Письма с того берега. ПробыГоворят, что всё познаётся в сравнении. С этим утверждением трудно не согласиться — особенно тому, кто шёл от противного. Оставив за своей, теперь уже определённо метафорической, спиной обиду, застилающую глаза, слепой по определению гнев и отрицание, в основе которого всегда лежит неприятие очевидного, я могу позволить себе сидеть в придорожной траве и смотреть на одну из последних, тщательно лелеемых мной иллюзий, — бесконечное ночное небо. Рисунок здешних созвездий, всего вероятнее, довёл бы до когнитивного диссонанса даже начинающего астронома, но я никогда не утверждала, что сильна в точных науках, поэтому простила небу и себе очередное несоответствие. Собственно, это совершенно не значимо, — порядок, расположение, место во времени и пространстве. Главное, что звёзды есть. И пусть они всего лишь яркие точки, разбавляющие кофейную тьму, двухмерные фигуры, которые при всём моём желании не могут вместить в себя мегатонны кипящих газов и не исчисляемый в человеческих цифрах потенциал, я восхищаюсь ими не меньше, чем теми, настоящими, яростными, клокотавшими силой и взорвавшимися за тысячи лет до моего первого рождения. В моей голове когда-то не укладывалось, как могут светить звёзды, которых давно нет, — то есть, мне был понятен механизм, но поражала надмирность происходящего. Но потом я решила, что раз нет столь тщательно измеряемого нами времени, то почему бы и не светить давно умершим звёздам? А теперь, пожалуйста, надо мной расплескались звёздные реки, которых вообще нет и быть не может, — и что же, этот факт хоть немного мешает мне наслаждаться зрелищем? Разумеется, нет. Единственное, чего не хватает в моей идиллии, так это шёпота полусонного моря и сухого поскрипывания остывающей гальки, но... Дорога покажет. Где-то поблизости копошатся и попискивают мелкие зверьки, отдалённо похожие на мышей, неподалёку в серебристых волнах ковыля бродят, фыркая и чихая, несколько пушистых хвостатых тварей — я бы рискнула предположить, что они имеют некоторое отношение к кошачьим, но пока что ни одного из них не удалось приманить достаточно близко для детального рассмотрения. Вообще, с тех пор, как девочка начала рисовать, мир здешней фауны обогащается новыми видами с поразительной скоростью. Не перечесть, сколько было выпущено в небо птиц, драконов и другой живности, оснащённой крыльями. Псевдо-мышки, пятихвостые кошки, шестилапые псы, псы, лишённые шерсти, носороги, похожие на слонов, ламы, похожие на верблюдов, и прочие, и прочие, и прочие — она рисует, как одержимая, раз от разу достигая всё больших высот, но, по моим ощущениям, пока что не может получить нечто остро необходимое и известное только ей. Созданные ею звери вскоре обращаются в то, из чего вышли по её воле и замыслу, — в пыль, и это печалит юную создательницу. Полагаю, она ищет именно то, что сможет стабилизировать их непрочную структуру. Девочка по-прежнему молчит, но незримая нить между нами периодически натягивается и звенит, и в такие моменты я слышу её без слов. С моей стороны было бы самоуверенно заявлять, что ребёнок нуждается во мне, но когда она, вот как сейчас, прижимается к моему боку сильно вытянувшимся угловатым телом, мне хочется верить, что это не просто потребность ощущать рядом хоть кого-то. Да, я не смогла стать ей матерью и приняла это как данность. Моему сознанию, до конца ещё не освободившемуся от власти привычных стереотипов, было сложно постигнуть молниеносность её эволюции: оно требовало рамок, границ, очередности — неких стандартных, предсказуемых этапов роста и взросления. Даже сейчас, уже осознав и факт перехода, и место обитания, и свою нынешнюю природу, я не могу не изумляться (а если откровенно, то и пугаться) той лёгкости, с которой она создаёт из праха свои химеры. Несколько раз я видела, как она, отбросив стебель, водила над дорожной пылью пальцем, и та, покорно следуя за её движениями, собиралась, уплотнялась, приобретала форму, чтобы в следующее мгновение взлететь, прыгнуть, побежать, — словом, обрести цели, присущие неразумной плоти. Живность, выходящая из-под её руки, не проявляет любопытства, не ищет внимания и не нуждается в заботе — я поняла это после первых, разумеется, неудачных, попыток приручить кого-нибудь из них. В них отсутствует нечто важное, чему я почти готова дать имя, — но не знаю, как объяснить это дочери. Я не могу просить её быть милосердным создателем — ведь она не знала милосердия. Не могу просить её сделать их гармоничными — ведь она не получила возможности узнать законы гармонии. Не могу просить её полюбить их — ведь именно любви она была лишена изначально. Поэтому я молча сижу под звёздным небом, слушаю песни ковыля, изредка перекрываемые сопением и писками обречённых химер, — сижу, зная, что почти взрослая дочь лежит рядом и смотрит широко раскрытыми глазами то ли в бездонную ночь, то ли в только ей ведомое будущее. Это всё, что есть у меня. Это очень много. Это практически целый мир.
© Copyright: Ирина Валерина, 2014
© Copyright: Олег Краснощёков, 2014.
Другие статьи в литературном дневнике:
|
