Я вас люблю за все: люблю за хрупкость стана,
За выраженье глаз, за бледность нежных щек…
Люблю за то, что в вас — все тайна, все намек,
Все дышит сказкою рассветного тумана;
Я вас люблю за то, что вы, подобно мне,
Витаете подчас в надзвездной стороне.
Что упиваетесь цветов вы ароматом,
И трепетно мечтать способны над закатом…
Что звуки музыки в вас будят ту же грусть,
Одни и те ж стихи мы помним наизусть;
Я вас люблю за все — за страстные сужденья.
За утонченный ум, ловящий на лету
И слово каждое, и каждую мечту;
За сердце, что в любви не знает охлажденья
Я вас люблю за то, что цели бытия
Познали глубже вы и поняли, чем я;
Что струны радости и страсти, и печали
Для вас прекраснее, для вас полней звучали
За то, что тайну жизнь открыла вам свою,
Я вас люблю за то, что я хоть так люблю.
«Нива» № 39, 1901г.
НА РОДИНЕ
От павших твердынь Порт-Артура,
С кровавых манчжурских полей
Калека-солдат истомлённый
К семье возвращался своей.
Спешил он жену молодую
И милого сына обнять,
Увидеть любимого брата,
Утешить родимую мать.
Пришёл он... В убогом жилище
Ему не узнать ничего:
Другая семья там ютится,
Чужие встречают его...
И стиснула сердце тревога:
Вернулся я, видно, не в срок.
"Скажите, не знаете ль, братья,
Где мать?.. где жена?.. где сынок?.."
— "Жена твоя... Сядь... Отдохни-ка...
Небось твои раны болят?.."
— "Скажите скорее мне правду...
Всю правду!" — "Мужайся, солдат...
Толпа изнурённых рабочих
Решила пойти ко дворцу
Защиты искать... с челобитной
К царю, как к родному отцу...
Надевши воскресное платье,
С толпою пошла и она
И... насмерть зарублена шашкой
Твоя молодая жена..."
— "Но где же остался мой мальчик?
Сынок мой?.." — "Мужайся, солдат...
Твой сын в Александровском парке
Был пулею с дерева снят..."
— "Где мать? .." — "Помолиться к Казанской
Давно уж старушка пошла...
Избита казацкой нагайкой,
До ночи едва дожила..."
— "Не все ещё взято судьбою!
Остался единственный брат,
Моряк, молодец и красавец...
Где брат мой?.." — "Мужайся, солдат..."
— "Неужто и брата не стало?
Погиб, знать, в Цусимском бою?"
— "О нет... Не сложил у Цусимы
Он жизнь молодую свою...
Убит он у Чёрного моря,
Где их броненосец стоит...
За то, что вступился за правду,
Своим офицером убит..."
Ни слова солдат не промолвил,
Лишь к небу он поднял глаза...
Была в них великая клятва
И будущей мести гроза.
1905г.
Симеиз
Судьба плетет узоры смело,
И цель рисунка не видна.
Сегодня ужасы расстрела,
А завтра – мир и тишина.
Сегодня – красная основа,
А завтра – белый весь уток,
А там… а там, быть может, снова
Кровавых мутных дней поток.
Но в этой страшной пестрой ткани
Прядется золотая нить:
Дар не презреть чужих страданий,
Способность горячо любить.
И кто постиг чужое горе,
Кого порыв любви увлек –
Тот начертал в живом узоре
Незабываемый цветок.
1919г.
Говорят, я мила… Говорят, что мой взгляд
То голубит, то жжёт, как огнём.
Звонкий смех мой весельем звучит, говорят…
Ты не любишь? Так что же мне в нём!
Говорят, небеса вдохновенье дарят
Часто музе капризной моей.
Моя жизнь для людей дорога, говорят…
Ты не любишь? Так что же мне в ней!
1898г.
Белая ночь
Эта ночь не похожа на ночь:
Это — день, утомлённый без сна.
В бледно-розовом небе встаёт
Только призрак луны — не луна.
И скользит мимо полной луны
Облаков голубая гряда...
Так скользят мимолётные сны,
Исчезая вдали без следа.
Тишина… Тишина… Тишина...
Самый воздух загадочно-нем,
И как будто бы тихо дрожат
В нём слова позабытых поэм.
Больное утро
Какой печальный день! Нависли облака
Тяжелою и серой пеленою;
Дождь моросит… Гнетущая тоска…
И кажется земля усталой и больною.
Не видно солнца! Скрывшись в небесах,
Оно свой путь свершает невидимкой;
Блестящий шар в свинцовых облаках,
Задернут траурною дымкой.
Оно исчезнет… в небе не блеснет
Заката луч прощальною улыбкой…
Как будто этот день и солнечный восход —
Все было… только странною ошибкой.
Так иногда невидимо пройдет
Жизнь серого труда и будничных забот, —
Без ярких радостей, без яркого страданья;
Ни громкий смех, ни страстные рыданья
В ней пламенным волненьем не мелькнут;
Ей не блеснет восторг любви минут
Хотя на миг роскошною улыбкой…
И скроется она под тяжестью земли,
Как будто эта жизнь и эта смерть прошли
Какой-то странною ошибкой.
Татьяна Львовна Щепкина-Куперник (24 января 1874 – 27 июля 1952) —
великолепный переводчик, поэт, писатель, драматург, автор рассказов и повестей, пьес в стихах, путевых заметок, мемуаров.
Родилась в Москве, в семье адвоката Л. Куперника. Детство провела в Петербурге, затем жила в Киеве, где в 1891 году окончила гимназию, после чего переехала в Москву.
По линии матери правнучка знаменитого русского актера Михаила Семеновича Щепкина. В связи с чествованием юбилея М.С. Щепкина и написано первое стихотворение начинающей поэтессы, опубликованное в газете «Киевское слово» в 1886 году.
Труд ее по переводу на русский язык выдающихся произведений западноевропейской драматургии был поистине огромен, она переводила с шести языков.
Татьяна Львовна одна из самых известных переводчиц Ростана, Шекспира, Лопе де Вега, Мольера, Шеридана, Роберта Бернса и Марка Твена.
Переводом «Сирано де Бержерака» Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник ("Танюши", поскольку было ей на тот момент всего 24 года) восхищался сам автор пьесы – Эдмон Ростан и даже пытался с выражением читать текст по-русски, удивляясь красоте звучания незнакомого языка. А молодая задорная переводчица преклонения перед известным французским драматургом не испытывала вовсе, потратив на вольный перевод, заказанный ей издателем Сувориным, всего восемь дней.
По удивительному чувству стиля, музыкальности и гибкости стиха, красоте образов драматургические переводы Т. Л. Щепкиной-Куперник достойны стать рядом с подлинниками.
Общительная Татьяна Львовна была знакома и дружна с многими творческими личностями. Чехов, говоря о ней, совсем без иронии называл её «великой писательницей земли русской» и о работе своей талантливой приятельницы отозвался в только ему присущем стиле, хваля или ругая – до сих пор непонятно: «У нее только 25 слов. Упоенье, моленье, трепет, лепет, слезы, грезы. И она с этими словами пишет чудные стихи».
Читать маленькая Татьяна научилась очень рано и, по всей видимости, самостоятельно – ребенку явно не хватало родительского внимания и участия:
«На меня мало обращали внимания: все привыкли к тому, что я обыкновенно сижу в кресле, закрытая от людских взоров газетой, бывшей больше меня, а на вопрос: "Что ты, душенька, делаешь?" -- отвечала: "Читаю". Все думали, что это игра. Но раз кому-то пришло в голову продолжить вопрос: "А ну-ка, душенька, почитай мне!" И к общему изумлению, душенька начала читать передовицу из "Голоса". Мама испугалась от неожиданности, а докторша нашла, что это слишком рано, и от меня отобрали все книги».
Понятно, что запрет ничего не решил: чтение оставалось любимым занятием девочки, она и сама в скором времени приступила к стихосложению.
Отраженье исчезнувших лет,
Облегченье житейского ига.
Вечных истин немеркнущий свет —
Это книга. Да здравствует книга!
Неустанных исканий залог.
Радость каждого нового сдвига,
Указанье грядущих дорог—
Это — книга. Да здравствует—
книга!
Чистых радостей светлый исток,
Закрепленье счастливого мига.
Лучший друг, если ты одинок, —
Это книга. Да здравствует книга!
В семнадцать лет Татьяна уже начала зарабатывать литературным трудом: ее пьесу «Летняя картинка» приняли к постановке не где-нибудь, а в Малом театре. Поэтическое мастерство приходилось оттачивать в периодических изданиях: ее стихи охотно публиковали престижные и многотиражные газеты «Русские Ведомости», «Артист», «Северный Курьер», «Русская Мысль» и «Новое Время». Щепкина-Куперник и сама попала в обойму – оригинальной, остроумной и интересной писательницей восхищалась молодежь, цитируя наизусть ее стихи, а баллада «От павших твердынь Порт-Артура»,написанное под впечатлением расстрела манифестации петербургских рабочих у Зимнего дворца 9 января 1905 года, стала настоящей народной песней. Театральная публика с восторгом приняла ее перевод пьесы Ростана «Принцесса Грёза», которую играли на подмостках лучших столичных и провинциальных театров – пьесу даже разобрали на отрывки, из которых слагались романсы и песенки.
Театровед Николай Любимов в своих воспоминаниях «Неувядаемый цвет» отмечает, что «Татьяна Львовна талантливо и умно прожила свою жизнь. Она быстро ориентировалась в обстановке. Глаза у нее были близорукие, а душа и ум дальнозоркие. Щепкину-Куперник никогда не покидало отчетливое сознание, что жизнь – это первоисточник, что всё, что ни есть непреходяще прекрасного во всех областях искусства, – все от жизни и благодаря ей».
С принятием идей социалистической революции не сложилось: Щепкина-Куперник бежала в Крым вместе с семьей актрисы Малого театра Марии Ермоловой, но дальше в эмиграцию не последовала, вернулась. Стала классиком художественного перевода, заслуженным деятелем РСФСР, получила орден Трудового Красного Знамени за «весомый вклад в литературу».
Евгений Евтушенко однажды назвал Татьяну Щепкину-Куперник незаконченным черновиком – она могла бы стать одним из первых поэтов России: у нее есть несколько совершенно гениальных стихотворений, например, «На кладбище» или пророческое «Симеиз», но вариант ее судьбы получился именно таким – сперва с игрой страстей и излишними декорациями, затем – с писанием стихов «в стол». Да она, собственно, и не рассчитывала на приязнь потомков:
«Это будет много лет спустя – может быть, в 21-м, может быть, в 22-м веке – так, в 2125 году… какой-нибудь критик захочет воскресить несколько забытых теней и начнет заниматься моими уцелевшими сочинениями...».
Скончалась Татьяна Львовна 27 июля 1952 года, похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
