Каждое утро я бегал к столбу с афишами посмотреть, какие спектакли объявлял он.
Ничто не могло быть бескорыстнее и счастливее грез, навеваемых моему воображению каждой
объявленной пьесой и обусловленных, с одной стороны, ассоциациями, неразрывно связанными со словами, составлявшими название пьесы, а с другой – цветом афиш, еще влажных и
сморщенных от клея, на которых это название было напечатано. Если не считать таких странных произведений, как «Завещание Цезаря Жиродо» или «Эдип-царь», напечатанных не на
зеленых афишах Комической Оперы, но на афишах винного цвета Французской Комедии, то
ничто не казалось мне более отличным от пера сверкающей белизны «Бриллиантов короны»,
чем гладкий таинственный атлас «Черного домино»; так как мои родители сказали мне, что
для своего первого посещения театра я должен буду сделать выбор между этими двумя пьесами, то я стремился последовательно углубить их заглавия (ибо заглавия эти были все, что я
о них знал), пытаясь таким образом угадать в каждом удовольствие, которое оно сулило мне, и
сравнить его с удовольствием, таившимся в другом заглавии; в заключение я с такой яркостью
представлял себе, с одной стороны, ослепительно сверкающую и горделивую пьесу, а с другой
– пьесу спокойную и бархатистую, что бывал так же не способен решить, какой из них следует
отдать предпочтение, как не способен был бы сделать выбор между предложенными мне на
сладкое рисом a l’Imp;ratrice3 и знаменитым шоколадным кремом
