Я продолжаю ревизию моей городской, перебравшейся в деревню библиотеки.
С юности (эта не очень хорошая привычка осталась у меня и сейчас) что-либо читая, я подчёркиваю, отчеркиваю, ставлю плюсы или минусы, восклицательные или вопросительные знаки…
И. В. Гёте. Избранное. «Страдания юного Вертера»… Интересно, на что я обращала внимание в сорок лет?!
«… люди страдали бы гораздо меньше, если бы не развивали в себе так усердно силу воображения, не припоминали бы без конца прошедшие неприятности, а жили бы безобидным настоящим» <…> «Удел рода человеческого повсюду один! В большинстве своём люди трудятся по целым дням, лишь бы прожить, а если остаётся у них немножко свободы, они до того пугаются её, что ищут, каким бы способом от неё избавиться». <…> «Все учёнейшие школьные и домашние учителя согласны в том, что дети не знают, почему они хотят чего-нибудь; но что взрослые не лучше детей ощупью бродят по земле и тоже не знают, откуда пришли и куда идут, точно так же не видят в своих поступках определённой цели, и что ими также управляют при помощи печенья, пирожного и розог…» <…> «Милый Вильгельм, я не раз задумывался над тем, как сильна в человеке жажда бродяжничать, делать новые открытия, как его манят просторы; но наряду с этим в нас живёт внутренняя тяга к добровольному ограничению, к тому, чтобы катиться по привычной колее, не оглядываясь по сторонам» <…> «Люди часто жалуются, что счастливых дней выпадает мало, а тяжёлых много, - так начал я, - но по-моему это неверно. Если бы мы с открытым сердцем шли навстречу тому хорошему, что уготовано нам Богом на каждый день, у нас хватило бы сил снести и беду, когда она приключится». <> «Ты пишешь, что матушка хотела бы определить меня к делу. Меня это рассмешило. Разве сейчас я бездельничаю? И не всё ли равно в конце концов что перебирать: горох или чечевицу. Всё на свете самообман, и глуп тот, кто в угоду другим, а не по собственному призванию и тяготению, трудится ради денег, почестей или чего-нибудь ещё» <…> «Только вот что, друг мой! На свете редко приходится решать, либо – да, либо – нет! Чувства и поступки также многообразны, как и разновидности носов между орлиным и вздёрнутым. Поэтому не сердись, если я, признав все твои доводы, тем не менее попытаюсь найти лазейку между «да» и «нет». <…> «Очередная твоя блажь, - сказал Альберт. – Вечно ты перехватываешь через край, а тут ты кругом не прав, - речь ведь идёт о самоубийстве, а ты сравниваешь его с великими деяниями, когда на самом деле это несомненная слабость: куда легче умереть, чем стойко сносить мученическую жизнь». <…> «Человеческой природе положен определённый предел, - продолжал я. – Человек может сносить радость, горе, боль лишь до известной степени, а когда эта степень превышена, он гибнет. Значит вопрос не в том, силён он или слаб, а может ли он претерпеть меру своих страданий, всё равно душевных или физических…» <…> «Посмотри на человека с его замкнутым внутренним миром: как действуют на него впечатления, как навязчивые мысли пускают в нём корни, пока всё растущая страсть не лишит его всякого самообладания и не доведёт до погибели» <…> «Почему-то, что составляет счастье человека, должно вместе с тем быть и источником его страданий? Могучая и горячая моя любовь к живой природе, наполнявшая меня таким блаженством, превращая для меня в рай весь окружающий мир, теперь стала моим мучением… Бывало, я со скалы оглядывал всю цветущую долину… и видел, как всё вокруг растёт… и мох, добывающий себе пищу в голой скале подо мной, и кустарник, растущий по сухому песчаному косогору открывали мне сокровенную священную жизнь природы; всё, всё заключал я в моё трепетное сердце… а люди прячутся, сбившись в кучу по своим домишкам и воображают, будто они царят над всем миром!... Безобиднейшая прогулка стоит жизни тысячам жалких червячков; один шаг сокрушает постройки, кропотливо возведённые муравьями, и топчет в прах целый мирок. О нет, не