В тесноте и обидеПубликация. http://www.vestnik.com/issues/2001/1120/koi/gritsman.htm Андрей ГРИЦМАН (Нью-Джерси) В больницах Иерусалима есть по несколько коек, отведенных для людей с психическим заболеванием, называемым ;иерусалимским синдромом;. Это странное состояние, в которое приходят приезжие: некоторые начинают проповедовать, другие представляют себя Иисусом Христом, третьи попадают под машину. Профессиональных объяснений этому явлению много, но ни одно из них не раскрывает до конца сути психического состояния. Смещение времен, смешение эпох, наложение пластов археологий. Синдром был описан психиатрами как форма религиозной мании у христианских паломников, которые в бреду предвещают второе пришествие. Однако странное состояние охватывает самых разных людей в различных формах. Понять Иерусалим по рассказам невозможно. Там нужно побывать, лучше пожить. Археологический слой первого храма, римские развалины, второй Храм, Стена Плача, столетние слои арабских поселений, руины Оттоманской империи, сочетание субтропического климата с остатками болот вокруг Тель-Авива, в долине Айаллон, и над всем этим ; каменный серо-палевый Иерусалим на холмах. Это район так называемого Средиземноморского высокогорья. В Иерусалиме все здания из одного и того же камня: серовато-желтый, твердый, не блестящий, с неровными насеченными поверхностями. В городе запрещено строить здания из какого-либо другого вида камня, поэтому весь он выдержан в одном цвете. Как и почти весь Рим. Только там: разные оттенки охры, более яркие, темноватые, постаревшая краска с ;водяными знаками; времени, облупившиеся здания с вкраплениями мрамора. Иерусалим стоит на скалистых холмах, скальных выходах этого камня, и из них же и построен. Он ; органическая, вернее, историко-геологическая часть рельефа древней пустыни, ползущей по направлению к Средиземному морю, но остановившейся, задумавшись, и взгромоздившей бастион слоистых скал. В нетронутом рукой человека виде сходный феномен существует в пустыне Негев у древней крепости Моссада на скальном взлете над Мертвым морем с дремлющей веками Иорданией на противоположном берегу. Здесь воздух недвижим, как время, и очертания лагеря римских легионов, осаждавших крепость, сверху видны настолько четко, будто войско совсем недавно покинуло позиции и покатилось на Тиверию. Понятие: ;полоса земли; понятно только здесь. Вся земля исполосована, чересполосована. Это особенно заметно вокруг Иерусалима с его рассыпающейся мозаикой арабских деревень с довольно высокими, в 2;3;4 этажа домами с плоскими крышами, скотом, пасущимся на улицах, и рядом белыми новыми израильскими поселениями с разбитыми цветниками и электронным наблюдением по периметру. В старом городе Иерусалима ; взаимное проникновение цивилизаций еще заметнее, особенно в квартале Храма Гроба Господня. Многочисленные ярусы и приделы разделены на православный, коптский, ассирийский, армянский и эфиопский. Порой между монахами воспламеняются драки до крови ; кому последнему (монахам какой религии) запирать после праздничного вечера храм. Право закрывать святые врата дается с бою. Ключ отдается главе одной старинной арабской семьи, живущей здесь же, в старом городе. Формально ей принадлежит этот участок древней земли, а, значит, и здание храма на ней (но не внутренние части храма). Земля эта была специально продана этим старожилам Иерусалима несколько столетий назад, чтобы избежать кровавого разрешения вопроса о владении храмовой землей между основными христианскими церквями. Тот же пожилой араб, помолившись в мечети за углом и попив крепкого восточного кофе, позевывая, открывает храм каждое утро, потирая закоченевшие руки. Климат в Ерушалаиме крепко континентальный, и ранним утром на холмах зябко. Человеку, родившемуся и живущему в большой ;имперской; стране (Россия или США), невозможно понять постоянное трение ; цивилизации о цивилизацию. Американского представителя по урегулированию ближневосточной проблемы израильтянам пришлось взять на экскурсию на военном вертолете над местом недавнего военного столкновения. Ему показали небольшую заплату рощи, из-за которой разыгрался международный конфликт, который обсуждался в ООН. Речь шла о полоске нежилой земли, поросшей суховатыми деревьями, окруженной каменистой холмистой пустыней. Значение клочка