Диагноз ПоэтОпубликовано в журнале: Сергей Зубарев — психоаналитик, публицист, автор нескольких книг по психологии. Елена Сафронова — поэт, критик и публицист, печаталась в журналах “Вестник Европы”, “Дети Ра”, “Знамя”, “Литературная учеба”, “Урал”. Живет в Рязани. Диагноз: Поэт Примечание 1: в статье используются условные сокращения, обозначающие... нет, не значение поэтических талантов, упомянутых в тексте; в значении потомки разберутся. Сокращения подразумевают степень распространенности информации о них. М — местные поэты, Ст — столичные, С — сетевые, Р — всероссийской известности. Примечание 2: это исследование, а не разоблачение. Поэтому имена (в описаниях клинических случаев, иллюстрирующих симптомы диагноза “Поэт”) сознательно замещены отвлеченными символами. Все догадки о персонификации и идентификации якобы узнанных имяреков лежат на совести догадчиков. Примечание 3: в статье не приводятся цитаты из стихов носителей диагноза “Поэт”, чтобы не подталкивать читателя к совершению ошибок двух родов — оценке стихов на предмет их качества (стихи Поэтов поразительно разнородны по форме и уровню) и опознанию в героях статьи конкретных персонажей (речь идет о типовых явлениях). Пояснение для читателей: статья состоит из двух “переплетенных” между собой блоков текста, один из которой написан Еленой Сафроновой, другой — Сергеем Зубаревым. Мы выбрали такую форму, чтобы полнее осветить картину, не нарушать ход мысли и упростить подачу Вам информации. Там, где речь идет об индивидуальном опыте или познаниях одного из авторов, используется местоимение “я” (не правда ли, читателю важнее факты, а не имя того, кто их транслирует?). В остальных случаях мы представляемся как “авторы данной статьи”. — Да, болезни есть иные, Но у вас — шизофрения. — Может, всё-таки иное?.. — Если только — паранойя... С. Белорусец Недавно из мира живых оказался вычеркнут поэт Омега (М). Точнее сказать, вырезан: колесами поезда. Поэту Омеге было около пятидесяти лет. Почти все это время он нигде не работал за зарплату, имея системный психиатрический диагноз, но, следом за Иосифом Бродским, считал: “Я работал — я писал стихи!” При этом литературного и никакого другого образования не имел и не желал получить, убежденный в своем таланте. Что еще делал Омега в мире людей? Жил на иждивении престарелых родителей и жены. За счет спонсорских средств издал один сборничек стихов в мягкой обложке. Дал жизнь детям (вместе с риском обнаружить у себя папин диагноз). Был по суду признан недееспособным — не мог отвечать по закону, если бы в приступе болезни кого-то убил или покалечил. Родных за хлопоты благодарил бесконечными моральными травмами из-за попыток декоративных самоубийств. К немногим своим друзьям относился неровно, сообразно ходу заболевания. Чаще причинял тем, кто хорошо к нему относился, боль и переживания. Короче говоря — за всю жизнь не сделал никому ничего доброго. Если не придавать сакрального значения поэтическому творчеству. Единственной заслугой Омеги можно считать создание в перестроечные годы некоего подобия Ликея, где молодые авторы должны были проходить литературную шлифовку, а более зрелые, на взгляд Омеги, — творчески общаться, отдыхая душой. Но Ликей недолго просуществовал. К счастью для юных учеников. Чему молодые авторы могли научиться у неграмотного, амбициозного, неизлечимо больного и потому видевшего мир и литературу искаженно учителя? Услышав, допустим, по радио “попсовую” песенку, Омега презрительно кривился: “Я таких песенок могу за час десяток написать левой ногой!” Врал, естественно. Не мог он написать ни одной такой песенки, ни ногой, ни рукой, ни ценой неимоверного напряжения всех ресурсов организма. Ибо у Омеги и автора какой-либо “Ксюши-Нюши” диаметрально разные задачи и цели. Там, где текстовик думает о развлечении своего многоликого слушателя, не шибко образованного, но заслуживающего глотка радости и минутки веселья, Омега заботится лишь о переваливании на плечи своего потенциального читателя собственной боли. Каковой при его диагнозе никогда не избыть. Все стихи Омеги носили отпечаток мрачного, искривленного и невероятного эксцентричного сознания, душевного нездоровья и вольного обращения со словом. Сады Ликея для “более зрелых” просуществовали куда дольше детской поэтической студии. Но сказать, что тем самым кто-то был осчастливлен, — значит, погрешить против объективности. Так как Сады Ликея эти — сродни капкану, попадая в который творческая личность начинает вращаться по круговому руслу, подобно игле на бракованной грампластинке. Бесцельное, бесполезное времяпрепровождение, где симулякрами заменяются литературное становление, личностный рост, работа над собой и словом, творческое общение, постижение новой информации, даже дружба, любовь и здоровая творческая конкуренция. И пять, и десять, и пятнадцать, и пятьдесят лет в Садах Ликея велись бы одни и те же разговоры, мелькали бы одни и те же лица, разливалось бы одно и то же вино — и никто из регулярных гостей Ликея никогда бы не выбрался из этого круга на литературный уровень выше (М). Для того, чтобы достичь чего-то большего, необходимо было “отряхнуть его прах со своих ног”. Еще Омега где мог (читай: в своем Ликее и его Садах) и как мог популяризовал поэзию, объясняя, что она есть наивысшее достижение разума, а ее формирование, руками Омеги и ему подобных, — есть наивысшая задача природы. В Высший разум — допустим, в христианскую Троицу, да и ни в какого другого Бога он не верил, полагая, что нравственные заповеди божества сильно ущемляют его, Омегину, свободу и права (в том числе и право на страшнейший грех для верующего: суицид). Максимум — Бог был нужен Омеге как постоянный оппонент в стихах. Зато в поэзию оный персонаж верил, как в Бога. Незадолго до символической кончины написал для литературного издания “Тридецитетрадрахматон” (М) статью, где сокрушался, что в районных газетах порой публикуют стихи за деньги, оформляя их как размещение рекламы (остроумна логика газетчиков — что такое есть опубликование поэзии, как не самореклама? Легко представить, КАКОГО качества стихи и после КАКОГО напора автора непритязательные районные газеты публиковали “на правах рекламы”!). И утверждал: никто-де не убедит Омегу и его единомышленников, что литература может быть коммерческой, ибо подлинная поэзия и проза никогда не будут превращены в бизнес и даже не будут с ним “дружить”. Да только, противореча всему сказанному, кончался опус Омеги призывом к нравственным и духовно богатым людям — мол, отзовитесь, поддержите литературу!.. Разумеется, материально. Омеге было свойственно: — писать слова Поэт, Поэзия исключительно с большой буквы, особенно когда речь идет об удачном, на взгляд Омеги, литературном экзерсисе; — писать слово “поэт” с маленькой буквы, когда речь шла о работнике слова, что не нравился Омеге; — свято веровать в то, что весь мир Поэту ДОЛЖЕН — не столько материальную дань, хотя он и от взноса на издание его стихов не отказался бы, сколько дань восхищения, преклонения и энергии (а вот поэт обойдется). 