великие, исключительные всемирные бедствия трогают меня. Не потопы, смывающие ваши деревни, не землетрясения, поглощающие ваши города: я не могу примириться с разрушительной силой, сокрытой во всей природе и ничего не создавшей такого, что не истребляло бы своего соседа или самого себя». <…> «Ах, Вильгельм, пойми, что одинокая келья, власяница и вериги были бы теперь блаженством для моей души». <…> «Как может холодное, мертвое слово передать божественное цветение души!» <…> «Меня бесит, Вильгельм, когда я вижу людей, не умеющих ценить и беречь то, что есть хорошего на земле. Ты, конечно, помнишь ореховые деревья, под которыми мы сидели … Срубили! Я вне себя от бешенства! Я способен прикончить того мерзавца, который нанёс им первый удар…» <…> Часто мне хочется разодрать себе грудь и размозжить голову оттого, что люди так мало способны дать друг другу. Увы, если во мне самом нет любви, радости, восторга и жара, другой не подарит мне их, и, будь моё сердце полно блаженства, я не сделаю счастливым того, кто стоит предо мной, бесчувственный и бессильный». <…> «На дороге показалась старуха. «Генрих! – крикнула она. – Генрих, где ты запропастился? Мы тебя ищем!.. «Это ваш сын? – спросил я, подходя к ней. «Да, батюшка, мой горемычный сын! – ответила она. – «Давно он такой?» - спросил я. «Такой с полгода. Слава Богу, стал тихим, а то год буйным был… А какой был хороший, скромный человек. Он красиво писал, бумаги переписывал, и мне помогал кормиться. А потом загрустил, заболел горячкой, впал в буйство, а теперь, видите, какой стал… «Я остановил поток её красноречия вопросом: «А что это были за времена, когда он, по его словам, жил так счастливо и привольно?» - «Вот глупенький-то! – воскликнула она с жалостливой улыбкой. – Это он хвалит те времена, когда был без памяти, сидел в сумасшедшем доме и себя не помнил». Её слова меня как громом поразили, я поспешил уйти <…> Боже правый! Неужто Ты судил счастье только не вошедшим в разум или вновь утратившим его!..»
- вот такие размышления впечатляли двадцать с лишним лет тому назад.
Интересно, чтобы я выписала из «Страданий Вертера», созвучное моему сердцу, сегодня? Пожалуй, вот это: «Душа моя озарена неземной радостью, как эти чудесные весенние утра, которыми я наслаждаюсь от всего сердца. Я совсем один и блаженствую в здешнем краю, словно созданном для таких, как я. Я так счастлив, мой друг, так упоен ощущением покоя, что искусство моё страдает от этого…»
Я иду неспешно по той же дороге к мосту... Соседский Жулик вырвался на волю и, опьяненный свободой, носится по слегка заснеженному полю. Интересно, о чём думают деревья?! У меня нет сомнений в том, что у них есть свои думы. Странно, иногда в безветренную погоду лес шумит, а в ветреную, как сегодня, молчит. Непостижимы загадки природы. Я не перестаю удивляться недокучливости одного и того же маршрута! Та же, скованная льдом река, кстати, вода ещё кое - где проглядывает небольшими лунками. Я снова вижу в небе след от самолёта, но сегодня не дугой, а идеально оборванным, идущим от облака вектором. Река всё так же вытекает из-под моста шумною речкою, приветствуя меня услаждающими сердце звуками. На берегу 4 сосны срослись у основания в один огромный ствол, а после снова разделились в нерушимой целостности по одной. Вчера я не увидела эту красоту.
Два больших увала (между ними Страшной лог) похожи на немаркий бюстгальтер без бретелек, с широкими, почти в размер чашек, проймами. Как прекрасны прогулки в одиночестве! Спутники, даже самые добрые и приятные, наверное, нанесли бы им невосполнимый урон.
Жулик, не вынеся моей созерцательности, умчался от меня.
Пора и мне домой: матушка ожидает в кресле моего возвращения.
Мы используем файлы cookie для улучшения работы сайта. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с условиями использования файлов cookies. Чтобы ознакомиться с Политикой обработки персональных данных и файлов cookie, нажмите здесь.