земли люди стремительно познавали во время боевых действий: 1948 г., Шестидневная война, война Судного дня. Это ощущение, которое мы, выходцы из России, знаем, в основном, из рассказов родителей о битве за Берлин, Сталинград, Варшаву во время второй мировой войны. Я вспоминаю лица на черно-белых фотографиях молоденьких ашкеназийских ребят, юношей, недавно выпущенных из лагерей перемещённых лиц в Европе и брошенных в бой в долине Айаллон в 1948 г. Говорят, подавляющее большинство из них погибало, они не понимали даже воинских команд на иврите. Многие говорят так: ;Родители-то погибли в концлагере, некому было заступиться, походатайствовать перед командованием, вот и пропали. А что было делать? Не войну же проигрывать!; Групповые фронтовые фотографии 1948 года: молоденькие девушки из привилегированных обеспеченных семей британских евреев, бросивших университеты и приехавших воевать в 1948 году медсестрами, а некоторые и в активных действующих воинских подразделениях (фото красотки-снайпера с короткой стрижкой). Большинство погибло при сдаче Иерусалима Арабскому Легиону. Те же лица, которые заметны на фотографиях довоенного времени в парижских кафе на бульварах: прищуренные глаза, улыбка, обязательная сигарета во рту, накладные плечи элегантного платья. Как жить при такой чересполосице? Рассказывал мне знакомый араб по имени Абдулла, приятель моего иерусалимского друга-москвича. По образованию ; юрист, кончил институт имени Патриса Лумумбы, в Москве прожил несколько лет, свободно говорит по-русски. В начале семидесятых, как выяснилось, мы с ним сидели в одних и тех же кафе в Москве на Горького и на Кропоткинской: ;Лира;, ;Адриатика;... Приятный, обходительный и дружелюбный человек ближневосточной, не резко выраженной, наружности. Служит он сторожем-смотрителем и, если надо, экскурсоводом в известной лютеранской церкви на территории Старого Города. Там высоченная узкая колокольня, с которой открывается вид на все стороны: и на Масличную гору и на Геенну Огненную, на место будущего Страшного суда, где мертвые воскреснут и станут в очередь к трону Господню, и на палестинские поселения, находящиеся уже в автономной зоне. Говорят, что в древние времена священный ужас перед Геенной Огненной усиливался от того, что там была городская свалка и оттуда столетиями шел дым и трепетали языки пламени. Абдулла живет с семьей (трое детей) в Вифлееме, который отошел к палестинской администрации, и каждый день добирается на работу на двух автобусах. Работы в арабских городках мало. Пересадка у контрольно-пропускного пункта в Гило (окраинный район Иерусалима), где нужно пройти отрезок дороги пешком по дорожке между заградительными барьерами и израильским патрулем. Где он теперь ; не знаю. Резкие тени бегут по сухим склонам, опускается, но еще палит солнце, у двухтысячелетнего лагеря бедуинов в 3 км от Иерусалима по дороге в современный израильский кремовый пригород Маале-Адумим пасутся овцы, стоит мангал, пирамиды камней, но людей с хайвея не видно. В Старом Городе допьешь кофе или кока-колу из ледяной банки, отойдешь от столика кафе, сделаешь шаг в проход, под каменный низкий свод ; и пахнет тысячелетней сыростью, непредставимой, уплотненной. С уловимым привкусом глубокой древности. Глинистый овраг или заброшенный котлован так не пахнут. Там сырость не археологическая, она ; от растений, листвы, недавно умерших, но еще живущих своим посмертным брожением. В Иерусалиме можно рассеянно отбросить носком ботинка глиняный черепок, а он, оказывается, с вавилонских времен. Три цивилизации похрустывают под ногами. Все сжато, но не смешивается. Эмульсия вечности. Так же спрессованы, прижаты друг к другу ;русские;. Новые ;олим; видны, а главное слышны, везде. Великий исход девяностых, сотни тысяч людей, улетевших на ;ковре-самолете;. ;Русские; в Израиле друг про друга все знают ; и что на кухне, и что в постели. Романы и связи по российскому образу и подобию продолжают цвести на узком клочке земли. Не так, как в Америке. В Новом Свете работа скрутила неустанных любовников. Кто и хочет измены, греха или любви, никуда за этим не доедет. Пространство расширяется, катится вперед, а патрульные машины с распущенными щупальцами радаров зловеще дремлют в канавах под грохочущими мостами перекрёстных хайвэев. Приезжаем в гости к