У каждой ночи привкус новый,
но так же вдребезги храпят
и спят, откушав, Ивановы,
в белье, как в пошлости, до пят.
А я один. Живи в пустыне.
Иди, главы не нагибай,
когда бараньим салом стынет
их храп протяжный на губах.
Куда идти, куда мне деться
от лжи, от пошлости, от сна?
Так выручай, простое детство
и лермонтовская сосна.
И не уйти. Меня за локоть
хватает мир их, и, рыгнув,
он хвалит Александра Блока,
мизинец тонко отогнув.
Я бью наотмашь, и мгновенно
он внешне переменит суть:
он станет девушкой надменной,
держащей зонтик на весу.
И голосом, как будто клизмой,
пенснишки вскинув, как ружьё,
он мне припишет десять "измов"
и сорок "выпадов" пришьёт.
Я рассмеюсь, я эту рожу
узнаю всюду и всегда.
Но скажет милая: "Быть может",
и друг мне руку не подаст.
И будет утро... На рассвете
мне скажет Александр Блок:
"Иди, поэт, ищи на свете,
простому чувству уголок".
Иди, доказывай алиби,
алиби сердца, или вот -
вполне достаточный калибр
мелкокалиберки "Франкот".