1. Авторы этого исследования намерены последовательно опровергнуть все мифы, сопровождающие “мирское” существование поэтов типа Омеги и, в общем-то, их силами и сформированные за многие века в виде устного фольклора. Это мифы об: исключительности поэтов на фоне среды “просто” людей; нравственности и прочих проявлений возвышенности, присущей поэтам; невозможности соприкосновения литературы и бизнеса; социокультурной невостребованности подлинного творца. Стоит чуточку скорректировать взгляд, вырываясь из плена мифов — и очевидным делается вывод, какие творцы заведомо неудачливы. Нечто подобное я уже проделывала в своей статье “Людям этой профессии несколько ниже” (“Урал”, 2006, № 9). Но в той работе на первый план выходил, так сказать, социальный аспект поэтического бытия. Сейчас же, с помощью психолога-психоаналитика Сергея Зубарева “в фокусе” окажется психологический аспект поэтического бытования. Поэтому в прологе так подробно и описана фигура Омеги, что она, пожалуй, максимально типична для страты неудачливых творческих работников. Какое-то время я думала, что Омега таков, потому что не совсем здоров. Но эмпирический опыт рассудил иначе. Жизненной энергией окружающих обожают питаться многие душевнобольные, но еще чаще этой методой пользуются условно вменяемые, однако безнадежно безнравственные представители человеческой породы... Иными словами, мы собираемся рассмотреть “симптомы”, совокупность которых означает: “диагноз — Поэт”. Первое и главное, чем необходимо заручиться, читая эту статью, — незашоренностью взгляда и умением подвергать сомнению устоявшиеся стереотипы. Один из них — почтительное отношение к людям не вполне адекватным, восприятие их как “народной совести” или “божьего гласа”, и выдача им своеобразной индульгенции на вседозволенность. Другой — возведенная уже в ранг правила этикета общественная культурная привычка: внимание к Поэтам и почитание их. “Игры” в творческие вечера, литературные фестивали, презентации книг, в ходе чего и подтверждается завышенная самооценка Поэтов. Увы, мы все в разной степени “замазаны” круговой порукой культурной тусовки, и ответственность ложится как на Поэтов, так и на их слушателей. Благодаря своим немногочисленным слушателям Поэт Омега с его бешеным эгоцентризмом получил возможность демонстрировать симптомы своего основного диагноза (который сам он полагал Богоданным, допуская участие Бога в его даровании): Поэт. Помните, у Николая Рубцова: Поэт нисколько не опасен, Пока его не разозлят?.. Что может разозлить Поэта сильнее, чем сомнение в его гениальности? Разозленный душевнобольной поэт способен стать и социально опасным — швыряние тяжелыми предметами, вспышки неконтролируемой агрессии... Видимо, предполагая это, слушатели и предпочитают восхищаться. Практика показывает, что вменяемый человек, даже занятый вплотную литературным трудом в поэтических жанрах, не напишет всуе ни о себе, ни о приятеле своем “Поэт”. Встречается такое написание в критике, публицистике, рецензиях, эссе не так редко (в отличие от сферы академического литературоведения, где нет места вольностям), но всякий раз для слова “Поэт” подобраны основания. Либо речь о стихотворце первой величины, либо о некоем недосягаемом идеале, либо о бескрайнем личном уважении к поименованному... Возможен также иронический аспект (наиболее психологически обоснованный): “...Но стоит появиться средь бела дня крючнику с фургоном, как Поэт (не надо называть фамилий) сразу пишет в газету поэтическое письмо об отрицательном влиянии крючника на недозрелую психологию ребенка” (так пишет прозаик Евгений Попов в рассказе “Гуманизм”). Обоснованный “Поэт” в широко растиражированном тексте есть словарная вольность, фигура речи, признак профессионализма. Написание Поэта с большой буквы на бумагах в столе автора или на его личной страничке в Сети с количеством посещений 10 человек в месяц... есть, скорее всего, симптом одноименного “диагноза”. Поэты отличаются эгоцентризмом, нарциссизмом, отрывом от реальности, в отношениях с окружающими проявляют инфантильность, часто — паразитического характера. Поэт в принципе не способен к адекватной самооценке. Давайте в утверждении данного постулата пойдем от частного к общему — от примеров к сумме умозаключений. Носители оного “диагноза”, как правило, абсолютно нетерпимы к критике, как бы справедлива она ни была. В особо патологических случаях Поэту вообще невозможно что-либо сказать о его стихах, ни дурного, ни хорошего, ибо у него уже готово собственное мнение, а стороннее его не интересует. На критику Поэты отвечают по базарному принципу: “А ты сам...!” С точки зрения самого Поэта, стихи Поэта всегда восхитительны. Они не могут порождать в их “получателе” иных чувств, кроме преклонения, просветления, озарения. Они не могут быть подвергнуты критике. Они не могут быть подвергнуты (упаси Боже!) пародированию, эпиграмме, анаграмме, перифразу и любому другому литературному эксперименту. “Тренируйтесь на кошках” — Боратынском, Лермонтове, Бродском, заново переводите Данте и Вергилия, только оставьте почивать на лаврах неприкосновенные вирши Поэта. Причем отказаться от их слушания под любым благовидным и даже уважительным предлогом также означает нанести Поэту смертельное оскорбление. Поэт, он же автор песен, он же исполнитель собственных песен, он же современное воплощение Нарцисса, Дельта (М, но уверяет обожателей, что Р) обожал собирать вокруг себя компанию обожателей — прошу прощения за тавтологию, однако иначе никак определения не стыкуются с максимальной точностью. Дельта читал обожателям стихи, пел песни и вещал мудрые истины, открытые только ему. Однажды компания обожателей засиделась после полуночи, и неофитка, малоопытная в общении с Поэтами, робко сказала, что ей пора домой, когда Дельта изъявил желание прочесть очередную свою поэму. Цензурными в многоступенчатом ответе