Книги умирают дольше всего на свете
Иванова Ольга Евгеньевна — поэт. Родилась в Москве. Окончила в 1995 году Литинститут им. Горького. Печатается с 1988-го. Автор (в том числе под псевдонимом Полина Иванова) 5 книг стихов, последняя — “Вымани Ангела” (М., 2005, совместно с Е.Лапшиной). Живет в Москве.
* * *
Душа и в немощи — сильна,
накнокав некогда одно:
где жизнь — китайская стена,
смерть — италийское окно.
А там, как тайна, — синева…
И там, как облако, — чертог…
Как сновидение, листва…
Как пробуждение, восток…
И та же даль — куда ни глянь —
раскрытая Господня Длань.
А все, что бысть, и все, что есть, —
о Рождестве Благая Весть.
Триптих
1. Ночь
Земная ночь — вся в звездах и сверчках,
черна, как кровь развенчанной царицы.
Черна, как рот оракула и как
опальной инокини ризы.
Совиная, недремлющая ночь,
ко благости Отца и Сына
за блудную — взывающая — дочь... —
__________
Не описать — невыносимо.
2. День
Рассвет, роса...
и травы, и ресницы,
и колесницы — в небе, и роса...
и все это — беснуется, теснится —
вокрилья, трели, лица, голоса...
и в полусне — в апофеозе сада —
слепящий свет и дышащая тень...
и радуга — как лествица из ада...
и — новый день.
3. Эльдорадо
...Там липы — как ликующие львы,
и лики — как летающие луны.
Там все мы — правы, живы и резвы,
нежны, обворожительны и юны.
Там нам дано — несбывшееся здесь.
И прощено — бессилие земное.
Все, что могло бы быть, — там просто есть. —
Едва переносимое.
Родное.
Tu castor
Как дерево, над городом расту —
горбатое, огромное, больное…
И полню дрожью эту черноту,
что здесь разверста меж тобой и мною —
как некая неистовая месть
всему тому, что в нас с цепи срывалось,
вопило: “пить!”, упорствовало: “есть!”,
за желторотый ор, за злую алость
двух детских горл, за их галдящий глад, —
тысячеруким, ропщущим уродом
объятие распрастываю над
очередным и очевидным адом
разъятости…
а помнится: Сиам,
бесспорный полдень, явное сиянье…
И — лезвие, разящее слиянье,
вторженье мрака, жуть, пернатый гам,
двоенье воль, распятье полюсов,
слеза стыда… А дальше — только это:
мой безутешный, неизбывный зов,
твое —
в ответ —
отсутствие ответа;
следы борьбы, и всюду — от и до —
неряшливо сереющие перья…
И — как дыра в чащобе межреберья —
уже немое, мертвое гнездо…
* * *
Параллельно мрут дерева и люди
(чтоб лежать друг в друге — как рыба в блюде).
А потом — заброшены и зловещи —
умирают все остальные вещи.
И сперва умирают очки и чашки.
Чуть позднее — запонки и рубашки.
И, в аутсайде, в скором (коль то — из драпа,
та — из фетра, — хором), — пальто и шляпа.
Умирает стул, умирает кресло.
Чтоб ни в коем ракурсе не воскресло
очертанье то… И (уже без боя)
умирает зеркало голубое.
И ничто не дышит. И только книги
(все равно — ты сам, Сирано, Карнеги) —
как невесты вечные…
(ибо эти —
умирают дольше всего на свете).
Татьяне Бек
1
Живу, как нельзя, и не знаю — как надо.
Но вижу, как в зеркале заднего вида,
цветущие заросли Первого Сада
средь дышащей тени, слепящего света
и помню, как хлюпала алая глина,
когда меня под руки, глядя сурово,
свели, как с какого-то скользкого склона,
под волглые своды какого-то крова,
и выдали плоти нелепое платье,
и вывели вон, придушив на прощанье…
И жизнь распахнула себя, как объятье,
и в душу вошла, как себя обещанье,
и так оболкла в эти вымысла оба —
как Зал Ожиданья Какой-то Свободы…
И видело это бесцветное небо,
и ведало все эти долгие годы —
как дни каменели на этом вокзале,
немели уста и глаза замерзали,
а сердце — росло наподобье кристалла
и медленно стыло, покуда не стало.
2
В ушко игольное, в узости абсолют,
давясь молвы отравленною водицей,
забив доказывать жизни, что — не верблюд, —
протиснуться буквальною верблюдицей.
Чтоб, тяжкою глыбой рухнув в ее ночи,
под мерный звон архангельского кадила,
сквозь адский пламень последней ее печи
пройти туда, откуда — не уходила.
* * *
Что в этой сутолоке тел —
одна душа, без тела!..
А ведь и ты — не так хотел.
И я — не так хотела:
в руке б — рука, до райских врат, —
воскресшей Беатриче…
Но робки руки были, брат.
И редки были встречи.
А между тем — уже века,
в неслыханнейшей сини —
какие плыли облака
и птахи голосили!
как сберегали от беды
всевидящие своды,
благоуханные сады,
сияющие воды!
как бесновались — от души —
божественные грозы!
И — видит Бог — как хороши,
как свежи были розы!
…И было утро, день шестой —
цвело, слепило красотой…
А стало — мраморной плитой
да траурною урной
в одной могиле золотой…
Пера забавою пустой.
Писчебумажною тщетой.
Мурой макулатурной.
Другие статьи в литературном дневнике:
