Евангелие февраляПетербургский дневник. День после детства. Случайный клик — и ты в раю... Утро – по воле вселенского рандома – подарило мне Пассакалью Генделя, украло меня у всего и всех, раздело до сердца. ...впервые эту мелодию я услышала, когда была, пожалуй, в пятом или шестом классе. Я хорошо помню тот день: мы готовились в школе к какому-то очередному творческому конкурсу. Нескольких девочек из разных классов "сняли" с уроков и собрали в одном кабинете на первом этаже нашей милой старой школы. Было то же самое время года, что и сейчас – между зимой и весной. Третья четверть обычно была плотно заполнена какими-то такими делами... Я, с пятого класса начиная, в это время толком не училась, а все все ездила "защищать честь школы" – то по каким-то гуманитарным олимпиадам, то по творческим конкурсам районного, городского или областного значения. Знакомилась там с детьми из других школ, влюблялась, блистала в меру возможностей, получала новый опыт... В нашей школе был такой "актив" самых ярких детей из разных классов: мы знали друг друга, не то, чтобы дружили, но было весело и... Иногда больше того. Было сотворчество, было что-то вроде влюбленности в жизнь друг через друга. Как ни странно, не было зависти и соперничества. Две близкие подружки Оксана и Катя, девочки из звездного седьмого "А", очень яркие и талантливые в разных областях часто выступали дуэтом. Обе отлично читали стихи и прозу, пели на два голоса. У них были очень красивые, хорошо поставленные голоса... Грудной и низкий голос Кати лишь в первый миг не вязался с ее хрупким сложением. Сухощавая, маленького роста, уже тогда вовсю носившая шпильки, смело и с особым вкусом одевавшаяся (сейчас я знаю, что это называется "бохо шик"), умевшая, как никто, обернуть вокруг горла длинный шарф, сдвинуть бархатный берет на бок, выпустив из под него пшеничную круто завитую прядь, Катя была звездой первой величины. Но Оксана не уступала подруге, а в чем-то, безо всякого сомнения, опережала ее. Она была самой красивой девочкой в нашей школе. Творение нежного еврейского бога – с огромными карими глазами, природными темными локонами до плеч, эта девочка обладала самыми стройными в мире, точеными ножками. Она была среднего, но все же скорее высокого для своего возраста, роста, каблуки не носила. Ей и балеток было достаточно... Я всегда разглядывала ее, как восхитительную фарфоровую куклу, ожившую, чтобы смертным было, о чем мечтать... А ее голос – он был ангельским. Катино густое меццо оттенял, хотя тоже не был высоким, но был гораздо теплее, мягче и... Словно мерцал серебром... Девочки вдвоем ходили в музыкальную школу, их дуэт, пожалуй, там и сложился. Звездили они вплоть до выпуска... Что интересно, они не были заносчивыми, не веяло от них ни стервозностью, ни дерзостью. Мы дружили, хотя, конечно, в таком возрасте разница в два года ощущается очень сильно, и они относились ко мне немного покровительственно, но без высокомерия. Все-таки... На сцене я заставляла всех замирать. Я уже тогда (совершенно интуитивно) нашла тот верный тон, с которым нужно было держать паузы. Иногда я позволяла их себе невозможно долгие, но... Все молчали и смотрели влажными глазами, Экзюпери торжествовал, Станиславский еще обо мне не знал, но заочно гордился. ...в этот день между весной и летом мы ждали кого-то из педагогов в кабинете, где обычно проходили занятия хора и уроки музыки. Там было пианино – одно на всю школу. Его, конечно, нельзя было трогать... Но им было можно все. Богини в девочковых телах, что с них взять? Богини пожелали усесться на один стул и в четыре руки, смеясь и толкаясь, играть... Я замерла и осталась вся – этим голубоватым светом послезимнего солнца, этим волнующимся, трепещущим звуком, этими порхающими над клавишами узкими кистями, ресницами, ямочками щек, этим тающим детством... Я даже не спросила их, что это за музыка, просто просила еще. Они смеялись и начинали короткую пьесу сначала, а я сердцем считала эти ангельские (генделевские, теперь знаю) ступеньки... "...провожальная песня, позже танец испанского происхождения". Провожальная... А вот сегодня я была вечной. Минуты две, и две еще, и две потом. Не Бах с его бесконечным небом – классик, подходящий для программы музыкальной школы. Но что он сделал за эти две минуты?.. Я слушала и вдруг подумала — это же надо, сейчас, впервые после стольких парений и падений ниже дна! — что музыка не из этого мира. Как нам вообще пришло в нашу общевидовую голову, что звуки можно собирать в такие ряды? Где мы, прямоходящие животные, слышали это? У воды, ветра, огня, деревьев и птиц – у всего есть музыка, но человек знает что-то тайное, нам как виду доступно наслаждение особое. Сколько раз мое сердце становилось живым медом... Иногда нескольких аккордов было достаточно – была бы последовательность выбрана верно. А что верно для меня? Мне не сказать этого словами специальными, но ими вообще ничего не сказать. Мне надо, чтобы память Дома была в этом звуке, и нет такого среди нас, кто не помнит о нем, настолько, насколько притворяется. И о любви (ко вчерашнему разговору), в сущности, я больше ничего не знаю. Она – музыка, которую мы можем созерцать в тишине между нами. За всеми бурями хотений паузы беззвучной музыки — вот единственное, что стоило всей моей жизни. Чего боюсь (если еще чего-то боюсь) в этом мире, так это того, что не найду никого больше, у кого сорт сердца тот же, кто из музыки моей. Какая разница, что я ни на чем не играю... Послушайте Генделя. Это Евангелие февраля. Накануне марта... Сегодня это будет – любовь. ...и ни слова про Питер. © Copyright: Ксения Гильман, 2023.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