Поэта Дельты этой “козе” были только предлоги “в” и “на”... Поэт Омикрон (Ст) в беседах о литературе формировал три уровня мнения: 1) свое; 2) мнение своих товарищей, “которым я доверяю” (читай: знаю как Поэтов); 3) обывательское — “ты рассуждаешь так примитивно, что слушать тошно. Займись делом, в котором более сведущ(а)”. Поэт Каппа (С) в ответ на пародию, размещенную в сети же, изрыгнул такой фонтан матюгов и личных оскорблений в адрес пародиста, состоящих из сложносоставных оскорбительных конструкций типа: “убогая физиономия гидроцефала”, “заядлый текстовый онанист”, “Мистер е-Банный Лист”. Примечательно, что подписывал свои тирады Каппа, естественно: “Каппа Каппович, Поэт”. А вот упомянутого по ходу разделывания пародиста поименовал попросту “поэтом”. Что касается огромной плеяды обитателей литературных порталов (С), в особенности контркультурной направленности, то их даже не обязательно маскировать под символическими поименованиями, так как почти все они носят ники. Имя им легион. Но именно на контркультурных порталах наиболее явственно выражена хроническая неспособность Поэтов переносить критику. Реакцию контркультурных Поэтов на критику вкупе с непреодолимой необходимостью выкладывать в Сеть свои произведения Сергей Зубарев комментирует следующим образом: “Психологически эти творцы находятся в том возрасте, в котором ребёнок ещё не может отделить себя от своих фекалий. Выходящий из ребёнка “продукт” тот считает продолжением себя и ожидает, что родители и все окружающие, кто любит ребёнка, будут любить и его какашки. Соответственно критика родного продукта воспринимается болезненно, как критика своей растущей личности. В норме дети, с помощью вменяемых родителей, быстро учатся отделять себя от своей продукции, в дальнейшем — от своих поступков. Отделившись от сделанного собой, личность обретает возможность коррекции и совершенствования своей творческой продукции, поведения и собственно души. В состоянии слитности с какашкой совершенства не добьёшься”. 2. Необходимо также заметить, что примеры поведения Поэтов чаще всего не существуют в чистом виде, а интегрируют целый ряд проявлений: нетерпимость к критике + нетерпимость к чужому мнению вообще + болезненное стремление доказать собственное превосходство над не только оппонентами, но и товарищами по перу + переход в этом процессе за границы добра и зла. Скажем, Поэтесса Тау (М) некогда получила премию имени одного замечательного писателя в поэтической номинации. Вскоре после этого она “переквалифицировалась” в журналисты и отблагодарила имярека учредителя премии газетной правдой о его частной жизни. Ныне Тау обосновалась на контркультурных просторах Рунета. Но до сих пор кичится тем, что получила премию имярека за настоящие литературные произведения. А уж в реале Поэты борются за первенство в избранном “ареале обитания” в основном методами Шарля Мориса Талейрана и других хитроумных политиков. Поэтесса Сигма (М) достигла лидирующего положения в своем кругу, применяя принцип Людовика XI “Разделяй и властвуй!”. Способ простой, но безотказный, обкатанный веками: нашептывание наедине. В итоге окружающие Сигму и Поэты, и поэты шагу ступить без ее ведома не могут. Знают, что, не занимая никаких лидерских должностей в отделении Союза писателей, не работая во властных структурах, Сигма тем не менее имеет право решающего голоса во всех вопросах. Хочешь вступить в союз — понравься Сигме. Хочешь спокойно жить-творить — дружи с Сигмой. Кто осмеливается на независимость, Сигмой занесен в черный список, и подмоченная репутация — при внешнем дружелюбии Сигмы — тому обеспечена. Утешает одно: сфера влияния Сигмы географически мала (вероятнее всего, границы были точно рассчитаны Сигмой с помощью теперь уже Юлия Цезаря — лучше быть первым в деревне, чем вторым в Риме). Кстати, упомянув Сигму, нельзя не вернуться к потребности Поэтов питаться чужой жизненной энергией. Поэтесса Сигма — яркий образчик энергетического вампира. Эта сторона ее натуры организована удивительно логично — от пронзительных стихов преимущественно на тему любви, либо несчастной в корне, либо отравленной частично холодностью ее объекта, до изумительного умения раздувать бурю в стакане воды из за бытовых неурядиц уровня перегоревшей лампочки и распространять по всем знакомым сознание собственного бесконечного несчастья. Без порчи чужой крови, без воровства частичек чужой души Поэты физически не способны существовать. Это доказывают миллионы метров стихов, несущих читателю исключительную боль Поэтов. Потому что первой и главной задачей Поэта является избавление от душевных мук, облегчение душевного и, соответственно, психофизического состояния. К этой задаче мы еще вернемся! Когда речь идет о непрофессиональной поэтической работе, — а именно на таком уровне чаще находятся легионы Поэтов — психологический механизм рождения стихов один и тот же: “выплеснуть то, что накопилось в душе”. Не суть важно, по какому поводу накопилось — от несчастной любви или от возмущения политической обстановкой. Но способность к контейнированию, то есть выдерживанию, у исследуемых нами инфантильных личностей слаба. Способность выдерживать напряжение любого рода — один из главных критериев зрелости человека. Подлинно взрослый, сильный духом человек сохранит негатив в себе, оберегая покой близких и не отягощая мир, и найдет способ адекватно отреагировать. Поэт, обладая “малой ёмкостью”, станет лихорадочно искать, куда слить невыносимые чувства. Найдет элементарно — через стихи. Конечно, лучше такая “канализация” эмоций, чем разрушительная атака на окружающих. Психотерапевтическая функция искусства давно известна и очень значима. Но Поэты в этот сток желают непременно окунуть всех, до кого только могут дотянуться. Весьма скоро “канализация” у Поэта станет стандартной процедурой. И тогда теряется шанс творческого роста Поэта. Ибо он будет бессознательно счастлив, выплескивая на бумагу (а посредством ее — на окружающих) свои эмоции, словно бы разделяя свое горе, тревогу, обиду, страх с потенциальным множеством читателей. Мотивация авторов из их уст обычно звучит так: “Меня так взволновало это (явление, ситуация, новость, поступок), что я не мог об этом не написать!” Поэтесса Дигамма (М) с оппонентами расправлялась посредством рассказов. Уволила со скандалом сотрудницу — написала рассказ про увольнение. Похоронила неблагостно родственника — написала рассказ про похороны. Прилагала все усилия, чтобы напечатать