знакомому русскому литератору. Глаза у неё острые, карие, быстрые, но глубокие, выпивающие собеседника до дна, а потом разливающие по сосудам новых рассказов. Рассказывает, что сын приходит из армии на побывку на шабад, ложится в гостиной, где стоят его телевизор и кровать, но которая одновременно является и кабинетом писателя, и сонно смотрит эротический фильм. За спиной литератора, в телевизоре ; дежурные стоны, хрипы и протяжные крики. Она ему говорит: ;Ты понимаешь, я же русскую прозу пишу, а за моей спиной ; такое! Как же можно выдерживать стиль?!; А он: ;А что я могу сделать, мне надо от армии культурно отдохнуть.; В окне висит горизонтальный месяц, за окном в кустах на склоне шуршат змеи, вдалеке на подъеме глухо ревет груженый армейский грузовик. Писательница с иронией без горечи (мол, такова израильская жизнь!) рассказывает: ;Здесь у нас некоторые известные писатели вечером заседают в важных комитетах, кому какую премию давать, а днем убирают дома богатых израильтян. Деньги хорошие, вот и обидно бывает, когда израильтянки, узнав случайно, что полы моет светоч литературы диаспоры, от стыда и смущения отказывают в работе. А жаль, ; говорит. ; Хорошие заработки были.; Коренные израильтяне ждали новых олим наивно и честно. Пожилые старожилы с укоризной вспоминали о послевоенных временах: германские-то профессора приезжали, подметали улицы, отирали пот со лба под непривычным безжалостным солнцем, вежливо улыбались и говорили друг другу: ;Добрый день, герр профессор!; День Независимости я провел в поселении Псагот, в котором живут, в основном, религиозные евреи из приезжих. Из нескольких сот семей ; многие русские евреи, профессора университетов, художники, преподаватели. Это самое пограничное еврейское поселение, построенное вопреки указаниям израильского правительства, вдающееся клином на палестинскую территорию. В этом районе есть богатые семьи, которые могли бы купить дом в невероятно дорогом Иерусалиме, но предпочитают жить здесь, в небольших квартирах, заново осваивать библейскую землю. Некоторые по 3;4 года живут в так называемых ;караванах;, то есть в домах-вагончиках. Поселение обнесено колючей проволокй, при въезде стоит автоматчик, у всех поселенцев дома оружие, в основном, автоматы Узи, которые они и обязаны носить с собой на территории поселения и во время выездов на машине. Вся территория вокруг поселения под электронным наблюдением. Создается ощущение, что дети растут в вооруженном укрепленном лагере. Через небольшую каменистую долину от Псагота ; крупный палестинский город Рамалла, самый богатый в автономной области. Там находится штаб-квартира Арафата. Боковые стекла у всех машин сделаны из непробиваемого полупрозрачного желтоватого исцарапанного пластика. Как и вся область Иерусалима, эти места производят мистическое впечатление. Над соседней долиной, в стороне от Рамалла, постоянно стоит торжественный библейский дым. Это свалка, куда свозят мусор из нескольких арабских поселений и которая медленно горит днем и ночью. В темноте наэлектризованной ясной ночи, которые бывают только в этих местах, вдалеке виден Амман в виде стаи мерцающих светляков, медленно плывущих по краю каменистой пустыни. На самом деле Амман довольно далеко ; километров 60;70, однако из-за долин и складок местности реальное расстояние значительно меньше, поэтому иорданская столица видна довольно ясно. Пограничный пост Алленби на реке Иордан, ставший знаменитым еще во времена британского мандата и боев за независимость Израиля, сравнительно недалеко. Интересно, что в Иордании сохранились все римские поселения, так как по какой-то причине кровавая волна Оттоманского наступления остановилась на реке Иордан. Мой друг, художник Миша Моргенштерн, расписал в цвете почти все общественные здания в Псаготе: школу, синагогу, дом собраний. Замечательные настенные рисунки, ярко выделяющиеся на серовато-желтом фоне городка в пустыне, являют собой удивительную смесь живых средниземноморских красок, местечкового мистицизма, и уважения к современному дизайну общественных зданий. Миша, как и другие поселенцы, носит по поселку с собой автомат Узи с заряженным магазином. Особенно опасно это выглядит, когда они бывают в приятно выпившем состоянии, в котором традиционно находятся многие русские евреи по праздникам и по субботам. Говорят, что уронить Узи на пол опасно. Бывали случаи, когда автомат сам начинал стрелять, раскручиваясь веером по поверхности. В Псаготе меня застал хамсин. Хамсин ; это ветер или вернее поток воздуха, смешанный с песком, или с каменистой пылью, который поддувает из Аравийской пустыни. Происходит это слово от арабского ;пятьдесят;. Дело в том, что хамсин дует около пятидесяти раз (дней) в году. В этот период в воздухе снижается количество кислорода, и возникает некое странное давление каменисто-пыльного потока. Многие чувствуют себя необычно или заболевают, ощущают слабость. Некоторые наоборот приходят в странное возбуждение. Известно, что в ряде ближневосточных стран были законы, смягчающие наказание за преступления, совершенные во время хамсина. Дорога от Псагота к центру Иерусалима занимает примерно 20;30 минут по шоссе, петляющему среди скальных россыпей. Сейчас многие дороги перекрыты войсками. Холмы безмолвны, эти места ускользают от понимания пришельцев, приехавших сюда как туристы. Здесь надо родиться, жить, в крайнем случае приехать надолго, хотя бы на время, сойти с ума, в чем, как я уже говорил, помогает давление хамсина. В каком-то смысле люди здесь продолжают жить так же, как и тысячелетия назад: семейная близость, племенные войны, базары, только средства транспорта и оружие меняются. Время от времени на израильско-ливанской границе, в каменистой долине, происходили неизвестные миру странные события. Из палестинского лагеря беженцев выходила небольшая группа обученных вооруженных людей и безмолвно пробиралась вдоль долины. Израильские антитеррористические группы, то ли через осведомителей, то ли по электронному наблюдению, об этом знали, и навстречу выходила группа перехвата. Через некоторое время происходила перестрелка или отчаянная схватка на молчаливых и раскаленных библейских камнях, оставлявшая раненых и убитых. Как правило, мир не знает об этих частных инцидентах. Это ограниченные операции местного значения, о которых знают только местные ящерицы и спецотдел Министерства Обороны Израиля. Странным образом происходит поддержание порядка среди израильтян. Мафии, контролирующей небольшие бизнесы, рестораны, магазины и фирмы, практически нет. У населения, на всех уровнях, довольно много оружия. Молодые люди (юноши и девушки) все служат или недавно отслужили в армии. Мы сидели в местном популярном грузинском ресторанчике в районе Тахана Мерказит (центральная автобусная станция). Я спросил у хозяина, красавца-грузина, длиннобородого пророка в широкой куртке цвета хаки, который подсел к нам и царственным жестом указал официанту ; две бутылки водки от своих щедрот на наш стол, как они обходятся с рэкетирами? Хозяин, не говоря ни слова, полез в левый карман холщовой куртки, достал аккуратный блестящий пистолет и приставил к моему подбородку. С приятным, но сильным грузинским акцентом он сказал: ;Вот мой ответ на рэкет. Это когда они первый раз придут. Если они придут во второй раз ; у меня тут в каждом окне будет по автоматчику. ; Тут он кивнул головой на сидящих за столом общих приятелей, в основном, представителей интеллигенции, живущих в поселениях вокруг Иерусалима (у всех, естественно, имеется оружие). ; Я этот ресторан могу превратить в вооруженный лагерь за час. Посмотрим, кто захочет подойти. А если еще будут проблемы, мы сыновьям сообщим, которые в армии, тогда, вообще, армейские джипы приедут с нашим молодым поколением. Это не дикий Запад 19-го века, а Иерусалим ; 21-го;. Иерусалим наполнен невероятным смешением людей со странными дальнобойными судьбами, переплетающимися, сходящимися, разбегающимися. В одном Иерусалиме много русскоязычных газет и журналов, на страницах которых борются враждующие фракции. Известную передачу на русском радио Иерусалима ведет Игорь Губерман. Популярную газету ;Вести; издавал Юрий Кузнецов, герой самолетного дела в Ленинграде. Там же Щаранский, несколько первоклассных русскоязычных поэтов. Ариэль Шарон живет в своем военно-укрепленном доме в Старом Городе, где бродят группы американских христианских пилигримов с именными табличками на рубашках. На картах и путеводителях, которые выдаются в доминиканских и францисканских монастырях для посетителей, Израиль как государство не обозначен, не признан. В Израиле все живут тесно, в каждом слое и круге ; литераторы и художники, врачи и выходцы из Румынии, выходцы из Черновиц и ученые-физики. Говорят, один неверный шаг ; и ты остаешься один в скалистой пустыне наедине со своими обидами и поливаешь из старой лейки свое эго. В Америке все раскиданы. В одном Нью-Йорке есть много непересекающихся кругов. Затихнуть и вновь воскреснуть все же легче. Но и дружить в Израиле легче. Можно жить в двух ;дальних; городах, Иерусалиме и Хайфе, и регулярно видеться. Все о всех все знают. Южная жизнь, горная, Левант. Пахнет нагретым камнем, в воздухе чувствуется море. Там не страшно стареть. Пожилые средиземноморские мужчины долго хранят опаленную, сухую мужественность. В этом есть достоинство причастия к древней истории Средиземноморья и к гордой каменистой почве. Нет отечной, пропитой, щербатой старости северян или жилисто-дряблой, энергично-загорелой флоридской заслуженной старости заокеанских вкладчиков, подкрашенной синтетическим гормональным румянцем. Несмотря на обжитость Америки для нас, пришельцев, она все-таки дышит чем-то отдаленно чуждым. Несмотря на благоприобретенную комфортабельную домашность мест, где выросли наши дети. Несколько необычный северно-южный ландшафт (сосны, ели и лианы вдоль индейских охотничьих рек), южные леса и холмы покрыты тонкой трехсотлетней коркой англо-саксонской и германской пуританской культур, а на обоих побережьях переливаются цветные обрывки и осколки иных цивилизаций: средиземноморской, латиноамериканской. Ветер с гавани и бесконечная клубящаяся даль медленно катятся на Север вдоль долины Гудзона, омывая на пути белые островки прибрежных городков, выглядывающих со дна зеленого вязового моря. Но в Нью-Йорке возникает чувство, что ты на месте ; дома, все открыто ; и выход в Атлантику, а там и в Средиземноморье. И чем-то близкий ново-английский хвойный Север. Нью-Йорк город перемещенных лиц, портовый город, пересадка, большой вокзал, с которого мы почему-то не поехали дальше, а остались, достали жареную курицу, выстроились в очередь за кипятком и в буфет, и вот это и стало домом. В Израиле есть ощущение реальности жизни и реальности, актуальности, сиюминутности древней истории. Духовная история нашей цивилизации не только связана с ландшафтом, она и является ландшафтом этой земли. Вокруг узнаваемые лица: Восточная Европа, Россия, американцы. В Цфате (древний религиозный каббалистический центр) во время ночной прогулки я увидел в освещенном окне йешивы моего юного отца над книгой, а днем на иерусалимской улице в угловом кафе сидела моя бабушка, родом из Лодзи, с приятельницами. Нью-Йорк и Израиль ; Вселенная перемещенных лиц, где случаются чудеса и в толпе порой мелькнет родное лицо. Вот и прошли год-два с тех пор, как я начал писать эти заметки. Сонное иерусалимское утро взорвалось яростным полднем, стёкла вспыхнули неземным огнем и разлетелись сотнями шрапнельных осколков и вырванных с мясом пуговиц. Это моменты, когда земля перестаёт метафорически гореть под ногами, а переплавляется в физический распад близких. Спрятаться от этого негде. То есть можно где-то (на жизнь, а то на две и на три), но не в себе. Встречи в верхах несут сдуваемую вниз газетную гарь, валяющуюся на углах чужих городов до следующего утра, или века, в завимости от степени некомпетентности городского управления, которое, в любом случае, завалено более важными и срочными ходатайствами и прошениями: о канализации, налоге на продажу свиных колбас в угловых магазинах т.п. Встреча в верхах: Камень. Синай. Крестоносная ночь. Лунный ландшафт стекленеет навечно. Вечность долины становится речью. Весть по холмам ; патрульным лучом. Храма руины ; воздушные замки. Воздух расколот на сотни глотков. Круг перемирия наглухо замкнут. Праздник отложен на десять веков. Глухо твердеет последнее слово. Жизнь удивленно разводит руками. В гор горловину лунное олово льется безвременно издалека. В солнечной пыли ; истина света, мистика ветра, дымная горечь. Высокогорье ; вместилище эха. Горные трубы вещают о горе. Рыночный гул. Ничего, кроме детства, не остается для оправданий. Сколько в долинах возможно селений? Холод. Земли безразличной свеченье. Камень. Закон. Нам некуда деться. Номер 24(283) 20 ноября 2001 г © Copyright: Борис Рубежов Четвёртая Страница, 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
