Бродский сумел реализовать в Рождественской теме. У Джона Донна Бродский научился еще одному: переводу небесного на язык земного. Рождественский цикл фактически и есть такой перевод. Исследователи видят влияние на цикл Блока и других русских поэтов. Но Иосиф Бродский так сумел синтезировать русскую традицию XX века, что соединил в себе все: и серебряный век, и шестидесятые годы, давшие на мгновение ощущения свободы, и конец XX века. Поэзия Иосифа Бродского сама стала итогом века двадцатого. Рождественский цикл вырастал постепенно в течение всей жизни поэта: каждый год по одному стихотворению за исключением десятилетнего перерыва между жизнью в Советском Союзе и жизнью в эмиграции. И все - на одну тему. Цикл рассказывает скорее о самом поэте, вехах его становления, развития, настроениях и мыслях. Начинается цикл с "Рождественского романса", а заканчивается "Бегством в Египет" (2). Из ранних стихов цикла самое страшное и наиболее сильное впечатление производит на меня стихотворение "Новый год на Канатчиковой даче". Канатчикова дача - московская психиатрическая больница, известная в народе больше как Кащенко. Бродский с ужасом вспоминает как его накачивали транквилизаторами, потом ночью будили, опускали в ванну с ледяной водой, окутывали мокрыми простынями и заталкивали между двумя батареями. Простыни высыхали и впивались в тело. Это была такая пытка. Человек был распят между двумя батареями и одновременно был похож на рождественского гуся. Вот от имени такого "рождественского гуся" и идет рассказ. Психиатрическая больница, хуже тюрьмы, потому что в тюрьме есть конец, дальний или близкий, а в психиатричке конца нет. Человек совершенно бесправен и без всякой надежды выйти из нее когда-нибудь. Стихотворение - это монолог пациента, который пытается убежать от реальности в сон, спрятать голову и себя от ужаса реальности. Но есть здесь и другой смысл. Рождественский гусь - это сам поэт,который везде чужой и годится только как жертва, приготовленная к праздничному столу. И в этой участи он похож на Спасителя. Спать, рождественский гусь, Ни волхвов, ни осла, Расходясь будто нимб Спи, рождественский гусь. Это песня сверчка «Спать, рождественский гусь, Нимб пускает круги Здесь, в палате шестой, Другое стихотворение, "Рождественский романс", которым открывается Рождественский цикл, не такое страшное, как предыдущее, но тоже наполнено безысходностью, безнадежностью и печалью, потому что в той стране, где он жил, не было ни Рождества, который заменялся суетливым Новым годом, ни Бога, Которого заменил сплошной и поголовный атеизм, ни надежд на изменения. Но стихотворение наполнено преображениями, обыденность, подчиняясь праздничному волшебству, становится колеблющейся и неузнаваемой, и эти знаки надо еще разгадывать. Что за столица здесь описывается - первая или вторая, а может быть ни та и ни другая, но и та и другая одновременно? Что за «ночной кораблик негасимый» - кораблик с Адмиралтейского шпиля Ленинграда или Луна? Что за «полночный поезд новобрачный»? "Красная стрела"? И "желтая лестница печальная" - лестница синагоги? Стихотворение - сплошная загадка. Город плывет, то ли по Москва-реке, то ли по Неве, но там и там он плывет в тоске необъяснимой, или во мгле, или в холодном ветре, пронизывающем все стихотворение. Во всем и на всех лицах печаль: певец печальный, дворник печальный, иностранец делает печальный снимок. И Рождество только усиливает печаль и тоску. В конце, подводя итог, поэт кажется, что дает надежду, но она столь же призрачна, как и все остальное. Иллюзорность надежды звучит в главных словах последней строфы "как будто", которые повторяются трижды. Печальный конец печального Рождественского праздника, подмененного Новым годом. Рождественский романс Евгению Рейну, с любовью Плывет в тоске необъяснимой Плывет в тоске необъяснимой Плывет в тоске необъяснимой Плывет во мгле замоскворецкой, Плывет в глазах холодный вечер, Твой Новый Год по темно-синей И той же тоской пронизано следующее стихотворение 1 января 1965года. Ты сбросишь тень с усталых плеч, Что это? Грусть? Возможно, грусть. Пусть он звучит и в смертный час, И молча глядя в потолок, Что поздно верить чудесам Наконец, последнее, самое суетливое, самое узнаваемое, и по-настоящему дающее надежду на спасение, потому что в конце звучит не иллюзорное "как будто", а настоящее ощущение в себе Младенца и Святого Духа, а в небе горит настоящая Звезда. 24 декабря 1971 Сетки, сумки, авоськи, кульки, И разносчики скромных даров Пустота. Но при мысли о ней То и празднуют нынче везде, Валит снег; не дымят, но трубят Но, когда на дверном сквозняке Тина Гай © Copyright: Валерий Новоскольцев, 2016.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