их хотя бы в местной прессе. Излишне пояснять, что самыми отвратными персонажами в этих рассказах были недавние противники автора. Вопреки распространенному (самими же Поэтами) мнению, основной грех Поэтов — не бесталанность и склонность к графомании, а талантливая манипуляция мыслями и чувствами читателя. Увы! Одному из авторов этой статьи есть в чем повиниться. Не согрешишь — не покаешься... Я, Елена Сафронова, имею право на этот вывод, ибо в молодости нагрешила на целых две стихотворных книжонки, видом и объемом не отличающиеся от книжек Поэтов. И я солгу, если буду утверждать, что моей рукой десять и более лет назад водило стремление “дать людям несколько минут радости” или “напомнить человечеству, что существуют вечные темы, что Красота спасет мир” (полагаю, все узнали типовые ответы Поэта на вопросы наивной аудитории “А для чего вы пишете?”). Двигало мною стремление нормально себя чувствовать, порой граничащее с физической невозможностью иначе избавиться от гнетущего фактора. А еще я искренне полагала, что имею право Поэта поступать так с “убогим миром непросвещенных слушателей”. По первой книге моих стихов изобилие гнетов, отравлявших мне жизнь, и буря отрицательных эмоций, “снятых” путем стихотворной канализации, отчетливо прослеживается. Помню, как, прочитав эту книгу, люди здравые меня спрашивали: “Как ты не повесилась в те годы?” Мол, по стихам понятно, что тебе — хоть в петлю. Элементарно: только потому и не повесилась, что написала все эти стихи. Вылила на читателей ушат собственных “помоев”. И что — это было благородное дело? Мне стыдно, что я писала такие стихи. Поэтому я о них обычно в своих биографиях умалчиваю или отодвигаю строчки “автор поэтических сборников” на самый конец автобиографии. Но откреститься полностью от этого позора, увы, не получится... Один вампир-Поэт переквалифицировался в критики. И то честнее... Естественно, вампирам (при их бессчетности) необходимо, чтобы читали только их творения. Отсюда ненависть Поэтов ко всей развлекательной литературе и песенной поэзии — и ко всем тем, кто создает эти легкие, имеющие одну простенькую цель — порадовать читателей — произведения. Ибо конкуренции с “развлекаловом” страдания Поэтов среди читателей-неспециалистов не выдерживают. А в среде специалистов действуют механизмы восприятия более тонкие. Там умеют различать мастерство стихотворцев, невзирая на то, с какой литеры пишут авторы слово Поэт. Кстати! Быть носителем диагноза Поэт не обязательно подразумевает писать стихи и пробиваться в литературные эмпиреи с рифмованным багажом переживаний. Как читатели, надеюсь, уже начали догадываться, Поэт — это всякий деятель, кто в мире видит только себя и из-за своей мощной личности не способен различить других людей. Он может работать врачом, инженером или адвокатом. Но если индивид использует свое дело ради позиционирования себя, любимого, и решения своих психофизических проблем, он в душе Поэт. Если же он свое занятие обращает на пользу людям, то... не все потеряно. Сетевой деятель Лямбда стихов не пишет, специализируется на прозе, а в реале — на журналистике. Но его предназначение на литературном портале, где он зарегистрированный член общества, — играть роль человека, которому абсолютно все выкладываемое редакцией на портале не по душе. Эту роль Лямбда играет с душой и азартом, находя колбы яда для каждого автора и его куратора (не “йаду”, которого предлагается выпить “аффтару”, а отравленных реплик в адрес чужого творчества с позиций якобы объективного видения). Лямбда по сути — истый Поэт. Но возникает резоннейший вопрос: если рассказанное здесь — правда, как же могут люди общаться с Поэтами, дружить с Поэтами, проводить с ними совместное время и даже вступать с ними в брак? Заметьте, мы не спрашиваем — как могут люди потреблять их творчество? Контакт читателя и автора бывает и удаленным, сведенным лишь к обмену информацией (тогда — практически безопасным для первого). В ряде случаев, о чем нельзя забыть, Поэт-вампир находит своего читателя-донора с избытком энергии. Тогда и овцы целы, и волки сыты, и обе стороны довольны, и автор нашел своего адресата. Само по себе искусство трудно обвинить в генерации каких-либо социальных проблем. Проблемы возникают не на уровне явлений и тенденций, а на уровне индивидуумов. Неизвестно, кто и когда сказал, что “Искусство требует жертв” — но эта фраза давно на слуху. Она очень точно выражает основную позицию Поэта. В жертву Поэтом без зазрения совести приносятся окружающие. Особенно — близкие, доверившиеся, привязавшиеся, полюбившие Поэта. Несчастная жена Омеги, увы, в своем “крестном пути” не одинока, — что подтверждает Православная церковь. В книге “Письма архимандрита Иоанна (Крестьянкина)” (издание Псково-Печерского монастыря, 2004) представлено, в числе прочих жалоб духовнику, письмо женщины, уставшей жить с творческим мужем. Наставление архимандрита Иоанна носит горестные нотки. Он говорит: “...И какое горе, что жене-матери не встретился муж-мужчина, но только художник и поэт...”. Известную песню Александра Городницкого “Не женитесь, поэты!” тоже можно толковать двояко: как в плане сочувствия поэтам, так и сострадания их женам и членам семей. Кстати, слышала легенду, что у Александра Городницкого в трудовой книжке красовалась надпись “поэт”. Но и без нее поэтический талант Городницкого не требует доказательств — стало быть, он видит бытие поэта “изнутри”. Неужели людям не страшно жить с Поэтами? 3. Все довольно просто. Чтобы оправдывать свое поведение, Поэты складывают прекрасные и возвышенные мифы, которыми и окружено их бытование. О двух параллельных сферах восприятия поэтов — мифологической, пафосной, и сатирической, бытовой — подробнее говорилось в статье “Людям этой профессии несколько ниже”. Сейчас нас интересует миф от Сергея Есенина: Быть поэтом — это значит то же, Если правды жизни не нарушить, Рубцевать себя по нежной коже, Кровью чувств ласкать чужие души. (“Персидские мотивы”, 1925 год). “Кровавый” тезис Есенина великолепно подтверждает садомазохизм Поэтов. Стремлению делать больно себе — и другим “за компанию” — придается высокий смысл. Правда, это еще тонкое мифотворчество, большинство мифов создаются вульгарнее — из перелицевания действительности, из имитации различных (преимущественно теплых) чувств там, где их нет. Поэт Кси (М) на правах закончившего Литинститут принес в свой нестоличный город формулировку: “Это не позиция Поэта!” (двойное придыхание в начале слова Поэт” играло роль заглавного инициала, а торжественная осанка всякий раз оттеняла значимость провозглашенного). Фразу сию Кси придумал для оценивания нравственного, духовного и мировоззренческого содержания стихов. Как намек на некую особую нравственность Поэтов. Но означала эта фраза практически лишь то, что данные стихи (в основном, плоды творчества провинциальных неофитов) у Кси вызывали отвращение своей безграмотностью и бездарностью (что немудрено, однако при чем здесь мировой Нравственный закон?). Какова, по его мнению, нравственная “позиция Поэта”, так никто никогда и не узнал. В своем нешироком кругу Кси вел негласную борьбу за первенство с Поэтом Пи. Не усложняя методов борьбы, оба они за глаза говорили друг о друге правдоподобные гадости. Кси недолюбливал Пи за его военное прошлое и отсутствие ума, грамотности и таланта, присущее офицеру из анекдота. Пи выражал свое неприязненное отношения к лицам той национальности, которую представлял Кси. В глаза оба Поэта лобызались и обменивались признаниями в дружбе и уважении. Пи, кроме того, мелко угождал членам Союза писателей, чтобы заручиться их поддержкой и самому вступить в союз. Членский билет он получил, а холуйство осталось при нем, и он по-прежнему бегает за водкой и за почтой для “друзей”, а когда те не слышат, ради компенсации своего добровольного унижения поливает их грязью. Теперь Кси и Пи ноздря в ноздрю ведут “большой клуб маленьких литераторов”, где время движется по кругу, а выхода в литературу нет, и тихо спиваются. Уж не знаю, обнулило ли равное положение Поэтов давнюю неприязнь... Тот же механизм мифотворчества лежит в основе признания немереных заслуг ушедшего на его похоронах. Погребальные мадригалы — настолько общепринятый грех, что его искоренить, похоже, не удастся никогда... Уж на гражданских панихидах неудачники, посредственности, графоманы стопроцентно превращаются в Поэтов!.. Причем, если речь идет о людях творческих, их “служение искусству” посмертно автоматом превращается в индульгенцию. На внепоэтические деяния Поэтов внимания не обращают. Хотя в литературных кругах достаточно известен, скажем, хрестоматийный пример Максимилиана Волошина — позиция “над схваткой” и физическое спасение всех, нуждавшихся в помощи. Основным оправданием и посмертным возвышением жизни Максимилиана Александровича служат вовсе не его стихи, а лестница в его кабинете, приставленная к антресолям. Почему бы не применять такой принцип определения социальной значимости оборвавшейся жизни к уходящим Поэтам? Ведь сами же Поэты “авторами плохих текстов” называют то Гумилева, то Рубцова, то Волошина — кто кому не по вкусу. Насчет творчества возможны “разночтения”, а вот от факта принесенной людям пользы или вреда труднее отмахнуться даже на похоронах... Пожалуй, самым распространенным является индивидуальный миф Поэта, преувеличивающий его значимость для искусства. Из него-то и вытекают их высокомерные отклики о “слабом поэте Гумилеве”. Он основан на представлении о том, что слово материально, и стоит только назвать себя гением, чтобы это претворилось в жизнь. Над такой привычкой Поэтов иронизирует Евгений Попов устами своего персонажа Н.Н. Фетисова (в повести “Ящик Фетисова” рассказ “Дневник интеллигентного человека”): “Говорящий ”я не писатель” — уже не писатель! ...Говорящий: “я не мастер, а подмастерье, а он — мастер” — никогда не будет мастером. Истинно всю жизнь будет в подмастерьях ходить”. Поэт Хи (М, но старается стать Р) утверждает собственную значимость разными путями, причем часто эти пути вполне социально успешны: членством в почти десятке творческих союзов, участием в межрегиональных литературных конкурсах, издательско-редакторской деятельностью и назойливой саморекламой. Кажется, что он не может купить в магазине батон хлеба без того, чтобы не перечислить ошеломленной продавщице, что руководит Союзом писателей, выиграл конкурс, выпустил альманах стихов, подобного коему еще свет не видывал, и учил писать стихи Андрея Дементьева. Поэт Омикрон, если видит, что интерес к нему в собеседнике угасает, а его престиж нуждается в срочном допинге, принимает монументальный вид: “Ты даже постичь не можешь, какого класса я поэт!” Поэт Кси, с большим удовольствием (правда, с меньшей пользой) разбирающий чужие стихи, уходит всеми правдами и неправдами от разбора его собственных произведений и тем паче указаний на огрехи в оных: “О моих стихах будем говорить не сейчас!..” “Не сейчас” не пройдет никогда. Если Поэта попросить прочитать стихи, он прочтет свои. Если Поэт вызывается прочесть стихи, он прочтет свои. А потом вспомнит: “У Пастернака есть, как у меня...” Странно, правда, почему Бахыт Кенжеев, один из ведущих сегодняшних российских поэтов, на фестивале “Литератерра I” в Нижнем Новгороде, отреагировав на требование зала: “Стихи!”, прочитал мандельштамовское: “За гремучую доблесть грядущих веков...”? С речитативом: “Свои — не буду. Вечный грех поэтов — тянуть одеяло на себя. Я молодых поэтов от этого отучаю”. Такие случаи хорошо помогают развенчивать мифы — или даже не создавать их. Также блестящий пример опровержения общепринятого взгляда на поэта показал Михаил Веллер в неоднократно изданной повести “Памятник Дантесу”. Довольно пространная, искрометная, но глубокая повесть приводит к логическому итогу, обозначенному заголовком. Не будем играть в испорченный телефон и пересказывать повесть Веллера — она стоит того, чтобы ее прочесть. Ибо тренирует гибкость мышления и навык смотреть на вещи собственными глазами. К слову, давно требует пересмотра и миф, базирующийся на крылатых фразах М. Горького “Любите книгу — источник знания”, “Всем хорошим во мне я обязан книгам” и их сателлите-апокрифе, особенно любезном школьным учителям: “Книга — учебник жизни”. Если отречься от стереотипов, то станет очевидно: книги если и можно рассматривать как учебники жизни, то “преподавание” должно вестись от противного. Ибо литература — это колосс чьих-то страстей, комплексов, пороков, болезней, душевных мук, бреда и галлюцинаций, заблуждений и амбиций, обид и раскаяний, успешно канализованных их авторами посредством письма. Любопытно, что разделяет такой взгляд, сформированный многими психоаналитиками (см., например, В. Руднев, “Смысл как травма”), и оригинальный детский поэт Сергей Белорусец — то есть неприятное откровение не табу для деятелей слова. Да, таковы почти все хорошие художественные книги “серьезной направленности”. Вся русская литературная классика “Золотого века” — они, родимые. Страсти и душевные метания. Только “сырые” страсти у классиков переработаны в нечто общезначимое. Психотерапевтическая функция их текстов скрыта, заслонена эстетической и ещё рядом иных. Так что упомянутой выше Поэтессе Дигамме было у кого учиться. Уровень мастерства отчасти проявляется в умении писателя придать личным страстям общественное звучание. Не исключено, что одним из истоков формирования личности Поэта оказывается возведение классической литературы в ранг объекта поклонения и следующее за ней “обожествление” писателей и поэтов — бездумное, общепринятое, тиражируемое во всех школах: “Невозможно не преклоняться перед гением великого русского поэта Александра Пушкина...” Священное отношение к писаному слову, независимо от подлинной мотивации его рождения, ставит творца перед искусом, достаточным, чтобы совратить некрепкую психику. Распутье, возникающее перед художником, можно описать, опираясь на выявленные О. Ранком две основные формы страхов: страх перед смертью и страх перед жизнью. Страх перед смертью понуждает человека ценить свою жизнь и стремиться самореализоваться, исполниться в жизни. Успеть. Это естественное и благородное чувство, помогающее жить наполненно и осмысленно. Страх перед жизнью вынуждает человека только подглядывать за жизнью, не позволяя полноценно войти в неё — любить, дружить, страдать, рисковать, побеждать. Если художественное произведение не вызывает интереса, значит, переживания автора мелковаты, банальны, не отличаются от читательских, а вернее, уступают им в глубине. И это, естественно, не оплачивается. В том числе и буквально. У таких поэтов действительно плохой товар — страх жизни. Большие поэты пишут о страхе смерти, то есть о жажде жизни. О миссии, о смысле, о любви и боли. О том, что, в конечном счете, ПОКУПАЕМО. Но не всеми. А только теми, кто не боится жизни. Данте начинает “Божественную комедию” с прямого признания в страхе смерти и заканчивает её полным преодолением этого страха. Он заканчивается, если человек Успел. Успение — благостная смерть. Её удостаиваются те, кто достиг главного успеха. Замечаете ли вы семантическую перекличку слов “успех”, “успеть” и “Успение”?.. 4. Но — вернемся от гипотетической благости к нашей суетности. Уже упомянутый поэт Хи — любопытный образчик следующей стадии Поэта, где сатанинская гордыня интегрирована с удивительной деловой оборотистостью. Впрочем, первоначальное имя себе Хи создал с помощью уймы простодушных Поэтов, образовав издательский конвейер для удивительно слабых книг, выпускаемых за счет их авторов, и создав специально под них локальную разновидность творческого союза. Деньги, затрачиваемые авторами на книжки, относительно невелики. Хотя был прецедент — поэт Дзета (М) затратил на самоиздание порядка ста тысяч рублей... В поле “самсебяиздата” рождаются полноценные анекдоты. Состоятельный предприниматель Ро (по прописке — Ст, по известности своих текстов — М) в свободное от бизнеса время писал стихи о “родном крае”, давным-давно покинутом еще его родителями. Стихи эти он издал толстым трехтомником, не ограничивая инвестиций на это благое дело. Скромно предлагал их почитать каждому новому знакомцу. И признавался, что не хочет читать, например, Блока — вдруг да окажется, что Блок пишет лучше Ро, тогда Ро огорчится. Пожалуй, Ро, несмотря на его развернутый бизнес, заслуживает внесения в списки Поэтов. Другое дело — кому нужен весь этот мутный поток “самсебяиздата”, кроме Поэтов и Хи (и любого другого издателя)? Но ни один из Поэтов не сомневается в том, что миру позарез нужны его вирши! А если еще умело “расшевелить” авторское честолюбие... Умение соблазнить автора входит в десятку золотых качеств любого издателя. Издание книг за свой счет и выкуп печатных площадей сейчас в порядке вещей. Помимо Хи, есть еще Альфа (М), Бета (М), Гамма (Ст), издающие коллективные литературные альманахи путем продажи печатных площадей. Расчет бизнесменов, берущихся за такой “гешефт”, отнюдь не ювелирный — ставка делается на нерассуждающее честолюбие Поэтов, желающих прославить себя. Сдается мне, Хи даже для “самодеятельного” издателя достаточно “всеяден” и не заморачивается качеством чужого слова. Скорее всего, потому, что он сам Поэт и твердо знает, что выше него во Вселенной нет ни одного таланта. А стало быть, нет нужды “сортировать” то, что ниже. Да — но на какие шиши Поэты издаются? Вы полагали, выражение “В жертву Поэтом без зазрения совести приносятся окружающие” — фигура речи? В жертву честолюбию Поэта, требующего издания сборника (особо тяжкий вариант — все новых сборников), приносятся те, кто ему симпатизирует — ибо с них собирается вполне материальная дань восхищения. На такие деньги — либо на деньги спонсоров — чаще всего и выпускаются книги Поэтов. Причем спонсирование спонсированию рознь. Речь идет не о специальных программах, учреждаемых государственными структурами и частными лицами, новыми меценатами, не о крупных проектах, направленных на поддержку литературы в стране. Речь — о личных поисках спонсоров, которые предпринимают Поэты (но чаще — сочувствующие Поэтам или те же многострадальные их родственники). Поэтические брошюрки Поэтов пестрят благодарностями владельцам свечных заводиков, продуктовых магазинов, пищекомбинатов и прочих предприятий малого и среднего бизнеса. Почему предприниматели спонсируют Поэтов? Кто ж знает! Может, не сильно разбираясь в поэзии, верят на слово Поэту, что он гений, чьи стихи укрепят русскую литературу? А может, понимают выпуск книги автора Икс как пиар-акцию со стороны владельца свечного заводика? Да только кто увидит эту благодарность? Чаще всего книги подпирают углы в квартирах Поэтов и, даже будучи с боем впихнуты местным книжным магазинам, стыдливо прячутся на нижних полках... Книготорговая политика чаще всего не оставляет места для поэтических экзерсисов любителей художественного творчества (слышали жаргонизм менеджеров книжной торговли “книги местных авторов”?). Но издатели Поэтов предпочитают не информировать заранее своих клиентов о трудностях распространения тиража. Чтобы потом, когда сфера компетенции издателя кончится, те сами заботились о продаже своих нетленок. Они и заботятся... Поэтесса Ню (М), не имеющая официальной работы и регулярных источников дохода, издавшая книгу стихов за спонсорский счет, продавала ее, когда ей случалось подрабатывать продавцом с лотка. Рядом с “тысячью мелочей” лежали тоненькие книжки Ню, придавленные самодельным плакатиком: “Книга с автографом. 50 рублей”. Их брали куда реже, чем носки. Ню обижалась на прохожих... И если бы это происходило только с одной Ню... Тем не менее практика выпуска поэтических книг за счет средств некрупных меценатов прижилась. Почему? Да потому, что Поэты свято убеждены, что весь мир им ДОЛЖЕН. Лишь за то, что они — Поэты. Двухходовая логическая композиция без брешей, куда могли бы пролезть ненужные сомнения. Поэтам должны все: от госбюджета до родных. Излишне пояснять, что, помимо заботы о популяризации литературного наследия Поэта, на плечи его домочадцев ложатся и прочие материальные обязанности. А у Поэта обязанностей ни перед кем нет. Есть только право на исключительный образ жизни, дарованный Небом. Даже перед Богом (если Поэт — не атеист) у него есть лишь одно обязательство: писать стихи. Здесь, видимо, буквально понят Владимир Высоцкий: Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, Мне есть, чем оправдаться перед ним! Убеждение Поэтов о сакральной бесценности собственных текстов почему-то все время совпадает с уверенностью в их же материальной ценности — в том, что мир обязан эти книги “приобрести” и тем самым отблагодарить автора. Да, большинство посвятивших себя поэзии иной работой, кормящей, редко занимается. Или занимается, но нерегулярно. Естественно, пишущий человек одержим мыслью, что его литературная работа должна приносить отдачу. Казалось бы, от этой мысли рукой подать до откровения: а что, если писать то, что востребовано публикой? Ведь не будет проблем с реализацией наработанного! Популярный поэт Йота (С) не так давно в интервью признавался, что долго работал на имя — а теперь имя работает на него. Юмористическую поэзию Йоты от Москвы до самых до окраин обожают — она емкая, хлесткая, современная и высокохудожественная, несмотря на опасный уровень табуированной лексики и полное отрицание ханжества. Йоту приглашают на концерты, корпоративы, тусовки — этому автору не грозит ни голодная смерть, ни прозябание в безвестности, и его статус “поэт” мы гордо пишем с маленькой буквы. Но поэт Йота Поэтам не указ. Да что вы, как можно предлагать ТАК пасть!.. Поэтесса Ню ответит: “Я не такая гениальная, чтобы зарабатывать на хлеб литературным трудом!” И сарказм ее следует истолковать с точностью до наоборот: “Пусть ремесленники кропают что-то на продажу, а я гениальна и хочу, чтобы у меня покупали то, что я предлагаю! Почему я должна подстраиваться под читателей?! Пусть они подстраиваются под меня!” Бывают чудесные посмертные явления авторов, не признанных при жизни... Но количественный перевес заслуженно незамеченных над незаслуженно “замолчанными” зашкаливает. Странно, что всем Поэтам, ждущим от мира вещественного признания (которое он ДОЛЖЕН выдать), невдомек простая истина. Дивиденды-то от своих стихов они уже получили! Это ОБЛЕГЧЕНИЕ ДУШЕВНОГО СОСТОЯНИЯ ПИШУЩЕГО, о чем уже говорилось выше! Психологический релакс, который испытывает каждый творец по завершении творчества. “Выхлоп” отрицательной энергии попал на бумагу. И что бы на бумаге ни отразилось — “Я тебя люблю, загуляешь, сгублю” или “Я помню чудное мгновенье...” — главную свою награду поэт уже получил. Смог дышать. Мало? Большинство Поэтов полагает, что — да. Нужна еще привлекательная атрибутика: восхищенные глаза, устремленные на фигуру Поэта, рукоплескания, похвалы наперебой, готовые на все поклонницы перед, преданная и терпеливая жена за, золотой дождь и медные скрижали с именем Поэта... Не получилось с одного раза? Надо пробовать еще и еще... до бесконечности... 5. Читатели, вероятно, заметили, что большинство символов носят скромную пометку (М). Это не случайно — закономерно. Даже, наверное, стоит подозревать руку Провидения в том, что Поэты, если им не довелось родиться в какой-либо из культурных столиц, чаще всего в столицу (и “на слух”) не попадают. Впрочем, вписанное в паспорт место рождения — столица — не избавляет от почетного права Поэта всю жизнь писать в стол или на личный сайт. Даже через Интернет не так легко достичь признания, как представляется Поэтам, не уважающим чувства своих потенциальных читателей. Иллюзия вседоступности Интернет-публикаций обманчива. Точнее, доступность не гарантирует востребованности творчества. Интернет-читатели группируются вокруг определенных порталов, выбирая по своему вкусу. Но наименьшей популярностью пользуются страницы “гениальных” одиночек — кому и почему они могут показаться интересными? Разве что товарищам по несчастью, таким же Поэтам (что сомнительно — ведь, как мы уже знаем, Поэтам никто, кроме них самих, не интересен). Но, предположим, несколько Поэтов сделали друг для друга исключение и “подружились” в Сети. Интернет-сообщество любителей поэзии, не растущих в своем развитии, грозит оказаться столь же замкнутым и автономным, как поэтический клуб при районной библиотеке... Бытование Поэта в его собственном мире, где Поэту комфортно, схоже с той самой “заезженной” пластинкой, на которой игла крутится вечно по одной и той же дорожке. В накатанном русле уютно. Новые же рубежи требуют не только прав, но и обязанностей. Поэтому чаще всего Поэт подсознательно предпочитает свою раковину “океанской шири”. Но необходимо оправдывать бросающееся в глаза противоречие: почему такой гений до сих пор никем не замечен и “в гроб сходящим” не благословлен? Для оправданий выдумываются интриги мирового масштаба, оскудение культурной нивы страны, бестелесные враги, пускающие литературу с молотка и задвигающие истые таланты в угол географии — и прочие причины столь же параноидального толка. Для того, чтобы Поэт стал известным не только жене и соседям, нужно иметь качества личности, диаметрально противоположные личности носителя диагноза Поэт. Это стремление к познанию, любознательность, интерес к людям, интерес к искусству — и (самое ценное!) умение осознавать свое место (и в искусстве, и в жизни). На голом честолюбии и требованиях “Любите меня!” далеко не уедешь. И музыкальная пьеса “Жизнь Поэта” никогда не будет доиграна до финала — но оборвется, когда сточится до основания игла. А реквиемом по ней прозвучит жестокая, но справедливая песня братьев Мищуков “Два поэта”: Не явилась им божья милость, Невысоко взошла звезда. Не прорвались и не пробились, Лишь печатались иногда... ...И до дома идут пешком Неудачник провинциальный С закадычным своим дружком. Герой этой статьи — Неизвестный (широкой публике) Поэт. Поэт, чью фамилию вспомнит разве очень прихотливый ум — либо близкий родственник. Он многолик и бесчислен, как персонаж хрестоматийного стихотворения Сергея Михалкова времен детства авторов этой статьи: В Казани он татарин, В Алма-Ате — казах, В Полтаве украинец И осетин в горах... Но это не “юный пионер”, а некто, отравленный диагнозом Поэт — и обреченный тем самым на вечное бесправие в неуютном мире. Утопическая свобода Поэта от условностей мещанского общества — не более, чем поэтическая вольность речи, оправдывающая проявления самодурства. Оная свобода тяжким грузом ответственности, сброшенной Поэтом, ложится на плечи его тесного окружения. За бесправием грядет и безвестие. Глобальные цели Поэта под исход его личного существования подменяются единственным значением, которое видит мировой порядок: стать “бульоном” для великой русской литературы. Своего рода питательной средой для собственно литературы. То есть ценен он не сам по себе, а в преломлении чужого взгляда, в насыщении чужого желудка, в назидательном примере для возможных последователей... ...То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: “Смотрите, вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами; Глупец — хотел уверить нас, Что Бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него, Как он угрюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден, Как презирают все его!” (Михаил Лермонтов, “Пророк”) Скажем более. Стоит, наверное, подозревать вмешательство Провидения и в том, КАК стачивается игла измученного граммофона. Уходы Поэтов из мира сего порой обставлены Кем-то так загадочно, что можно подозревать одновременно и суицид, и несчастный случай, и криминал — или Божью руку. Поэт Омега попал под поезд. Поэтесса Лямбда (М) упала с высоты. Поэт Пси (М) замерз в сугробе. Поэт Коппа (М) уплыл на лодке — обнаружили дня через три отдельно тело и лодку. Поэтесса Фи (Ст) умерла в собственной квартире в обществе бутылки из-под коньяка. Поэт Эта (Р) найден на пустыре с проломленным черепом — талантливый и незаурядный, он в момент своей мистической гибели уже выходил на российский уровень, и трагическая гибель, как ни цинично, послужила ему реактивным “толчком”. Но такое — редкость... Не исключена, впрочем, мрачная ирония судьбы: “При вдохновенной проповеди она закрыла глаза, насорила пепла на стекло, под которым красовалась... мятая фотография заезжего поэта, повесившегося по пьянке в гостинице три года назад и по этой причине угодившего в модные, почти святые ряды преставившихся личностей”. (Виктор Астафьев. Печальный детектив). Но чаще милосердие Господне прекращает взаимные мучения Поэта и его близких незаметно для общества и искусства. Здесь почти ничего не сказано о той разновидности поэтов, которые ориентированы на “ноосферу” (“мыслящую” оболочку Земли) и вполне удовлетворены “данностью” своего дара и своего места на перекрестке миров (материального и тонких). Это те, кто пытается работать со своей гордыней путем отказа от нее — в идеале — навсегда, в реальности — на каждый промежуток времени. Те, кто не имеет в виду признание как мерило дара. Те, кому без разницы их место. Кто живет и пишет, словно кладут кирпичики, о которых люди так и не узнают. Кто ощущает данность как утешение. Почему? Да потому, наверное, что при таком раскладе речь идет о пути к себе, а не о верности себе. Верность же себе в обывательском воплощении есть ошибочное ощущение себя как состоявшейся модели и игра в принципы (что очень тормозит развитие человека). Ибо любые принципы балансируют на грани догмы, что и ведет к высмеянной нами зашоренности. Особенно если эти принципы зиждутся на личной гордыне Поэта. Тех же, кто ищет путь к себе и живет в гармоничном состоянии поиска Настоящего (“данности”), в среде Поэтов единицы. Увы, инфантильное потребительство, уверенность во всеобщем долге перед ними роднит не только определенного сорта поэтов, но пронизывает все общество — материнское по своей структуре. Причины ранних и странных уходов — здесь же. Наши Поэты до того напуганы жизнью, что предпочитают по-быстрому свалить из неё. По принципу: “Лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас”. И уходы эти часто “смазанные”, невнятные, запутанные — как сама их жизнь. Существование искусства имеет смысл только при взаимодействии с социумом, при постоянном контакте, взаимообмене информационными и духовными “токами”. Попытки создания “чистого искусства” проваливались с жуткой закономерностью. Литература только тогда что-то значит, когда востребована обществом. Все это аксиомы. Существование Поэтов, как бы незначительно в статистическом плане оно ни было, все равно явление социальное. Только огромный Социум, по закону больших чисел, страдает от присутствия в нем Поэтов меньше своих мелких ячеек — семей, творческих содружеств, общественных и культурных организаций. Однако он же, как ни парадоксально, своими глобальными тенденциями и неписаными законами формирует личности Поэтов. Процесс бесконечный и неизбывный, как любая диалектика. Итак, авторы статьи доказывают в первом приближении следующее: — если Поэты обретут больше общественных ориентиров, они, возможно, станут нормальными и даже хорошими поэтами, писателями, сценаристами, драматургами, эссеистами. Цель бытия куда сложнее признания и карьеры, но мы намеренно упрощаем и говорим о первичном показателе “состоявшегося человека”. Потому что и сами Поэты стараются казаться, а не быть. — если Общество во всех своих “фокус-группах” проявит больше внимания к проблеме (именно так!) существования Поэтов и перестанет поддерживать искаженные проявления этого диагноза, предлагая им более верные духовные, нравственные и деятельные ориентиры, носителей диагноза Поэт станет меньше. Проще говоря, может, стоит прямо называть глупость и подончество их настоящими именами, — и не делать оговорок, когда эти качества присущи людям творческим?.. Постскриптум. Современные литераторы, пишущие прекрасные стихи и питающие ими русскую литературу, не должны почувствовать себя задетыми всеми этими выводами, так как они не Поэты. Они — авторы замечательных стихов, организаторы интересных литературно-просветительских проектов, культуртрегеры, сами творцы и сами хроникеры русской литературной жизни первой половины XXI века. © 2001 Журнальный зал в РЖ, "Русский журнал" | Адрес для писем: zhz@russ.ru © Copyright: Уменяимянету Этоправопоэта, 2009.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
